Шестерёнки крутятся, сцепляясь зубьями друг с другом, стрелка проворачивается на циферблате, слишком медленно, собственное горло сглатывает громче. Сердце гулко тикает в барабанных перепонках в разнобой с часами на запястье, всё внутри у него тикает, как бомба замедленного действия — он в ожидании взрыва, но по ощущениям, до взрыва целая вечность. Бездействие угнетает. Ему кажется, что он не может справиться ни с чем. Беспомощность и бесполезность тикают над головой гильотиной. Секундная стрелка описывает полный оборот — кольцо сомкнулось вокруг штаб-квартиры, подземная база завершена на пятьдесят два процента, времени не осталось; Миллефиоре игнорируют призывы к прекращению огня, если Бьякуран стянет все силы сюда, они не успеют перебросить основную базу в подземное убежище, система защиты там едва функционирует, они не справляются без помощи Джаннини. Часы тикают — время гонит их, не оставляя ни секунды на передышку. Последний шанс всё исправить — сегодня. Сейчас. На этой заброшенной базе, в десяти метрах под землёй, где связь ни хрена не ловит — или её глушат, — за «столом» переговоров, где по право от Десятого находится Хибари, на месте, где и должен был быть он, и впервые за одиннадцать лет Гокудера позволяет себе по настоящему ненавидеть — не Хибари — себя. Каждое решение Десятого — не более, чем последствия его собственных действий, собственного несовершенства и несостоятельности, как правой руки. Хаято не задаётся вопросом «почему», в собственной слабости он имел право винить только себя.
В гарнитуре — белый шум. Смех Ямамото под ухо — раздражает. Снайперы наизготове. Переговоры затянулись, слишком. Хаято мечется, готовый сорваться к Десятому в любую секунду, они не могут слепо доверять Миллефиоре, но рука Ямамото на плече отрезвляет: они не имеют права вторгаться на территорию ведения переговоров, иначе хрупкие секунды перемирия, с таким трудом выигранные Десятым, взлетят в воздух, и цепную реакцию будет не остановить.  Ямамото успокаивает: с Десятым — сильнейший хранитель Вонголы. Хаято от этого не_спокойнее: Хибари никогда по-настоящему не был частью Вонголы. Хибари шагает бок о бок с Вонголой, только потому что у Десятого достаточно силы обуздать его.
Пытается отвлечься, мысленно представляет периметр здания: заброшенное после второй мировой бомбоубежище, позже использовавшееся местными якудза в качестве оружейного склада, с усилением влияния Вонголы в Японии — давно пустует, два входа, для делегатов каждой из сторон. Разумеется, он направил людей следить за Миллефиоре. Был уверен, что Миллефиоре поступило также. Знает, почти уверен, что всё здесь наверняка закончится бойней. Потому что после убийства отца Ямамото цель Миллефиоре одна — уничтожить каждого причастного к Вонголе. Но уверенности Десятого в том, что очень скоро всё это закончится, что Десятый положит этому конец — он не мог ей не верить.

Выстрел.

Сердце продолжило стучать, часы — тикать, издеваясь, напоминая, что для того, чтобы разрушился мир, требуется всего лишь мгновение. Мгновение — срывается. Мгновение — сломя голову, бежит. Тик-тик-тик, он слышит только настойчивое тиканье, только стук собственного сердца, только память выстрела, раз за разом, громче, чем взрыв. Чёртово время — его просто нет. Тик-тик-тик, быстрее, быстрее, поторопись, заряди пистолет, подпали динамит, разожги кольцо. Он помнит, как выбил ладонью дверь, как они гремели эхом в пустоте, помнил топот ног, своих, Ямамото, бежавшего позади, звук, с которым под ногами трещит разломанная плитка; не думал, что подставляется под пули, помнит — силуэт, слова: «Вы опоздали», — выбившие из лёгких воздух, собственное потупленное: «Что ты сказал?» — в ответ. Помнит, как застыл, глядя на распластанное за плечами Хибари Кёи тело. Помнит, что увидел. Смерть. Знал, потому что был убийцей дольше, чем кто-либо, кто был там. Помнит, как собственный рот исказился, скрючился, как замешательство превратилось в леденящий кровь крик, так и не дошедший до собственных ушей. Это кричал он?

Он был там. Десятый был там. Он не мог умереть. Десятый неуязвим. Всё это — грёбаная ложь!
Он был там. Помнит. Хибари что-то снова коротко повторяет, не даёт пройти.
Помнит, как занёс кулак, помнит,  как чужие руки, сильные, обхватили его запястья, насколько легко скрутили — из него будто высосали жизнь, его затрясло и он рухнул на колени. Это он должен был быть там, лежащим на бетоне, с пулей во лбу, истекающим кровью. Он. Он один. Хаято Гокудера. Заживо дышавший мертвец.

Часы на запястье тикают и никто не может этого заглушить. Все слова, всё происходившее после — не более, чем белый шум, помехи в рации. Сердце стучало, всё чего он хотел — это тишины. Долго разглядывал пистолет в собственных руках. Не заметил обескураженного Ямамото, тот его отобрал. Стычка, слово за слово, полные обвинений и желчи, и Ямамото тоже замолчал. Ему просто хочется, чтобы стало тихо. Хочется заглушить клокочущий в ушах пульс, пустив туда пулю. Но Десятый шёпотом говорит, что он должен здесь остаться, выполнить обязанности правой руки. Он не справился ни с чем. Он не хочет быть там, где Десятого нет. Хочет принять ответственность и всю вину.

Время останавливается, перестаёт иметь значение. Где-то, как в тумане, проплывает Ямамото, осознание, что Хибари ничего не сделал, но и это  тоже больше ничего не значило. Тело находилось в морге. Он не смог взглянуть на него. Так и не смог. Он не понимает, сколько времени прошло с момента выстрела, спал он или ел, но с отрешённым удивлением обнаружил в руках чашку с суши, не помнил, как она в них оказалась. Без конца прокручивал и прокручивал всё это в голове, пытался восстановить хронологию событий, но мозаика разбивалась на не собираемые фрагменты. Хаято не понял, почему так и не подошёл тогда к телу Десятого, помнил, как из пустой базы медики забрали Десятого, обратно в штаб-квартиру. Он не помнил, почему не набил Хибари рожу. Предполагал, что что-то сделал Ямамото, чёртово  пламя успокоения. Искусал все пальцы, расшвырял кольца и коробочки, разметал бумаги. Слабо про себя отметил, что, наверное, настолько же плохо, как ему, было только Ямамото, но его это не волновало. Только разозлился на то, что с ним носятся, будто он стеклянный. Зато помнил, насколько Хибари было плевать.

Ублюдок.

Мимо него проходят ничего не значащие слова на собрании, на которое он зачем-то пришёл. Точно, потому что должен. Потому что он правая рука. Потому что понимает, что рано или поздно, ему придётся столкнуться с реальностью. И от этого хотелось горько, заливисто рассмеяться. Что-нибудь сломать. Разгромить. Убить. Ирие Шоичи, совершившего выстрел. Выпустить в него всю обойму, затолкать динамит в его глотку, подорвать, чтобы потом вытереть ноги об его ошметки. Слова не доходят до него, о том, что требуется гроб, что нужны живые цветы, что Миллефиоре скрылись сразу же после успешного покушения, заключение медицинской экспертизы, попытки прикинуть дальнейший план действий. Белый шум заполняет эфир. Так много  шума,  что просто хочется заорать, чтобы все заткнулись, ударить кулаком по столу, разломать все стулья, но он уже прошёл через это, и на это попросту не осталось сил. Ему задают вопросы, на которые достаточно легко ответить одним или двумя словами, но он даже не замечает, что происходит. Видит перед собой только лицо Хибари. Бесстрастное. Спокойное. Будто ничего не произошло. Выдавшее сухой отчёт свидетельского показания даже не в костюме — в грёбаном кимоно! Будто жизнь Десятого это просто... Просто! Будто бы Десятого и не было!
Хаято подавляет желание наброситься на Хибари, здесь и сейчас, вцепиться ему в глотку и загрызть до смерти.  Хибари ему не по зубам, но плевать. Плевать!
Он выжидает, когда все разойдутся, игнорирует обеспокоенные взгляды. Продолжает сидеть с пустым выражением лица, точно мертвец, и только выстрел настойчиво тикает часами на запястье, пульсом в голове: пора действовать. И он срывается в места, ведомый тем, что оставил там, возле тела Десятого, тем, что лежало в морозильной камере на стальном листе, его трясёт — как тогда, — и он делает то, что должен был сделать тогда; не понимает, как оказывается рядом, как хватает за вороты грёбаного кимоно, как белеют костяшки собственных пальцев, как вынимает из кармана пистолет и приставляет дуло под чужой  подбородок. Просто к чёрту всё! Он больше не может видеть это грёбаное равнодушие на лице этого ублюдка! 

— Тебе действительно настолько плевать? Ты был там, но я не вижу дыры от пули в твоём лбу, и умоляю, только дай мне повод её в тебе проделать. Что там произошло? Говори.[icon]https://i.imgur.com/RQsDtkD.png[/icon][status]Guardiano Della Tempesta[/status][lz]The feared right hand man of the Vongola[/lz]