О, Ямамото, конечно он понимает, что это — сущая глупость.

Ямамото знает: Гокудера ему все зубы повыбивает за такое.

Ямамото — улыбается. Кажется, волнуется, и это уже кажется странным, непривычным и сбивающим с толку. Ямамото решил точно, что хочет это сделать. Не сомневается и не чувствует страха. Будь что будет. Он просто не может делать вид, что не хочет этого, что — не чувствует этого. Но сердце предательски срывается с ровного ритма, БАМ, стучит по грудной клетке, БАМ, эхом отзывается под рёбрами, БАМ, тянет в груди, тянет, заставляя поморщится, задержать дыхание, как будто это могло остановить его и успокоить неугомонное, выдающее с головой.

Ямамото улыбается. Он знает: внутреннее волнение никак не отражается на лице, — Такеши привычно непринуждённый и собранный; Такеши, кажется, никогда ничто и не заботит, любые передряги — ерунда. Плохие оценки, ссоры и даже грядущие проблемы — всё это не более чем ступень, которую надо переступить. Такеши, кажется, никогда не волнуется и ничего не боится, с улыбкой встречает любые ситуации, с непоколебимым добродушием и решимостью разбирается с ними, уверенно делая ещё один шаг вперёд, делая то, что от него требуется, а если требуется больше — и это тоже делает. В конце концов, не умрёт же он от этого, а значит и волноваться не стоит об этом. А если умрёт...

Ямамото вдыхает полной грудью и замирает у двери. Ямамото знает: Гокудера там один, Гокудера не будет рад его видеть, ощерится тут же, словно дикое животное, даже не попытается скрыть того, как сильно он хотел бы, чтобы это был кто угодно, но только не Ямамото. Так было всегда. Гокудеру едва ли можно было назвать примером дружелюбия, особенно рядом с Ямамото. Ямамото, кажется, никогда не замечает этого, улыбается всё равно, переступая одну выстроенную границу за другой и игнорируя выпады, иногда поддевая всё с тем же добродушием, будто это его нисколько не задевает, будто в этом нет ничего и так и должно быть. Ямамото мысленно смеётся и торопливо облизывает губы, ему кажется, что он сейчас задохнётся от собственных же эмоций, который было непривычно в избыток. Ямамото не понимает этих эмоций, хочется разобраться, не понимает почему волнение столь явно для него самого. Нет причин волноваться. Нет причин так реагировать. Нет причин душить себя самого.

Ямамото улыбается и ступает внутрь.

Гокудера что-то сосредоточенно пишет и хмурится, не замечает, слишком погружённый в собственные мысли, Такеши — бесшумно ступает внутрь, улыбка становится мягче, рассеянной. Нет причин волноваться но, всё же, сердце выбивает ритм громче, с каждым шагом набирая темп и сбивая дыхание, бьётся, кажется, вообще где-то в горле и это ощущение сводит с ума. Ямамото сглатывает и замирает только когда подходит к столу, останавливаясь напротив Хаято. Гокудера хмурится и вскидывает брови, наконец, замечая его; поднимает взгляд и открывает рот, явно намеренный сказать Ямамото всё, что он думает о нём, но — не успевает. Такеши улыбается лучезарно, но взгляд тёмный и сосредоточенный, опирается ладонью о столешницу, склоняясь, сжимает пальцы второй руки на вороте чужой рубашке, заставляя Гокудеру податься ближе и самому, затыкает неуёмную агрессию — требовательным поцелуем. У Гокудеры тонкие губы, глаза цвета пасмурного неба, предвещающего ураган, и сильный удар, пробивающий солнечное сплетение до тёмных пятен перед глазами. Ямамото хрипло смеётся и проводит языком по прокушенной в кровь губе. Сердце не успокаивается, сердце, кажется, вот-вот проломит кости, да и чёрт бы с ним и с костями тоже. Ямамото отступает на шаг назад и потирает шею, не смотрит на него — переводит взгляд в окно, молчит какое-то время, будто и не слышит вовсе чужого бесива. Перестаёт улыбаться, когда встречает чужой взгляд, говорит:

— Я не буду извиняться.

Ямамото не считает, что должен. Знает, что, вероятно, после этого пропасть между ними станет ещё больше, что поступок этот — эгоизм чистой воды. Ямамото, быть может, да, совсем головой тронулся, но ему нужно было понять и убедиться, развеять сомнения и придать бушующим чувствам форму, хотя бы подобие её. Ямамото знает: Гокудера не разделит их и даже не посмотрит на Цуну, если тот продолжит — прикончит, чтобы неповадно было. И Ямамото заставляет себя снова улыбнуться, смеётся до отвратительного непринуждённо, поднимает руки: прости-прости, — но извиняться ему всё ещё не за что и о сделанном он не жалеет. Не жалеет, но сглаживает ситуацию, как может, придумывая оправдание на ходу.

— Я проиграл спор, — врёт до неправильного убедительно, говорит непринуждённо и легко.

У Гокудеры тонкие губы, глаза цвета пасмурного неба и сильные руки. Гокудера — сила неуправляемая и сокрушительная. Взрыв, который не щадит никого, сметает всё на своём пути, переламывая, оставляя после себя клубы дыма и разрушения. Ямамото — безрассудное бесстрашие и ему нравится это. До ломоты нравится и неровного сердцебиения.

Ямамото улыбается, улыбается, улыбается и впервые от собственной улыбки тошно. Смотрит на Гокудеру и думает, что никогда не видел его настолько взвинченным. Думает, что это ему тоже — нравится. Горящие огнём щёки, растерянность, что глушится столь привычной агрессией. Вкус табака на собственных губах. Ямамото рефлекторно проводит по ним языком и не перестаёт улыбаться, не позволяет себе этого, не позволяя расслабиться, не позволяя увидеть Хаято — больше нужного. Ямамото знает: Гокудера уже мысленно просчитал все возможные варианты, чтобы прибить «бейсбольного придурка» и это уже отзывается искренней улыбкой. Так похоже на него. Ямамото думает, что, наверное, он и правда придурок и идиот, раз ему это нравится. Думает, что, наверное, в этом он как все девчонки школы. На деле знает, что он — пропал куда больше, чем они. Потому что это не иллюзорные фантазии и не грёзы о «плохом парне». Потому что он знает, что Гокудера на самом деле ударит, что Гокудера на самом деле — такой. Взбалмошный и неприемлющий. Не заботится о чужих чувствах и предан только одному: Цуне. Потому что Ямамото это более чем устраивает. Потому что иначе — Ямамото и не обратил бы на него внимания. Потому что если бы не эта уничтожающая всё искренность, земля под ногами бы не рухнула, скидывая Такеши в пропасть из которой он не выберется, из которой он и не хочет выбираться. Ямамото всё устраивает. Ямамото нравится именно то, что Гокудера — такой. В нём нет фальши и нет лицемерия. Никаких лишних сантиментов, и такая ненормальная преданность собачья, за которую порой Ямамото самому хочется его вздёрнуть и как следует ударить, раз иначе он — не понимает. 

«Я проиграл спор». 

Врёт так, как никто не умеет. Ямамото знает: он слишком хорошо врёт для «простодушного» парня. Этим он, конечно же, не пользуется особо. Но сейчас считает, что это лучший выход из ситуации. Он не собирается извиняться. Ему не за что. Он не чувствует себя виноватым и не будет врать, что не хотел этого. Ямамото просто знает — это единственное логичное объяснение, которое устроит Гокудеру. Знает: он идёт у него на поводу, но дружба с ним — дороже. Но, пожалуй, он не настолько эгоист. Ямамото глушит смех, когда снова смотрит на него. Не потому что ситуация его забавляет: по правде, это даже тоскливо, — а потому что, вопреки всему, вопреки отрицанию Гокудеры, ни с кем Ямамото не был так близок, как с ним. Это и правда забавно. Чёрт, как же смешно. Ямамото и сам не знает, как так вышло. Гокудера, он уверен, даже не задумывается об этом и уйдёт в отрицание, если ему об этом хоть кто-нибудь скажет. Но со школы они всегда возвращаются вместе. Утром, на пересечении дорог — встречаются и, рука об руку, идут встречать Цуну. Ямамото не смог бы сказать даже самому себе в какой момент он подумал, что ему этого мало. Просто однажды понял, что смотрит на Хаято внимательнее, что ловит чужой взгляд и с нескрываемым интересом наблюдает как тонкие, ловкие пальцы перебирают динамит. Вспоминает, что Гокудера умеет играть на фортепиано, думает, что хотел бы послушать. Увидеть. Должно быть, это завораживало. Ямамото никогда об этом не говорит. Ямамото соврал бы, если бы сказал, что не хотел бы — больше. Но не было лжи в том, что его устраивало и то, что есть. Ямамото думает: этого достаточно. Всё хорошо, пока остаётся всё так, как оно есть. Ямамото ценит их противоречивую дружбу, даже если сам Гокудера не признаёт её. Ценит, как ничто другое, пожалуй. Ценит, потому что знает: никто больше не понимает его так. Ценит, потому что знает — Гокудера если не первый, то второй заметит, если что-то будет не так и, ругаясь, выражая недовольство, протянет руку или влепит подзатыльник: он просто не умел по другому. Сплошное противоречие. Противоречие, в котором сам Ямамото тонет, но всё равно, вопреки, улыбается так же широко и ярко — это неважно, это не должно отражаться на других. В ответе за себя только он сам. 

Ямамото пожимает плечами и неловко чешет затылок.

— Да знаешь, ребята решили пошутить, уверены были, что мне смелости не хватит, — Ямамото всё же смеётся, закусывает губу изнутри после, заставляет себя встретиться с чужим взглядом, — все боятся тебя, — снова смеётся и медленно выдыхает, — готовишься к экзаменам? — замечает книгу и подхватывает, присвистывает, — выглядит сложно, не помню такого, — глуповато улыбается, — но если проиграл, надо держать слово, да? — говорит вдруг серьёзно, улыбка спадает с губ на мгновение; цепко вглядывается на чужое лицо, захлопнув книгу, — или ты не стал бы этого делать, глупость? — виновато, но с губ так и не срывается «извини». Конечно, спора никого не было. Конечно, он просто хотел убедиться. Какая досада.

Он был прав. 

Такеши рассеянно разглядывает чужую спину, думает, что Гокудера стал шире в плечах. Думает: что чувствует он сейчас? Ненавидит? Проклинает? Мотает головой: пожалуй, он не хочет этого знать. Подходит бесшумно ближе и панибратски обнимает, перекинув руку на чужое плечо, прижимая к себе ближе: 

— Что ж, по крайней мере это будет героическая смерть! — хохочет, — ты только предупреди, чтобы я написал записку. Ну знаешь: «Прости, Цуна, я больше не могу быть твоим Хранителем, сделал очередную глупость». — Ямамото улыбается и чувствует, как в груди скребёт, переводит взгляд в сторону и думает, что у него нет ответа на вопрос Гокудеры. Пожимает плечами, — знал, что найду тебя здесь, решил, что тебе скучно, — подмигивает, когда снова смотрит, и в этом, пожалуй, была доля правды: Ямамото и правда знал, что найдёт его здесь, было бы странно, если бы нет.

У Ямамото, конечно, не было никакого плана. Он не думал о том, что будет делать дальше. У Ямамото, в принципе, редко когда есть план. Он просто делает то, что должен, он просто живёт — как хочет. В силу своих возможностей. Наверное, это эгоизм с его стороны. Наверное, ему надо быть серьёзнее, но Ямамото никогда не считал себя «не-серьёзным». Да, дурак и ведёт себя, как идиот, но это, отнюдь, не значит, что он — несерьёзен. Ямамото всегда выкладывается на полную и он дал себе слово: «Никогда больше он не будет так слаб». — Никогда больше он не позволит каким-то неурядицам и проблемам прогнуть позвоночник. Он обязан за это Цуне во многом. Он помнит, как на самом деле готов был спрыгнуть с крыши в момент, когда решил, что больше не сможет играть в бейсбол. Ха-ха, какой же глупостью это кажется сейчас! Отчаяние и чувство безысходности — самое отвратительное, что может быть; отсутствие целей и мотивации. Ямамото, впрочем, всегда чётко осознавал чего хочет, но, вместе с тем, это всегда крутились вокруг одного единственного. Он не замечал ничего больше, не стремился ни к чему больше. И решил тогда, что если это единственное стоит на кону, то и жить не хочет больше. И вот это уже на самом деле было сущим эгоизмом. Цуна не знает, не осознаёт собственной силы: он дал ему куда больше, чем можно представить, и Ямамото сделает всё, чтобы не подвести его. Он не перестанет улыбаться сколь бы смурным не был день, не опустит руки и не изменит самому себе. Каким бы безалаберным дураком он не выглядел в чужих глазах: какое вообще дело до чужих? — он хочет быть рядом с ним, с Вонголой, со своими друзьями. С Гокудерой. И то было самым важным. Даже важнее бейсбола, который, конечно, Такеши всё равно не хотел бросать. Это то, что по-настоящему нравилось ему. То, что по-настоящему получалось у него. То, что он любил, и к чему всегда относился, быть может, слишком серьёзно. Но Ямамото знает, конечно он знает: так не сможет продолжаться вечно, настанет время и биту придётся отложить вместе с детскими мечтами, в сторону. Забыть. Ямамото сделал свой выбор, ещё тогда, на крыше, и этот выбор — не в его пользу. Этот выбор в пользу Цуны, Вонголы. Этот выбор на корню пресекает всю жизнь на «было» и «есть». Этот выбор слишком серьёзный и ответственный. И пусть он тогда не понимал насколько, сейчас — осознаёт это слишком хорошо. Придёт время и игры перестанут быть играми, всё станет слишком серьёзно, когда одних слов и добродушного настроя будет недостаточно, когда...

Но это неважно.
Не сейчас.
Сейчас — они всё ещё дети. И Ямамото отчаянно хочет продлить этот момент, получить с этого всё и даже больше, наполнив память воспоминаниями беззаботных дней и простого тихого счастья.

Гокудера гневается, не выдерживает.
Гокудера говорит: «Ты идиот!! Включай хоть иногда свои мозги, если ты сделал это на спор, как докажешь, что выполнил условие уговора? Нахрена спорить на то, чего не сможешь потом доказать?!» — Ямамото улыбается рассеянно, чувствуя в груди удушающее и стягивающее; трудно дышать. Тихо смеётся, потому что на самом деле об этом не думал. Да и к чему? Продумывать столь подробно историю, которой на деле не было — ох, ему на самом деле никогда бы не пришло это в голову. Он на самом деле слишком занят был совершенно другими мыслями.

— А. Ты прав, — он неловко поводит плечом, — но это ведь не мои проблемы, да? Я всё сделал, — беспечно пожимает плечами, выдыхает, растягивая губы вновь в непринуждённой улыбке, — и оно того стоило, — подмигивает, понимает: это было лишним, — но он просто не может промолчать. Но он — на самом деле не жалеет. Поцелуй с Гокудерой горчит, но Ямамото нравится это. По правде, это его первый поцелуй, по правде, он не думал, что ему это на самом деле может понравиться. Ямамото никогда не думал об этом. Девчонки его не заботили, но, закономерно, в чём-то смущали. Ямамото полагал, что это нормально, так и должно быть, он ещё молод и ни о каком опыте и речи не может быть, когда всего себя ты отдаёшь другому. Остальное казалось незначительным. Отношения — глупостью и пустой тратой времени. Ямамото и сейчас так считает. Отец, наверное, и хотел бы может, чтобы рано или поздно он нашёл себе достойную девушку: какой родитель нет? — но...

Такеши удивлённо моргает, когда Гокудера продолжает, не улыбается, просто смотрит и не сдерживает глухой усмешки, потирает шею, больше не смотрит на него, просто — слушает. Пожалуй, сейчас он больше понимает почему Гокудера срывается на него постоянно, как пёс на кота. Пожалуй, Гокудера заблуждается. И, совершенно точно, он хотел бы кого-нибудь более «достойного» и «преданного» Цуне, чем Ямамото. Отдающего всего себя тренировкам и защите «босса». Их разница в том, что для Ямамото Цуна, всегда, в первую очередь был и будет другом, дорогим его миру человеком. Для Ямамото это значит куда больше, чем просто обязательство. Гокудера на самом деле не понимает этого? Не понимает, что Такеши не подведёт как раз поэтому и не останется в стороне? Или просто отказывается это принимать? Наверное, это он бы и правда хотел знать.

— Что плохого в том, что я собираюсь продолжать учиться? Я не могу полагаться на волю случая, Гокудера, — качает головой, но говорит мягко и спокойно, отстранённо думает, что «мечта», пронесённая из детства — лишь отголосок, что, в конце концов, не принесёт ничего, кроме горечи, что никогда не будет сравнима с тем, ради чего он от неё отказывается. Сколь бы сильно Ямамото не любил бейсбол и как бы серьёзно к нему не относился — это игра. Скуало был прав. Как прав Гокудера. Как прав и он сам.

— Может ты прав. Этот мир не для меня. Но, Гокудера, это моё решение — не твоё. — Ямамото говорит спокойно, слишком спокойно, но всего секунда и он вновь улыбается слишком беспечно, — обещаю, я не подведу! — Говорит искренне, знает: Гокудере плевать на его обещания, Гокудера — не верит. Но разве ж это важно?

Конечно да.

— Ой-ой, извини, Гокудера! Я не имел в виду, что ты бы не смог сделать того же, если бы того потребовал ситуация, — качает головой и неловко поводит плечом, — но ведь в данном случае то сущая глупость, нет? — нет, — думаю, ты слишком умный для подобного. Это восхищает. — Ямамото не лукавит: он на самом деле восхищается им. Гокудера умный, по-настоящему умный. Ответственный сверх меры и преданный столь сильно, что кажется ненормальным. Гокудера не знает полумер и вкладывается так сильно, что это кажется невероятным. Требует, закономерно, с остальных того же. Ведь они, так уж вышло, все по одну сторону, но сами — слишком разные, ведомые разными причинами, разделяющие одни эмоции и моменты, но воспринимающие их совершенно по другому. Наверное, это тоже — закономерно. Наверное, Гокудера в своём требовании, все же, иногда перегибает: если у тебя есть какие-то другие желания, помимо того, чтобы быть рядом с Цуной, в Вонголе, сражаться бок-о-бок, разве значит это, что ты не выкладываешься, не пытаешься, не готов ради этого на всё? Если бы Ямамото не понимал его, то, наверное, это задевало бы. Но задевает совсем другое. Неожиданно и глупо. Почти тошно.

Ямамото ревнует.
Ревнует, потому что знает: на первом месте для Гокудеры всегда будет Цуна.
Ревнует иррационально и совершенно неправильно.
Ямамото понимает это. Понимает и поэтому игнорирует это чувство. Оно глупое и не имеет смысла.

Ямамото пошатывается, когда Гокудера толкает его, неловко перебирает ногами, цепляется пальцами за полку, едва не опрокидывая её и — смеётся. Непринуждённо и лёгко, будто не чувствуя негодования, будто не замечая чужой враждебности. Поднимает руки ладонями наружу, закрывает глаза ненадолго, замирая с высеченной, будто намертво, улыбкой на губах.

— Знаешь, — медленно начинает, глубоко вдыхая, — я рад, что познакомился с тобой, ты невероятный, Гокудера, — игнорирует чужое последнее замечание, не видит смысла спорить или доказывать что-то: время покажет кто прав, время рассудит, — до завтра тогда? — вопрос звучит утверждением, Ямамото скользит взглядом по чужой фигуре, думает, что всё ещё чувствует вкус чужих губ на своих. Думает, что этого было — чертовски мало.  И коротко смеётся своим же глупым мыслям, взмахивает рукой на прощание и правда уходит, оставляя его одного. Быть может это просто наваждение и помешательство, быть может, это пройдёт, как проходят какие-то увлечения, но сейчас от этого распирает в груди, а сердце сбивает ритм. Но всегда — останется с Ямамото, и отмахиваться от этого он не собирается: он может лукавить и недоговаривать сколько угодно, но всегда предельно честен с самим собой.

Ямамото нравится Гокудера.
По-настоящему нравится. Без девчачьих глупостей и чувства собственничества. Это просто есть. Это хочется сохранить. Этому он, по правде, отдался бы с головой. И от этого он не намерен отмахиваться. Ни сейчас, ни потом.

Спор, да?

Ямамото рассеянно улыбается, бездумно петляя по улицам; он мог завернуть в сторону школы, в это время там уже почти никого нет, через пару часов — не будет никого точно. Только он, бейсбольное поле и бита в руках. Разве когда-либо нужно было что-то ещё? Нет. И едва ли это изменится когда-либо: он всегда будет любить бейсбол, не было ничего, что способно было увлечь его так же сильно, чему он отдавался бы он столь же сильно и с таким рвением, теряя счёт времени и забывая обо всём. Ямамото знает, что теперь то не более чем детская мечта, ей и останется. Кто-то говорил, что мечты на то и мечты, чтобы никогда не сбываться; жестоко, если подумать, неверно по отношению к нему, потому что он прекрасно осознаёт, что никогда больше не будет уделять этому всё своё время и никогда не вступит в профессиональную сборную. И это было его собственное решение, никем не навязанное, никем не продиктованное; его не толкали в спину, указывая другую дорогу и не заставляли выбирать. Он давно понимает, что выбор, в сущности, сделал ещё тогда, когда согласился сыграть в игру с забавным малышом Реборном. Он принял это решение сам, когда они ступили в Кокуё Лэнд. Он укреплял его с каждым сделанным вровень с Цуной и Гокудерой шагом. Он просто тянул время, тянет до сих пор, если быть откровенным перед самим собой. Сложно отказаться от того, что полюбил столь сильно всем сердцем, что значило так много и было для тебя целым миром. Невозможно, если подумать. Но он подросток, ведь да? Значит имеет право на глупости, имеет право увлекаться играми, быть беспечным и не забывать о том, что дало ему так много.

Ямамото рассеянно улыбается и замирает. Не было ничего, что способно было увлечь его так же сильно, как бейсбол, до недавнего времени. В конце концов, сердце мальчишечье не столь крепкое, способно вместить в себя слишком много. Он не возвращается в школу по той же причине, по которой собственные эмоции теперь спутанные и тяжёлые — из-за Гокудеры Хаято. Ямамото прекрасно понимает, что он последний человек, который сейчас должен находиться рядом с Гокудерой, как понимает, что тот наверняка будет там: Цуна скоро закончит дополнительные занятия, а, значит, Гокудера придёт. Гокудера всегда приходит, когда дело касается Цуны. Он фанатично увлечён им, фанатично предан, фанатично и всецело отдаёт себя одному единственному человеку — Цуне. Ямамото ревнует, но не может злиться ни на одного из них. Разве виноваты они в том, что Такеши хотел бы хоть толику такого же внимания в свою сторону? Иррационально и глупо, быть может, но. Разве виноваты они, что Такеши, в сущности, устраивает и такое положение дел: в конце концов, он знает Гокудеру ровно с того момента, когда тот уже следовал за Цуной — это становилось ни раз поводом для ссор, непонятной для Ямамото агрессией в свою сторону, безапелляционным непринятием. Ямамото не знает его другим. Не знает как он жил раньше, и не знает, что чувствует на самом деле, чего хочет: о себе Гокудера никогда не говорит, выстраивает вокруг себя каменные стены, обматывает их колючей проволокой, закрывает все двери — не докричишься, не достучишься, пока он сам этого не захочет. А он, обычно, не хочет. Ямамото прекрасно всё это знает. Знает, что тот вспыльчив, знает, что собственную жизнь ценит непростительно — почти хочется ударить, встряхнуть как следует за это, — мало, почти нисколько. Знает, что дружелюбие — это не про него. Знает: не смотря на всё это, на Гокудеру всегда можно положиться. Гокудера сильный и умный. Гокудера способен изучить абсолютную любую область, стать профи в чём угодно, если поставит перед собой цель. Его чуткость колючая, не всегда уместная, но вышибающая воздух из лёгких, оставляющая после себя невольную улыбку и тепло в груди. Никто не выкладывается так же сильно, как он. И это по-настоящему восхищает: способность идти по намеченному пути напролом, сшибая все преграды, превосходя самого себя. Гокудера — чистые эмоции незамутнённые, порой обжигающие, не всегда считающиеся с окружением, но нет никого на свете, кто был бы столь же искренен и прямолинеен, как он. Всё всегда отражается на чужом лице, любой всполох — ураганом бесконтрольным. И именно таким Гокудера ему нравится, а ревность — это просто понимание, что пропасть между ними перешагнуть невозможно, что никогда не будет так же; столь же иррационально хотелось верить, что может быть иначе, что если разбежаться и прыгнуть, то, всё же, получится.

Ямамото не знает в какой момент всё пошло наперекосяк, в какой момент простое признание чужой силы и талантов перешло во что-то большое, в какой момент он стал думать о том, о чём совершенно точно не должен. Точно так же он не знает, что должен делать с этим. Правильнее, конечно, ничего. Правильнее — делать вид, что всё как раньше, улыбаться непринуждённостью, смеяться беспечностью, не обращать внимания больше нужного, не пресекать границы, чётко вычерченные. Но Ямамото — пресёк, но «правильно» — это не совсем про него. Ямамото прикрывается спором, но не потому что жалеет — ему не о чём жалеть, он сделал, что хотел, он должен был, — а потому что слишком ценит. Как жаль, что собственные предположения оказались верны: в данном случае он предпочёл бы ошибаться, — но Ямамото не ошибался — за подобные выходки Гокудера просто взбесится и отправит его на тот свет, не посмотрев ни на что. И даже если по какой-то причине — только из-за Цуны — нет, то ничего уже не будет как прежде. Ямамото эгоист и он способен себе в этом признаться: выстроенное с таким трудом, шаткое доверие — он не хотел это рушить, слишком дорожил этим, больше, чем собственными чувствами. Поэтому Ямамото бесцельно бродит по улицам Намимори, словно это могло унять беспокойство под грудью хоть сколько и стереть из памяти чужую растерянность во взгляде, что в тот же миг сменяется чистейшей агрессией, будто серое небо, в момент затянутое тяжёлыми тучами. Ямамото касается пальцами губ, чувствуя до сих пор слишком короткое прикосновение к чужим, и глухо усмехается: он и правда смешон. И может ли он быть уверенным, что однажды эгоизм и желание высказаться не пересилят всё прочее? Он ведь готов был это сделать, но одёрнул себя последний момент. И дело совсем не в том, что Ямамото ждёт ответа на это, дело в том, что он хочет быть искренним. Но разве то имеет хоть какой-то смысл? Что это даст? Это не даст ровным счётом ничего, не в данном случае; не поможет наладить отношения и не снимет напряжения искрящего — до сих пор — между ними. Ямамото даже не уверен, что есть хоть что-то на всём белом свете, что могло бы это изменить. Наверное нет, наверное, так и должно быть, это то, что называют закономерностью. Так к чему подобное откровение, что только всё испортит? Это не изменит и его собственных чувств, его отношения к Гокудере. Какая ирония. Ямамото никогда бы не подумал, что способен настолько потерять голову из-за кого-то. Дело не в том, что Гокудера парень, дело в том, что Ямамото всегда был убеждён, что всё это — не про него. И где он теперь? Как жаль, что чувства нельзя разложить на формулы и правила, как математику, — тогда было бы проще, яснее.

Ямамото хватает Гокудеру за руку и резко тянет на себя, вглубь комнаты, заталкивает его в шкаф и залезает следом, прикрывая за собой дверь удивительно бесшумно. Ямамото улыбается детской шкодливостью и щурится, поднося палец к губам: «Тихо», — неловко ёрзает и упирается одной ладонью о фанеру за чужой спиной, рядом с шеей, невольно прижимаясь ближе. Кожей чувствует чужое дыхание, чужое невысказанное возмущение — тоже. Тесно для двоих, неудобно, слишком близко друг к другу, почти вплотную, и Ямамото без зазрения совести этим пользуется под благим предлогом: подаётся ещё ближе, к уху и шёпотом выдыхает:

— Ты же не хочешь, чтобы команда Цуны проиграла, правда? Десять минут и можно будет выходить. Не очень удобно, понимаю, — смеётся неловко, — но зато тогда у нас будет преимущество.

С тех пор, как Ямамото «проспорил» прошло два месяца. Достаточно времени, чтобы всё вернулось на круги своя, чтобы оставить тот поцелуй ничем не значащим, лишь последствием необдуманного поступка. Недостаточно, чтобы Ямамото научился снова смотреть на Гокудеру — как раньше. По правде, этого и не хотелось. По правде, всё ещё, хотелось большего. Но Ямамото больше не нарушал чужое личное пространство, лишь в пределах привычной им обоим обыденности, как будто ничего и не было, ничего нет и быть не могло. Но Ямамото не может упустить такого случая, к тому же — это и правда самое верное решение в подобной ситуации. Глупость, в сущности. Хэллоуин, школьный фестиваль, ночной квест на несколько классов: заброшенный дом, обросший легендами о призраках и прочей нечисти — в каждом городе такой есть, — если упростить — игра в прятки. Кто лучше спрячется и будет действовать незаметнее, тот и выиграет. Им нужно только лишь выждать немного времени, бесшумно проследовать за учениками из другой команды и схватить их, «обезвредив». Ничего сложного, но, стоит признать — увлекательно. Ямамото нравилось. И Гокудера напротив ему тоже  нравился; вопрос лишь в том, как быстро у того кончится терпение.