no
up
down
no

Nowhǝɹǝ[cross]

Объявление

[ ... ]

Как заскрипят они, кривой его фундамент
Разрушится однажды с быстрым треском.
Вот тогда глазами своими ты узришь те тусклые фигуры.
Вот тогда ты сложишь конечности того, кого ты любишь.
Вот тогда ты устанешь и погрузишься в сон.

Приходи на Нигде. Пиши в никуда. Получай — [ баны ] ничего.

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Nowhǝɹǝ[cross] » [nikogde] » Незавершенные эпизоды » Stars are better off without us


Stars are better off without us

Сообщений 1 страница 4 из 4

1

https://i.imgur.com/7GW6Wvy.png https://i.imgur.com/wt8cBzm.jpg https://i.imgur.com/XGD2QlK.png

— You belong with me.
you don’t have to do this alone
— As soon as it’s over.

[nick]Julie Mao[/nick][status]resistance[/status][icon]https://i.imgur.com/IT7HjAh.jpg[/icon]

Подпись автора

AU:
Inside the Fire [BNHA]
Пранк вышел из под контроля [BNHA]


BREAKING THE SILENCE [BNHA]

Личная тема:
— элегантный бомж-алкоголик;

Фэндомка, сюжет каста:
даби вынеси мусор

0

2

Он шагает по пустому вестибюлю, никогда не видевшему роскошь, напоминавшему тоскующие внутренности захолустных строений в трущобах Цереры. Терминал оплаты, неживой, вместо живого клерка; пара кушеток и столик, потрёпанные годами употребления, прошлогодние журналы с забытыми заголовками, минувшими событиями, ошмёткам истории, на которые звёздам всё равно. Он вдыхает застоявшийся воздух с признаками не справляющихся с работой воздухоочистительных установок — так пахла старость. Разум подёргивается в озарении, как туманная дымка, обнаруживает во всём этом, незамысловатом, собственное отражение: пустота, тоска, трущобы — это и его внутренности тоже. Он шагает по направлению к лифтам, застрявшим и замолчавшим на нулевом этаже, что-то подсказывает ему — наверх им уже больше не подняться. И ему больше не подняться. Но как «детектив Миллер» — Миллер, по-астерски, сам себе, помахал кулаком в отрицании перед своим же носом — нет, как Джозефас Миллер, он — должен.

Хромое сердце трепыхается, вспархивает вверх, обрушивается вниз, замирает в невесомости на секунду, снова пробегает этот зацикленный круг, подступая всё ближе к глотке, без конца отстукивает слово-слово, слово-слово, смысл которого его никак не настигнет. Слышит щебет, резонирующий эхом пустоты, сворачивает, не дойдя до лифтов, ведомый мерцающим указателем из-за перегоревших кристаллов, «ЛЕСТНИЦА», точно аварийный выход к шлюзам, а там — мёртвый космос. Ступень за ступенью лестница под его ногами скрипит, как при высокой гравитации, точно сделанная из древесины, хотя по всем законам создана из углеродистых силикатов. «Как на Земле», — думает Миллер, как и всякий астер никогда не бывавший в гравитационных колодцах: политика и физиология предписывала астерам путёвку только в один конец.   

Путь в один конец по лестнице подошёл к концу, он шагал теперь по коридору: узкому, низкому, тёмному, давящему, бесконечному, обёрнутому в дешёвую краску, какой обычно красили склады. Здесь было множество дверей, даже не пытавшихся притворяться сделанными из настоящего дерева — Миллер никогда не видел деревьев, выращенных в условиях полной гравитации, ходили слухи, что их и на Земле почти не осталось, на Церере росли жалкие чахлые подобия, выведенные на гидропонике, скорее кусты, с никогда не шелестевшей листвой — в космосе не было ветра, только вентиляционные потоки и турбонаддувы. Позади Миллер оставил множество тёмных углов, за которые не мог завернуть. Он и не пытался. Шаги отзывались тишиной, будто он и не шагает, а медленно плывёт в пустоте, углы и двери расступались перед ним, стены указывали направление: гравитация мягко уволакивала за собой, точно чей-то зов — отчаянный. Затихающий. Обессиленный. Всего одна мысль о ней, о той единственной существовавшей сейчас будто бы всегда в его вселенной — и сердце берёт передышку.
Джули.

«Пожалуйста… Помогите, кто-нибудь! Помогите мне, пожалуйста! Я не хочу… не хочу умирать, я хочу домой»

Её зов. Её плач.

Неведомая сила останавливает его напротив двери, ничем не отличавшейся от всех предыдущих, из фибергласового ламината, тонкого, как синтетический картон. Дверь была не заперта — Миллер знал, что всё это время он шёл — сюда. Счёта не было, сколько таких дверей за тридцать лет работы копом ему пришлось вышибить плечом, но сейчас, он будто оказался не способен сделать единственный толчок рукой. Такой простой. Ей было страшно. Она — там. Совсем одна. Там, из-под двери, в самом низу, через горизонтальную щель, бьётся-колеблется голубой свет. Миллер почему-то подумал о Земле. Подумал, что, наверное, небо на земле было бы именно таким — каким его на голубой планете с поверхности Луны видела Джули. Таким, от которого она отказалась ради них. Ради астеров.

Что-то пропорхнуло в такт биения его сердца, а потом замерло в невесомости. Миллер отвёл взгляд от двери: там, под потолком, неподвижным, мёртвым — хлопал крыльями воробей, замирал, и повисая воздухе, щебетал свою песнь. Говорят, они не делают так на Земле: не подвисают, не замирают в падении. Пальцы сами ныряют в карман, выуживают искусственный боб, протягивают его в раскрытой ладони, вверх. Пташка щебечет, кружит над его развёрнутой рукой, порхает и зависает, снова взмывает чуть вверх, не решаясь схватить маленьким клювом выращенное на Ганимеде угощение. Миллер, не убирая ладони, переводит взгляд обратно на дверь: от неё несёт тишиной. Понимает — он опоздал: то, чего он опасался, произошло. Он не хочет этого видеть, знает — будет больно, но Джозефас Миллер должен. Свободная ладонь замирает на неприятной шершавой поверхности двери, секундное колебание, толкает её, проделывает шаг внутрь, и проваливается в собственную, существовавшую только для него, мглу. Замирает. Воробей порхает, зависая над его ладонью, удерживаясь на лету, влетает в комнату вслед за ним, застывает вместе с ним. Вместе с ними замерло и время.

В центре комнаты, где не было ничего, посреди пустоты, неподвижно лежала она. Маленькие крылья хлопали, спугнув тишину, как залежавшуюся пыль. Кольца ветвящейся, светящейся голубым поросли тянутся из её рта, из её ушей, из её промежности; рёбра и позвоночник ощетинились шпорами — не оставив живого места на бледной коже, как ножи прорезали её всю. Крови не было. Лицо Миллера замерло, не способное исказиться в гримасе безысходности и боли: она смотрела на него пустыми глазами, из которых текли бурые слёзы, застывшие льдом. Беззащитная. Обнажённая. Брошенная. Беспомощная. По спине пробежали мурашки — он почувствовал себя точно таким же. Беззащитным. Обнажённым. Брошенным. Беспомощным. Умирающим вместе с ней. Вместе со своей Джули. Ей было страшно. Она умирала одна. Его девочка. Храбрая. Смелая. Он не пришёл на помощь. Нашёл её слишком поздно.
Птица клокочет крыльями над его ладонью: застыла, схватив клювом искусственный, ненастоящий боб.
Джули-джули. Джули-джули.  Джули-джули — клокочет его сердце. Застыло. Наконец-то он разобрал его бормотанье в перестуках собственного пульса.

…Джули.

Он проснулся внезапно от гулких звуков — от них свербело в висках до головной боли и  рези в глазах; обливаясь потом, в собственной норе — ответвленном и обрубленном куске тоннеля, приспособленном для проживания, на неудобном жёстком пенопластиковом диване. Ему что-то снилось, но он больше не помнил. В руках оказался пустой стакан, сжимаемый до онемения и побелевших костяшек: взгляд тут же рухнул на бутылку, почти осушенную до дна. Пожалуй, хватит на сегодня.
Птица гулко клокочет, щебечет, бьётся хлопает крыльями в узком патрубке системы вентиляции. Раздражает. Миллер сощурился: во рту всё пересохло, от него смердело несвежестью и дрожжами; шаря глазами по потолку, он, разгибая затёкшую поясницу, наощупь дотянулся до стоявшей на столе пластиковой бутылки с обессоленной водой, променял на неё пустой стакан, прополоскав горло, залпом осушил половину, второпях залив подбородок, горло и мятую рубашку, утерся запястьем — щетина обросла и неприятно царапала его не самую нежную кожу.
На стационарном терминале горел профиль Джули Мао с сайта знакомств. Головой он понимал — то было глупо, и всё-таки что-то его коробило, что-то шептало за спиной: его Джули — его.

Ни единого намёка на «Маоквик», о том, кем являлись её родители. Бедная маленькая богачка. Вот какой она была, Джули Мао. Другая. Не похожая на астера. Не похожая на землянку. Джули Мао. Ей было всего восемнадцать, когда она сбежала из дома. Что делал в свои восемнадцать он? Только-только пришёл в безопасность, под крыло подтрунивавшим в то время над долговязым неопытным ним Карсоном, они патрулировали самые высокие уровни, где от кориолисовой болезни с непривычки его на каждом шагу выворачивало наизнанку: разбирались с домашними скандалами, копаясь в чужом грязном белье и в наркопритонах — самая дерьмовая работёнка. Через год он познакомился с Кандес. Через два — они поженились. Джули Мао безмолвно улыбалась ему, глядя на него с терминала. Она могла бы быть его дочерью. Да, именно об этом он размышлял, перед тем как его ненадолго отрубило. Над «синдромом Лауры». Когда детектив влюбляется в объект собственного расследования — не он первый, не он последний. Всё сходилось.

Птица, как незваный гость, назойливо билась, стучалась где-то там, наверху. Миллер потёр руками слипшиеся глаза, провёл ладонями по лицу — едва ли взбодрило; медленно встал на ноги, опираясь о боковины дивана — голова тут же поехала кругом. Он проделал пару шагов, стискивая зубы, так, будто заново учился ходить, пододвинул проскрипевший по силикатному полу стол к нужному в вентиляционных патрубках месту, взобрался на него, едва не выполнив пируэт, грозивший переломом спины, а то и шеи, дотянулся до решётки: пара щелчков креплениями и задвижками, сенсорная кнопка, и птица в резком рывке упирается прямо в его с сомкнутыми пальцами руки — даже с алкоголем в крови реакция и старая сноровка его не подводили.

— Ну и как ты здесь оказался, — спрашивает он, доставая воробья из решётки, только птичьего помёта по всей норе ему не хватало. Воробей, к счастью или нет, не ответил. Перья оказались нежными на ощупь — он впервые держал в руках нечто настолько крохотное, трепещущее и живое, опасался, что случайно раздавит. Миллер аккуратно спустился со стола, и, пошатываясь, побрёл к выходу из норы, отворил двери — голубой потолок болезненно ударил в глаза, вынырнувшие из полумрака. На Церере не было ни дня, ни ночи, никакой имитации распорядка гравитационного колодца, круглосуточное освещение. Из соседней норы неожиданно выбежали девочка, лет семи, с четырёхлетним братишкой — врезались в него со всей дури, убегая друг от друга — едва не упали сами и его с ног не сбили, на него дунешь — он повалится.

— Эй-эй, вы двое! Осторожнее, — строго наказал Миллер. Дети его испугались, замолкли: мальчик спрятался за старшую сестру, сестра смущённо начала переминаться, силясь то ли что-то спросить, то ли извиниться. Воробей трепыхался в сомкнутых ладонях.

— Простите... мистер, а это правда, что вы детектив и у вас настоящий пистолет? А можно, можно Джеки его подержит? У него был игрушечный, но он сломался…

— Ага... — Миллер протянул на автомате и уставился на девочку с таким видом, будто та обращалась не к нему, а к двери, ему редко доводилось иметь дело с детьми, — да, детектив. Но если дам вам настоящий пистолет, боюсь, ваш папа меня наругает, — собственная неловкая попытка улыбнуться больше представилась ему оскалом.

— Наругает вас? Но ведь когда мы плохо себя ведём, он пугает нас вами! Говорит, что отведёт нас к вам в нору и бросит. Вы что, такой плохой?

— Ну, раз ваш папа так говорит... Вы умеете хранить секреты? — Миллер присаживается рядом с ними на корточки, острее, чем когда-либо ощущая, что от него мертвецки несёт спиртным, заговорчески снижает голос, — на самом деле это я боюсь вашего папы, очень-очень, так что слушайтесь его и никаких пистолетов. Да и у меня тут есть кое-что получше пистолета, — он подносит руки с плотно-сомкнутыми пальцами к ним поближе, разжимает хватку: из-под пальцев выглянула крохотная птичья головка с крохотным клювом и глазами-бусинами, — птиц когда-нибудь держали в руках? — две пары детских глаз воодушевленно уставились на него, всей этой своей наивностью и искренностью пробивая в нём что-то насквозь. Девочка поднесла ладошку ко рту, удивляясь, мальчик запрыгал и засмеялся. «Вы вовсе не плохой!». Миллер ещё не до конца понял, почему, но для него это оказалось хуже пулевого ранения.

— Протяните руки, во-от так, — доверяет пташку маленьким протянутым ладошкам: он не сомневался, что, едва коснувшись крохотных пальчиков, она выпорхнет к потолку с искусственным небом. Так и случилось: птица порхала и зависала, снова порхала, малыши, несмотря на то, что подержать её в руках они смогли меньше секунды, они, радостно взвизгивая от восторга и смеясь на весь жилой сектор, подпрыгивали в попытках поймать её. Миллер не улыбался. Кандес всегда хотела детей. Да и он когда-то. Но…

— Шли бы вы домой, час поздний, — через две норы от него дверь распахнулась. Сосед кивнул ему руками, Миллер кивнул в ответ, глядя, как удаляются от него крохотные спины. Как бегут домой дети. Не его дети. Миллер поднялся, со скрипом. Захлопнул дверь в пустую нору, упёршись в неё спиной, постоял так две минуты, взглядом ища Джули на терминале. Застывшая в давно прошедшем мгновении, она всё по-прежнему улыбалась. Миллер не выдержал и выключил терминал, вернул стол на место, нагнулся, кряхтя, достал бутылку из-под дивана, дугообразной, искривлённой пониженной гравитацией струёй наполнил бокал до краёв, вытряхивая из первой, почти законченной бутылки последние капли. Вытряхиваемые из узкого горлышка, они медленно падали в коричневую жижу, их можно было поймать и ртом. Без лишних прелюдий Миллер влил себя содержимое далеко не первого бокала за этот день залпом. Алкогольный дурман унесёт его. От одиночества. От пустоты. От себя. И уже завтра он ничего об этом не вспомнит, как ни помнил сейчас своего сна. Жаль.
Ведь он был уверен, что ему снилась Джули.
[icon]https://i.imgur.com/0E5jaWo.gif[/icon][nick]Miller[/nick][status]пока нас не разбудят голоса живых[/status]

0

3

Восемь дней. Ровно столько нужно, чтобы подготовиться к собственной смерти.

Джули не издавала ни одного лишнего звука. Джули знала: в противном случае её пристрелят. Джули не хотела умирать.

Джули помнит, как тело, лишённое веса, плавало по коморке, помнит прикосновение к холодным стенам и грубому материалу скафандров, когда отталкивалась от них.
Помнит, как ноги сводила судорога и как пришлось забыть о простейшей гигиене.
Помнит тяжёлые шаги, стук стальных запоров и шипение гидравлики.
Помнит жажду и голод. Скуку и чужие крики за дверью.

Помнит одиночество. Холодное, заполняющее её до краёв и отнимающее всё остальное, словно изголодавшийся зверь. Сводящее с ума. Подталкивающее к действиям.

Джули не боится боли. И не хочет умирать. Но готова отдать всё, лишь бы ещё один раз увидеть человеческие лица.

Джули помнит оцепенение, когда слышит прерывистый и тихий голос своего механика. Помнит, что ничего не смогла сделать. Что решимость, на которую ей понадобилось четыре дня, исчезла за несколько секунд.

Джули помнит заполошно бьющееся сердце в груди, мысль: «Победа за мной.» — Тяжёлый кулак в лицо, оглушивший взрывом боли, приказ застрелить её, если будет шуметь.
Помнит: ей команду, её друзей, избивали, одного из них выкинули в шлюз — она слышала всё, но не шумела. Что это, если не страх?

Она помнит собственный бред, обрывки из прошлого и звенящую тишину. Как криком срывала голос. Как на крик никто не пришёл и не всадил ей пулю в лоб.
Помнит собственное бессилие и свинцовую усталость: она хотела чтобы всё просто закончилось, готова была принять смирение, вместо этого — методично обходила пустой корабль, помещение, за помещением, отстранённо фиксируя в голове всё, что видела.
Помнит запах антисептиков и тошнотворный — крови.
Помнит единственную мысль: «Перед смертью успею разбить голову хотя бы одному из них.»

Джули помнит:
Нечто, застывшее, запёкшееся в радиаторе, неизвестную ей структуру, пронизанную венами, что пульсировали, словно оно было живым. Голову капитана Даррена, слишком маленькую, в сравнении со всем остальным, отросток, качнувшийся: он смотрел пустым взглядом, затянутым мутной пеленой.
Голос с тихой мольбой: «Помоги.»
Собственный ужас.

Кто поможет ей?

Джули помнит.
Надежду тлеющую:
«Фред, ты ведь придёшь за мной?»
_____________________________

«Человек жив до тех пор, пока его помнят.»

Джули не помнит где это прочитала, но фраза клеймом выжигает внутри, становится чем-то несоизмеримо важным. Фраза — сила, что приводит маятник в движение, отсчитывает время до точки неизбежного; волной смывает все сомнения, укрепляет решимость, внутренний стержень, высеченный непоколебимостью.

Джули можно было назвать «счастливицей». Джули можно было позавидовать. У неё было всё. Жительница Луны, со всеми правами и привилегиями Земли. Живи и не знай бед. Наслаждайся данным от рождения и не задавай лишних вопросов: твоя жизнь проста и сложностям в ней нет места.

У неё было все.

Кроме собственного голоса.

Словно редкая птица с Земли: клетка из чистого золота, условия — лучшие. О тебе позаботятся, тебе скажут как лучше и что ты должна делать. Хрупкие кости беззвучным эхом в голове — ломаются о прутья. Свобода — условное понятие. Не кредо, которому следовала её семья. Не то до чего она могла дотянуться, оставаясь на месте, с ними. Делая то, что хотят от неё, чего ждут от неё, возлагая собственные надежды поверх — её. То тяжестью на плечах и спине, ощущением неправильности, способными сломать позвонки. Жгутом перетягивает грудную клетку, до боли сводит кости, дышать тяжело: в клетке тесно, клетка не способна удержать того, кто жаждет увидеть небо. Маятник делает первый оборот и девочка, у которой было всё, впервые идет против воли родителей. Выбирает увлечением хобби, что претит остальным, учится не обращать внимание на сломанные кости и держит голову высоко поднятой, принимая удар, не боясь посмотреть в чужие глаза — не боясь того, что может увидеть там.

Джули не хочет быть зависимой от данных привилегий. Она не лучше, такой же человек. Хочет что-то сделать для остальных. Хочет что-то оставить после себя значимое.

Джули хочет, чтобы её помнили.

Как помнит она.
_____________________________

Джули никогда не жалуется. Не боится грязи, не обращает внимания на новые ссадины и синяки. Не брезгует пить воду, такую же, как и все астеры, ещё недавно бывшую дерьмом и мочой, кровью. В тонкой фигуре лунной жительницы силы больше, чем она сама могла подумать и ей нравится это ощущение. Нравится чувствовать себя сильной и независимой. Значимой. Она может больше. Она улыбается открыто и искренне доброжелательно даже тогда, когда сталкивается с чужой агрессией, когда ей говорят прямо: «Тебе здесь не место.» — Когда встречается с недоверием и невежеством. Даже, когда ей ломают руку, когда она чувствует, как выбивается запястье и даже малейшее движением пальцами отдаёт выстрелом боли, что тянется до локтя, — она остаётся радушная и собрана. Не злится. Она думает, что понимает. Хочет понимать. Хоть и знает: человеку не дано понять другого, даже если они живут бок о бок друг с другом. Джули хочет улыбаться каждому, когда протягивает руку. Так, как когда-то ей улыбнулась вселенная и помогла выиграть гонку. Она не боится запачкать руки, согнуть спину и даже встать на колени, если то требуется, чтобы помочь.

Она не боится запачкать даже душу.

Всё ради большего, ради того, что сделает этот мир светлее, каждого, пусть даже чуточку, но счастливее.

Джули умеет постоять за себя. Умеет отстоять себя и своё решение. Она научилась этому, отточила, как новое искусство, в совершенстве. Джули не умеет только одного, не хочет и не считает нужным: говорить о себе, рассказывать о своём прошлом. Джули не сомневается в выбранном пути. Не боится того, что может ждать впереди. Это был осознанный выбор. Выбор, который она разделила с другими.

Джули знает: она не одна.

Но, задыхаясь и чувствуя, как внутри неё разрастается зараза, она понимает что что-то в ней всё же надламывается. И в первые в жизни, по-настоящему, позволяет выплеснуться эмоциям наружу. Всей ярости и злости, всей обиде, всему, что так долго стягивало грудную клетку.

Джули умирала.

И, казалось, незнакомую комнату она хотела уничтожить так же, как нечто уничтожало её, разрывая плоть и переламывая кости, пробираясь наружу.

Фред не придёт.

Она не хотела умирать.
Но умирая, вспоминала свою шлюпку, что помогла выиграть в тот солнечный день. Улыбку матери.

Никто не придёт.
_____________________________

— Ты помнишь.

Джули говорит негромко. Благодарностью и тоскливым теплом, оказываясь сзади, опускает ладони на спинку дивана. Отрешённо скользит взглядом по бутылке, из которой всего несколько мгновений назад Миллер вылил последние капли алкоголя. Джули чувствует себя так же. Пустой и одинокой. Но не забытой. Не выброшенной в утиль не переработку. Этого достаточно. Она знает, что всё было не зря.

В его норе пахнет станцией. Не кофе. Не цветами. Не чем-то экзотическим. Просто и приземлённо. Никаких иллюзий. Но и желаний — тоже.

Джули медленно обходит диван, пальцами ведёт по спинке, наблюдая за собственными движениями внимательно и сосредоточенно. Джули улыбается мягко и опускается рядом с ним легко и непринуждённо. Словно они давние знакомые, добрые друзья. Близкие люди.

— Выглядишь паршиво, Джо, — у Джули длинные волосы. Так, как было в тот момент, когда она заняла первое место в гонке, побив прошлый рекорд. Не в момент смерти.

— Тебе нужно отдохнуть, — Джули улыбается тепло, с сочувствием и сожалением, опускает ладонь на чужое бедро, в ничего не значащей ласке, просто желая показать, что она рядом. Она всегда будет рядом. Пока он — будет помнить.

Джули улыбается вдруг ярче, но улыбка грустная, пусть и искренняя. От всего сердца. Она поворачивается к нему корпусом и поджимает под себя ногу, устраиваясь удобнее. Протягивает руку и касается чужой щеки, заставляя посмотреть на себя, заставляя встретиться с ней взглядом.

— От чего ты бежишь, глупенький?

От чего ты бежишь, Джо? И за чем так отчаянно гнался? Ты, привыкший принимать всё, как данность. Привыкший жить с тем, что дают, безропотно, и не задавая лишних вопросов. Не делая больше нужного. Смиренным и послушным сторожевым псом. Против кого ты скалил клыки и почему сейчас в тебе столько боли и столько одиночества. Разве оно тебе не знакомо? Разве не жил ты с ним рука об руку? Разве это всё, чего ты хотел и незачем больше двигаться дальше?

Джули касается второй рукой груди, там, где бьётся чужое сердце. Оно бьётся в унисон с её.

Маленький детектив. Ты всегда был лишь песчинкой в целом космосе, но нашёл себе цель и смысл двигаться дальше, поступиться всем, что было, словно заново родился, словно заново научился ходить. Словно вспомнил, какого это дышать. Это было по своему увлекательно, не думаешь? Что теперь ты будешь делать? Остановишься? Время не отмотать, сколь не сделай шагов назад. Время не остановить. Сколько не влей в себя алкоголя, желая забыться.

Джули было его жаль. И она обнимает его, словно ребёнка, прижимая к своей груди.

— Тебе нужно отдохнуть. [nick]Julie Mao[/nick][status]resistance[/status][icon]https://i.imgur.com/IT7HjAh.jpg[/icon]

Подпись автора

AU:
Inside the Fire [BNHA]
Пранк вышел из под контроля [BNHA]


BREAKING THE SILENCE [BNHA]

Личная тема:
— элегантный бомж-алкоголик;

Фэндомка, сюжет каста:
даби вынеси мусор

0

4

Бутылка виски и бутылка бурбона за две восьмичасовые смены из трёх. Ровно столько на таких камешках, как Церера, длились «сутки», сложение трёх беспрерывно сменяющих друг друга рабочих смен, по два миллиона жителей посменно работало каждые восемь часов, «Звёздная Спираль» разумеется, не укладывалась в эти восемь часов. Но ровно столько было нужно, чтобы упасть в забытье, и не помнить. Миллер проваливался в дремоту в точности, будто через пол своей норы, и резко очухивался всякий раз, когда бутылка достигала дна.

Ему было это знакомо: он обрушивался на это дно уже множество раз, помнил, как с каждым ударом об это дно становилось менее больнее; разве что никак не мог взять в толк, где. Это как кости у кикбоксёров, с каждым ударом появляется крохотная трещина, трещина зарастает, кость становится прочнее, и так далее, трещина за трещиной, тело покрывается панцирем и способно выдержать более жёсткий удар, от которого у такой тонкокостной лунной жительницы, как Джули Мао, случился бы перелом; у астера, злоупотреблявшего отсутствием коктейлей для поддержания костного и мышечного роста в переходном возрасте — два-три, с мелкой дробью фрагментов собственных костей.

Но, получив удар, Джули Мао не сломалась. Её изнасиловали — она освоила джиу-джитсу. Отец и мать пригрозили отнять у неё, как они думали, самое ценное, самое дорогое — отнять её гордость, её прошлое, её гоночную шлюпку —  но они ошиблись. Нет, сила не в дубинке, нацеленной на самое больное, сила в том, чтобы суметь выстоять этот удар. Джули справилась. Миллер нет. Джули боролась, а он продолжал пробивать сотое бутылочное дно. Джули Мао, бедная маленькая богачка, казавшаяся трудным подростком, изнеженной папиной бунтаркой, сбежавшей из дома в знак протеста, до которой ещё недавно ему едва ли было дело, на самом деле оказалось той, кем не смог быть и кем изо всех сил хотел казаться он сам.

Собой.
Всегда.

«Ты помнишь», — произнёс голос в его голове. Миллер, сквозь прикрытые веки и дурманный сон, представил, что голос прозвучал. По-настоящему. Тихим шорохом ведёт пальцами по спинке дивана, присаживается рядом — ему кажется, что он ощущает лёгкое дуновение от её движения, что ощущает её тепло, такое, какое способно исходить только от живого тела. Она жива. Хотел бы он, отмахиваясь от статистики, чтобы малышка Джули нашлась живой.

«Выглядишь паршиво, Джо», — воображаемая Джули Мао улыбается и разговаривает с ним, так, как будто ей не всё равно, никогда не было, или не было всегда; опускает ладонь на его бедро, касанием — лёгким, неумышленным. Словно они — нет, не любовники — давние знакомые, близкие друзья. Миллер со скрипом поворачивает к ней голову, силясь слабо улыбнуться в ответ на эхо собственного имени.

«Джо.» Так его называла только Кандес. Но даже для неё он со временем превратился в Миллера. Чёрствого и далёкого Миллера, собственного двойника, возвращавшегося домой телом, но не разумом. Разумом он всегда оставался там. С такими, как Джули Мао. Но не такими сильными. Слабыми. Сдавшимися. Беспомощными. Ограбленными. Избитыми.
Мёртвыми.   
«Миллер». Маленький упущенный звонок в колокол, уведомление о важном, поставленное на беззвучный режим. Звонок в колокол, покрывавшийся трещинами после каждого удара. Колокол не кость, раскололся вдребезги в не склеиваемое крошево его собственной жизни.   

— Да, — признался Миллер, еле волоча языком, вдруг ощущая, что вдребезги пьян. Что давно не молод, и не так хорош, как хороша она. Что действительно был бы паршив для неё. Ему должно было стать неловко, как в тот раз, перед её тренером по джиу-джитсу, но не стало. «Она хорошенькая» — поймал себя на мысли, что слукавил тогда. Джули Мао — красивая. Неправдоподобная. Джули Мао искренняя и верная себе. Джули Мао настоящая. Джули устраивается поудобнее и касается его щеки, разворачивая к себе, заставляя заглянуть в глаза. Её ладонь не была ни холодной, ни тёплой. Её — не было. Но Миллер представил, что была.
Была.
Джули была здесь. Джули спрашивала, от чего он бежит. Хотел бы он знать.
Хотел бы он знать.

В ответ Миллер позволил себе промолчать, Джули не была в обиде. Ему представилось, как она обнимает его, прижимает к своей груди, и в этом её объятии не было ничего эротичного. Словно они — нет, не любовники — давние знакомые, куда большее, чем просто экстаз между мужчиной и женщиной в слитии тел. Да, Джули была права, ему нужно было отдохнуть. Он вслепую потянулся к бутылке, и врезавшись в неё пальцами, уронил со стола. Нет, при такой гравитации она не разбилась вдребезги на не склеиваемые фрагменты. Просто упала, мягко и плавно, и замерла, точно достигнув дна. Он снова провалился к этому дну. Плавному и мягкому. Провалился в забытие.
*  *  *

«Ты, как они» — произнесла она. Он не всегда понимал, что она хотела этим сказать.

Он не помнил, как Джули взяла его под руку и отвела его в душ, не помнил, что не испытал ни капли стеснения, стоя нагим перед ней, под ледяными струями такой ценной, полученной в кредит, воды.

«Они не могут ни во что вмешиваться. Они могут только смотреть.»

Он не помнил, как заказал кар, и сидя на заднем сиденье, петлял по уже знакомому, выверенному пути. К дешёвой, грязно-зелёной двери, одной из тысячи, в конце километровой «трубы», с адресом «5151-1», на дешёвых клапанах —  такие можно было вскрыть при помощи пары махинаций газовой горелкой, но на этом уровне жили бедняки, у них было нечего красть. В его терминале ещё сохранился код доступа. Шаддид не сменила. Джули была здесь. Была.

«Кажется, это для них наказание за что-то. Они не помнят. Но ты — помнишь»

*  *  *

Он очнулся, щурясь от рези в висках, ощущая её руку в своей, по-прежнему воображая её тепло. Очнулся, сидя на спартанской кровати, не в своей норе. В съёмной, принадлежавшей когда-то Джули Мао, описанной по ордеру Спирали. Джули была рядом. Здесь ничего не изменилось с тех пор, как он в первый и последний раз здесь побывал, а это было не так уж и давно. Нора-вещественное доказательство, что Джули Мао однажды была. Нора-улика, заброшенная на дальнюю полку архива, которую никто не хотел вскрывать. Сдерут наспех приклеенную обшивку, выбросят каждую вещь, принадлежавшую Джули Мао. Сделают так, что Джули Мао никогда не была здесь, на Церере.

Что Джули не была.

Коленями он ощущал что-то твёрдое и плоское, едва шевельнувшись и бросив взгляд, понял, что там покоится раскрытая книга, и его палец, точно закладка, замер на определённой строке.

«Звёзды вообще-то красивые. Но они не могут ни во что вмешиваться. Они могут только смотреть. Кажется, это для них наказание за что-то. А за что, ни одна звезда уже не в силах вспомнить.» * — голосом Джули гласила строка.

Миллер захлопнул книгу, чтобы как следует рассмотреть обложку. Он никогда не держал в руке настоящей книги, видел в терминале. На вид ветхая и не примечательная, с незамысловатой детской иллюстрацией, не в пример современным, голографическим, по типу терминалов, на которых не было страниц. Обычно просто движущиеся картинки. Этой книге было два века, не меньше, а сделана она была из настоящих деревьев, а они, настоящие, росли только на Земле; такая на аукционе стоила бы целое состояние, но, видимо, то были сущие пустяки для семейства Мао-Квиковски. За всю жизнь Миллер, не считая бесчисленного числа отчётов и рабочих документов, прочел разве что «Дон Кихота» — классика земного искусства, здесь, на Поясе, была сродни словарю матерных выражений. В методисткой церкви, в которую он на заре юности ходил, было кое-что из художественной литературы в электронном доступе, но она не пользовалась популярностью у Белталода, впрочем, как и сама церковь.

Миллер развернул твёрдую обложку, и нахмурился, чтобы разглядеть корявые буквы. Надпись с оборотной стороны детским неразборчивым почерком гласила: «С любовью, Клари».

— «Питер Пэн», — произнёс вслух Миллер, не скрывая вымученной хмельной улыбки, — значит ты это серьёзно. Единственная вещь, которую ты прихватила с собой из дома — детская книга? А Клари, стало быть, сестрёнка, да?

Миллер представил, как Джули ему отвечает, и Джули ответила:

«Кларисса — моя младшая сестра», — начала она, — «Она часто мне надоедала, и тогда я говорила ей, что я уже взрослая, а она нет, на что она всегда мне отвечала: «летим со мной туда, где ты никогда не станешь взрослой»*

Он слушал её, листая книгу, рассеянный взглядом выхватывая из неё отдельные фразы далёкого эха.

«Смерть – это тоже приключение.»*

И это — детская книга?

— Ты ещё не умерла, малышка. Пока что ты просто пропала. Ещё не поздно, — шёпотом пробормотал Миллер, сам себе. Говорят, что люди живы до тех пор, пока о них помнят.

«Никто не вспомнит о тебе» — ответила ему не Джули. Тяга к смерти


*цитаты взяты из книг Дж.М. Барри «Питер Пэн»
[icon]https://i.imgur.com/0E5jaWo.gif[/icon][nick]Miller[/nick][status]пока нас не разбудят голоса живых[/status]

0


Вы здесь » Nowhǝɹǝ[cross] » [nikogde] » Незавершенные эпизоды » Stars are better off without us


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно