Мистер Флэнаган двояко относился к дождю. С одной стороны, в дождь легче дышится и крепче спится. Пыль города прибита, воздух кристален и свеж, можно вдыхать его полными лёгкими, наслаждаться яркими ароматами листвы и цветов, если позволяет сезон. Да что там, даже земля пахнет в период затяжных дождей по-особенному. И сам город тоже. А ещё можно отправиться на долгую прогулку и быть уверенным, что улицы останутся малолюдными. Вдобавок ко всему, Реджинальд многие годы своей молодости провёл на раскопках, преимущественно в Египте, и где, как не там, научиться ценить дожди. Однако одна вещь почти перечеркивала радости, сводимые дождливой погодой. Старая рана, полученная во время обвала в одной из пещер, давала о себе знать, когда погода стремилась пролить на землю потоки небесных вод. И тогда бывший археолог становился менее подвижным, а угрюмым — наоборот, более. Вот и в этот раз он заложил себе в два раза больше времени на дорогу, закинул в сумку обезболивающие таблетки и мазь, и неспешно выдвинулся в сторону театра, где трудился художником по сцене. Такси брать не было смысла, ибо театр  не так уж и далеко, а для разболевшейся ноги сидение скрючившись в автомобиле только во вред, при реджинальдовском-то росте.

Флэнаган зашёл в театр со служебного входа, стараясь никого не беспокоить своим визитом и пересечься с как можно меньшим количеством людей. Ему не хотелось напрягать окружающих и слушать их участливые расспросы о ноге. И не потому, что Реджинальд был человеком  злобным, а лишь потому, что болезненное состояние было для него привычным, и акцентировать на этом внимания лишний раз не хотелось. Болит и болит. И будет болеть. Ничего не поделаешь, боль теперь постоянная спутница, и самое лучшее, что можно сделать, это принять в конце концов факт — вылечить нельзя, можно только облегчить. И держать лицо, когда совсем уж невмоготу.

Закулисье театра встретило спокойствием и  тишиной. Рабочий день большей части персонала был окончен, а Флэнаган имел при себе ключи от подсобных помещений, и ничто не помешало ему настроиться на нужный лад и подготовить всё, что могло бы помочь в сегодняшней репетиции. Ставили одну из любимых пьес Реджинальда — Гамлета. И по сему тот испытывал некоторое волнение, плавно переходящее в азарт.  Самый приятный момент в созидании чего-то — это поиск творческого решения. Мало что может сравниться с этим по силе. Разве что тот момент, когда лопата наконец перестаёт утопать в песке и упирается в искомый предмет, и далее на помощь приходят уже более тонкие инструменты. Что же там такое? Как оно покажет себя? Осторожно, чтоб не повредить, любой взмах кистью может стереть историю. Вот и здесь — ты полагаешь, что будет что-то определённое, уже сотни раз виденное и прокрученное в голове, но на стыке привычного вдруг рождается что-то особенное, совершенно непредсказуемое и самобытное, или же наоборот — провал провалов, тоска и банальщина.

Орудуя в костюмерной, и наваливая себе на локоть одну вещь за другой, Реджинальд  порхал между вешалками, будто бы и не плёлся, еле переставляй ноги , буквально только что. В пылу творчества он просто не замечал ничего. И только по сбитому ритму шагов стороннему наблюдателю было понятно, что хромота никуда не исчезла.

Стрелки старых часов в гримерной проделали очередной круг, а принц датский в лице мистера Линча так и не появился. Что ж. Ничего нового. Было бы удивительно, если бы Реджинальд, пришедший  за полчаса до означенного времени, застал бы  коллегу и патрона на месте, а вот обратная ситуация была скорее нормой, чем событием экстраординарным.

— Воробушку не помешало бы какое-нибудь устройство, с помощью которого можно повелевать временем, даром что такого не существует, — буркнул мужчина, поглядывая на часы. Воробушком он окрестил про себя Элара в  день их знакомства. Уж больно тот походил тогда на эту лихую птичку. Впрочем, походит и теперь. Особенно когда наконец-то являет свою вымокшую до нитки персону и начинает чирикать что-то про такси, про дождь и про фатум, настроивший преград на его пути к искусству.

— Ты мокрый насквозь, — прервал Реджинальд пылкие извинения и сбивчивый рассказ друга, чьи мысли скакали с события на событие, как горные козлы по отвесной скале. — Угомонись, ради всего святого, сядь спокойно, переведи дух, обсохни. Ты же знаешь, мне спешить абсолютно некуда, я в твоём полном распоряжении.

Мистер Флэнаган осмотрел приятеля с ног до головы, слегка нахмурившись и внимательно щурясь за стёклами очков. До чего порою был Элар невнимателен и небрежен к себе, можно было только диву даваться. Уложить кудри колечко к колечку? Пожалуйста! Отутюжить до идеального состояния вычурный костюм? Запросто. В этих мелочах ему не было равных. Но как только речь шла о реальной заботе о себе — тут уж воробушек садился пернатым задом прямиком в дорожную пыль. Сколько Реджинальд  ни убеждал его спать хотя бы по шесть часов, сколько бы ни ругал за литры кофе в перемешку ни пойми с чем, всё одно. И это только немногие вещи, что приходили мужчине на ум. Вот и теперь. Нет бы привести себя в настоящий порядок, а не в очередной раз напустить блеска, раз уж всё равно опоздал… По правде говоря, у друзей были ровнёхонько противоположные взгляды на заботу о себе, и они сломали не мало копий на эту тему. По сему в данную минуту было решено  гнать от себя ворчливые мысли, пока они не затянули в занудное болото и не сбили творческого настроя.

— Я принесу тебе полотенце и  сделаю  горячего чаю. Не хватало ещё, чтобы ты простыл и потерял голос.

Подпись автора

Подшивка Венере назло