Ужасно хочется пить, а не чесать языком, отвечая на бесконечные вопросы. И все же Эрен понимает, что болтовня нужна в первую очередь ему самому, чтобы не потерять связь с реальностью. А еще Жану — тот спрашивает и спрашивает, интересуясь, казалось бы, сущей ерундой. Но через эти вопросы он убеждается в том, что жизнь не закончилась. Что дальше что-то тоже может быть и что его положение не самое плачевное.
В другой момент Эрен бы никогда не признал свою слабость перед Жаном Кирштейном — в самом деле, уж лучше умереть, чем подтвердить, что конь в чем-либо его превосходит. В другой момент он бы обязательно умолчал о чужих достижениях и уж точно не упустил бы возможности ткнуть носом в жирные промахи. В другой момент он бы отмахнулся, сказав, что Кирштейну уж точно лучше, чем любому другому солдату, лежащему сейчас у основания стен с пробитой градом камней головой.
В другой момент — обязательно. Сейчас же хотелось вдохнуть в Жана чуть больше уверенности и дать пинка под зад — выбить все желание опускать руки, если таковое начало зарождаться в бестолковой башке. Йегер вздыхает снова, продолжая тащиться вперед и тащить за собой Кирштейна. Он смотрит себе под ноги, бесцельно изучая запыленные мыски собственных сапог и пытаясь сформировать фразу в голове задолго до того, как куцое ее подобие сорвется с языка.
И все же получается будто нехотя, на рваном выдохе.
— Мне было хуже, — признает Эрен и, кажется, даже не врет. Он не помнил ничего из того, что происходило с ним тогда, а значит в сознание после первой трансформации пришел не сразу. Значит, не только двигать конечностями не мог, но и веки разомкнуть. Паршиво было, значит. Паршиво и сейчас признавать свою слабость, однако Йегеру хочется, чтобы Жан поверил в их совместный успех и в себя самого. Потому один раз поступиться гордостью не казалось такой уж смертельной жертвой, — Я вообще ничего не помнил и до сих пор не помню многое, а ты вот даже двигаешься и умудряешься язвить. Конская выдержка, не иначе.
Это срабатывает — и заверения в том, что Жан держится лучше, и очередная колкость, ставшая вполне привычной. Кирштейн огрызается в ответ и вырывается из хватки Эрена, стремясь продемонстрировать свою волю и способность двигаться самостоятельно. Эгоистичное желание перевести дух ликует. Эрен опускает руки и они безвольными плетьми хлопают его по бедрам. Он замирает на пару мгновений, позволяя себе расправить плечи и отдышаться — а затем двигается дальше. Идет следом за Жаном, не думая его догонять или опережать. Теперь взгляд Эрена направлен в спину Кирштейна, изредка опускаясь к его ногам. Он не признает этого даже мысленно, но знает — как только шаги Жана начнут заплетаться, он догонит и снова подхватит.
Сколько они так идут, Йегер понятия не имеет. Он не считает шагов, не следит за перемещениями солнца и то, как то движется к линии горизонта, почти не замечает — огненный шар катится слишком плавно для того, чтобы воспаленное усталое сознание заметило. Эрен понимает, насколько долго они идут, только когда во внимание бросается то, что жара спала и дышать стало чуть легче.
Шаг за шагом, дальше и дальше. Он теряет бдительность в монотонном повторении одного и того же действия. Поднять ногу, опустить ее снова, поднять другую — идти вперед, изредка проводя по лицу тыльной стороной руки в бессмысленной попытки избавиться от пыли, ощущаемой абсолютно везде. В носу, в глазах, во рту. Эрен прокручивает в голове нелепые и совершенно неуместные мысли о том, что было бы, когда Жан резко останавливается и Йегер грудью впечатывается в чужую спину. Шаг сразу же сбивается и только удача позволяет Эрену устоять на ногах.
Он покачивается, однако равновесие удерживает. Хватается за руку Кирштейна, не позволяя рухнуть тому и — совсем немного! — удерживаясь за него. Вопросительный взгляд, который Эрен бросает в сторону Жана исподлобья, кажется неожиданно колючим. Он сдвигает брови к переносице сильнее, словно желая показать все свое недовольство. На языке тут же возникает язвительное замечание, но Кирштейн оказывается быстрее. Он открывает рот и обезоруживает.
«Расскажи мне о том, как я умер».
«Как идиот», — хочется сказать, выбивая все желание разговаривать по душам одним прямым ударом. Эрен отворачивается от Жана и кивает ему вперед, без слов требуя двигаться дальше. Останавливаться здесь и сейчас еще не время. Возможно, им придется устроить привал посреди открытой местности, но отчаянно не хотелось бы. Даже теперь, когда солнце еще не скрылось за клыками гор, рассмотреть что-то вдали довольно тяжело. Что же будет ночью? Неужели они заметят титана только тогда, когда тот протянет руку, желая подхватить закуску и отправить в рот?
— Я не знаю, что с тобой там произошло, — Эрен отвечает спустя время. Долгое время, которое они идут в гордой тишине, нарушаемой лишь тяжелым пыхтящим дыханием и шагами. Шаги становятся медлительнее с каждым разом, а ноги отказываются подниматься выше, а потому носы сапогов загребают пыль, постепенно покрываясь серым налетом, — Конни принес тебя. Мы с Армином были заняты Бертольдом, пока вы сражались с Райнером. Я не знаю, что именно случилось, но выглядел ты хуже, чем обычно.
«Расскажи мне о том, как я умер».
Эрен лукавит, он мог бы рассказать больше о том, что произошло — но Жан это и сам знает. Знает, что спасал Ханджи и попал под раздачу. Смысл пережевывать уже известное обоим? Йегер не уверен в том, что хочет снова возвращаться в ту минуту, когда вдруг осознал, что Жан не такая уж и заноза в заднице и что смерть его может принести такую же боль, как и смерть любого другого друга.
— Вроде бы это сделал Райнер, — нехотя продолжает он. Смысла пережевывать нет, но он челюстями все же работает с завидным упрямством, — Ты спас Ханджи, но попал под его тушу и… Твою мать, Жан. У тебя была пробита голова и, кажется, сломаны ребра. Возможно, повреждены легкие. Я понятия не имею, как ты протянул столько времени и выкарабкался.
«Расскажи мне о том, как я умер».
Не умер ведь. Не умер, мать твою.
Умер бы — не шел бы сейчас здесь, едва перебирая ногами и из последних сил шевеля наждачным языком. Не был бы вымотанным до такой степени, что хоть ложись и умри — и вместе с тем не так сильно, чтобы заткнуться, наконец. Эрен чувствует, что начинает злиться на излишнюю драму. Конечно, Жан пережил довольно много, однако на жалость к себе времени не было. Хочешь сесть и страдать? Садись, но тогда тебя непременно затянет в пучину самобичевания. И финал будет один.
Эрен с силой дергает Жана за руку, привлекая к себе внимание. Смотрит прямо, с неприкрытым вызовом, словно еще секунда — и обязательно ударит. Прямо по переносице, чтобы хрустнула. Все равно заживет теперь, как на собаке. И ударил бы, но сил не было даже для того, чтобы кулак сжать достаточно крепко. Потому Йегер просто цедит сквозь сжатые зубы, и смотрит — почти гипнотизирует, а в каждом слове угроза. Мол, не поверишь — покажу тебе наглядно, как ты умер.
— Ты жив, Жан. Это не смерть, это второй шанс, понимаешь? — каждое слово произносит с нажимом, словно пытается задавить Кирштейна не авторитетом, так уверенностью. Упрямостью, если хотите, — Когда ты научишься справляться с Колоссальным, то поймешь, о чем я говорю. Это сила, выдержка, неуязвимость, наконец. Прекрати вести себя так, будто смерть была бы лучше.
Может и была бы. Эрен этого не признает никогда.
Он отпускает руку Кирштейна и шагает вперед, не оборачиваясь.
— Поэтому прекрати ныть и... — последнюю фразу Эрен бросает через плечо, намереваясь поставить точку в этом диалоге. Весь запал и желание сочувствовать и помогать закончился. Осталась только безграничная усталость и желание огрызаться. Только осознание того, что нужно сдерживаться, заставило Эрена пойти вперед и подвести финальную черту под очередью вопросов и ответов. Не подвел. Что-то отвлекло его, что-то… — Что это?
Запах. А еще поток воздуха, неожиданно свежего и резкого, словно преодолевающего преграду на своем пути. Эрен принюхался, пытаясь понять, чем пахнет. Даже пыль, которая лезла в нос при любом порыве ветра, не помешала услышать чертовски знакомый запах — и вместе с тем совершенно неузнаваемый. Эрен решительно направился вперед, желая во что бы то ни стало узнать, что пробуждает в нем эти странные ощущения.
Шаг за шагом, он отдалялся от Кирштейна, но не думал останавливаться. Если тот захочет, он догонит. Остановиться Эрена заставила лишь пропасть перед ногам — в вечерних сумерках пустошь вокруг виделась равниной, песчанной и совершенно пустой. Но вот из-под сапога раздается хруст и мелкие комья засохшей грязи осыпаются. Летят вниз и, ударяясь о грубую затвердевшую землю, распадаются на мелкие куски.
Впереди — такая же пустота и горы вдали. Разве что у подножия небольшой горы, на вершине которой оказались Эрен и Жан, несколько одиноких деревьев. Не гигантских, вполне обычных. И расщелина, наполненная водой. От нее и запах. Сырой. Так пахнет цветущая вода внутри стен. Тиной.
— Черт возьми, — выдыхает Эрен. Ему бы обрадоваться — воде, возможности спуститься к ней по крутой узкой тропе, потенциальному отдыху. Хоть чему-то, наконец. Но Эрен потерянно оборачивается к Жану. Он не знает, как сказать ему, что по пути сюда не видел никакой воды. Никаких возвышенностей.
Ничего не было.
Они идут в другую сторону.
[icon]https://i.ibb.co/wBXHSKv/eron-don-don.png[/icon]