Nowhǝɹǝ[cross]

Объявление

Nowhere cross

Приходи на Нигде.
Пиши в никуда.
Получай — [ баны ] ничего.

  • Светлая тема
  • Тёмная тема

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Nowhǝɹǝ[cross] » [nikogde] » Незавершенные эпизоды » vent'anni dopo


vent'anni dopo

Сообщений 1 страница 8 из 8

1

Гокудера х Ламбо

Storms and lightning like brothers

https://i.imgur.com/JUWsKlg.png

Нам приходится взрослеть.
Нам приходится выбирать.
Лёгких путей не ищи, их нет.
Исхода два
Cражаться или не умирать.
Жизнь или смерть.
О чём будешь сожалеть.
Будет ли кому горевать.
Никому или тебе.
Выбор твой.

https://i.imgur.com/Kxn4GI2.png

[ava]https://i.imgur.com/h64M8uM.png[/ava]

Отредактировано Gokudera Hayato (2021-03-07 10:15:08)

+2

2

«Я должен был отправиться туда лично.»

Гокудера  мерит нервными шагами помещение, истаптывает вдоль и поперёк фальшпол, то и дело тянется за отсутствовавшими сигаретами — руки трясутся, и он не способен унять эту дрожь: они чертовски близки  к тому, что генераторы схлопнутся и база будет обесточена, а это значит, что все месяцы его тяжёлой работы пойдут коту под хвост, это значит, что система обфускации данных слетит, и они больше не смогут скрывать от вражеских радаров своё местоположение.
Это значит, что всё это бессмысленно.
Надежды нет.

«Всё это было бесполезным с самого начала,  Десятый мёртв, ты попусту тратишь время», — отчаяние подкрадывается из-за спины, навязчиво нашёптывает это, всё громче и громче, сводит с ума. Работать дальше — единственное, что он мог этому противопоставить, сквозь стиснутые зубы, сквозь чёткое осознание, что это не отменяет факта: всё это только вопрос времени —  когда они умрут. Всё это не более, чем иллюзия, что у них есть выбор — как.

Всё это — вопрос времени. Вопрос времени, на который он обязан найти ответ.

Хаято днями и ночами торчит в этой лаборатории над разобранной десятилетней базукой — склоняется над чертежами и схемами, корпит над сложными уравнениями,  забывая о сне и еде, не переставая, бормочет под нос только себе понятные термины и расчёты. Семья Бовино, одни из самых давних союзников Вонголы после Каваллоне, уничтожена: не было оснований полагать, что Миллефиоре раскрыли тайну их технологий, защищённую Омертой, Бовино попали под гнёт, как союзники Вонголы и предпочли устроить ад, прихватив с собой всех врагов, но перед они переправили все данные о пространственно-временных феноменах сюда, последнему оставшемуся наследнику их семьи. Большая часть данных до сих пор не расшифрована, но и от уже имевшейся информации трещала голова: Гокудере казалось, что ему не хватит всего времени мира на то, чтобы во всём этом разобраться, но правда была в том, что у него не было и дня, пришлось тыкаться почти вслепую.

Разобранная базука — не просто динамореактивная ракетная установка, состоявшая из стальной трубы с плечевым упором, электровоспламенительного устройства, предохранительной коробки с контактным стержнем и прицела. Десятилетняя базука  — источник невнятных технологий, набор сложнейших  микросхем, которые он впервые видел, назначение которых попросту не смог  установить, всё это не использовалось в стандартных гранатомётах, и, по его предположениям — нигде вообще. На ум приходили разве что «надтехнологии» с трёхсот сорока тремя чертежами Джепетто Лоренцини.  Сомнений не осталось: базука — технология далёкого будущего. Вероятно, потомки семьи Бовино направили базуку в прошлое, с какой целью — не имело значения, важным оказался единственный вывод:  разрыв пространственно-временного континуума на десять лет назад — не предел, всего лишь намеренное ограничение, предохранительная установка; всё равно, что выдать ребёнку механизм, действия которого он не понимает, в качестве игрушки, и выставить безопасные параметры во избежание случайных ранений. Это сравнение даже иронично: Хаято всегда удивляло, каким образом боссу Бовино пришло в голову дать такую опасную и уникальную технологию в руки пятилетнему избалованному ребёнку, впрочем, даже сейчас мало что изменилось: безвольный и ленивый Ламбо смутно понимал её природу — для него она просто была, хотя и у него имелись предположения, которые Гокудера отвергал, в которые верить не хотел, иначе всё, что он делает сейчас — зря, иначе смерть Десятого стала бы неизменной, абсолютной, непредотвратимой. Он не может этого даже допустить, даже думать об этом, о теории множественных реальностей, не может, иначе просто сойдёт с ума.

Всё, что он может — так это попытаться настроить базуку так, чтобы вернуться не на десять лет назад — на пятнадцать, двадцать, не на пять минут — дольше, на тот промежуток времени, за который ему удастся убить Бьякурана или Ирие Шоичи. На худой конец, он должен поговорить с Десятым в прошлом — убедить его не уничтожать кольца, тогда у них будет шанс всё изменить, с кольцами Вонголы у них появится возможность противостоять кольцам Маре, добраться до Бьякурана, уничтожить Погребальных венков. И он захлёбывался этими мыслями, дышал ими, цеплялся за них, благодаря им продолжал существовать, продолжал бороться, даже если главное защитить не сумел, даже если после всего этого не заслуживал и не хотел жить. И он отмахивается от той мысли, что если в ближайшем будущем ему удалось бы повлиять на прошлое, то он бы помнил об этом сейчас, пятнадцатилетнего себя, попавшего сюда. Но у него нет этих воспоминаний. Ни у кого из Вонголы.

«Всё это с самого начала бессмысленно,  Десятый мёртв, ты попусту тратишь время», — отчаяние нашёптывает ему, но он не позволяет этому себя сожрать. Всё бессмысленно — до тех пор, пока в его руках отсутствует последний важный паззл: да, им удалось обнаружить базуку, бесследно исчезнувшую вместе с основной, ныне разрушенной, японской штаб-квартирой — отбив её у двух генералов Блэк Спелл, но заплатив за это слишком дорогую цену, положив на это слишком много жизней, однако снарядов к ней в их распоряжении до сих пор нет. Гокудера испытывал тогда неимоверные муки: являясь Сотто каппо Вонгола Дечимо, правильно ли он поступил, пожертвовав жизнями всех тех, кого Десятый пытался защитить, в обмен на мифический шанс изменить всё при помощи базуки? Какого чёрта ему не было на это всё равно, когда Десятый был мёртв, когда смысла не было вообще ни в чём? Но Ямамото был тем, кто в этом его поддержал, Ямамото, на которого он злился, на которого он, к своему стыду, срывался,  проклиная себя и только себя за собственное бессилие и не способность спасти Босса, даже после всего этого от него не отвернулся, был тем, кто недавно отправился на поиски рухнувшего самолёта со снарядами, обнаруженными в Италии — в мёртвой тишине белого шума с ними вышел на связь тот, кого они меньше всего ожидали видеть живым — Лонгчемп Найто. Его людям удалось проникнуть на территорию семьи Ламбо, захваченную Миллефиоре, и добыть все возможные образцы. Вероятно, Миллефиоре так и не поняли, с какой технологией столкнулись, иначе бы камня на камне там не оставили и усилили охрану.

«Какого чёрта ты перестал выходить на связь»

Гокудера вышагивает взад-вперёд, сцепив руки за спиной, когда на внутренний канал Вонголы приходит зашифрованное сообщение; на расшифровку уйдёт, по меньшей мере, час. Дерьмо, он больше не может ждать — мечется, как загнанный в угол зверь, торопит Джаннини с расшифровкой. Значит ли это, что Ямамото их обнаружил? Снаряды к Десятилетней базуке, возможно, последние экземпляры в этой эре — без них не выйдет ничего. Гокудера мечется, но заставляет себя остановиться, изменить темп: всё, что он может сейчас сделать — перестать терять время и подготовить разобранную базуку. Гокудера надевает очки, садится обратно за стол, проверяет якорь генератора и кнопку предохранителя на левой стороне пистолетной рукоятки, подсоединяет проводку зажигания от спускового механизма к металлической обойме с контактными пружинами, и под светом ламп замечает то, чего не замечал до этого: мелкую гравировку возле изоляционной подкладки у хвостового среза ствола, размером со штамп на ювелирных изделиях. Он хватает микроскоп, наводит на надпись объектив, смотрит на монитор, и то, что он там видит, заставляет его застыть.
Это...

G-шрифт.

Ему не требуется прилагать усилий, чтобы понять собственноручно-изобретённые символы: «Ламбо Бовино».
Это... невозможно.
Хаято никогда не обучал Ламбо G-шрифту — только сам он и, частично, Десятый, его понимали. Паззлы начинают судорожно складываться воедино, и это заставляет Гокудеру встать и по новой начать метаться из угла в угол, лихорадочно прокручивая в голове мысли: почему базуку отдали пятилетнему ребёнку? Осознание штормит его,  переполняет скепсисом и одновременно адреналином — потому что базука с самого начала ему принадлежала. Ему и никому другому. Потому что Ламбо, вероятно, тот, кто изобретёт базуку в будущем и отправит в прошлое самому себе. Потому что сам он — тот, кто в будущем обучит Ламбо собственному шифру. Звучит бредово настолько, что это может оказаться правдой, но Хаято заставляет себя сесть и успокоиться — сейчас это ничего ему не даёт.
Дверные клапаны задрожали и втянулись,  в лабораторию вошли двое.

—  Я просил не беспокоить меня.
—   Простите, но... —   Гокудера смотрит на металлические контейнеры в их руках, из каких обычно изготавливались корпуса сверхпрочных бортовых самописцев, понимает сходу и тут же перебивает, —  Ставьте сюда. Ничего не трогать.

Значит, он сделал это. Нашёл их.

«Отлично, Ямамото!»

Один за другим, Гокудера извлекает из контейнеров снаряды на кодовом замке. Расшифровка сообщения заканчивается и на мониторе возникает запыхавшееся лицо Ямамото.

«Они у нас. К тому времени, как ты получишь расшифровку, группа, которую я направил, будет на подходе к базе. Встреть их и убедись, что за ними нет хвоста. Я отправлюсь в противоположную сторону и перетяну всё внимание на себя, чтобы дать им шанс пройти не замеченными.»

Сообщение пришло слишком поздно, но Джаннини должен был убедиться, что они не привели за собой хвост. В части безопасности Гокудера доверял ему — им удалось, худо-бедно, залатать пробои в охранной и локационной системах, любая передача информация в радиусе десяти километров фиксировалась и передавалась напрямую им — если бы Миллефиоре обнаружили их местоположение, то они бы перехватили сигналы их шавок. Хуже было то, что геотермальная станция работала на пределе, и Джаннини сконцентрировался на её поддержании, инженерный отдел они потеряли в полном составе.

—  Спасибо, Ямамото.

Гокудера слабо улыбается записи на мониторе: если бы не Ямамото, он бы давно попросту свихнулся, или пустил бы себе в лоб пулю. Он  возвращается к сборке базуки — не может сейчас думать о том, что происходит с Ямамото, не может позволить себе волнение, потому что Ямамото рискует ради этого собственной жизнью. Нельзя медлить.

В их руках теперь шесть снарядов, и этого достаточно, чтобы провести тестовые испытания, как минимум, убедиться в том, что базука функционирует, как максимум — используя весь опыт Джаннини, попытаться воссоздать технологию их воспроизведения. Чуть позже, он мог бы привлечь к этому и Ламбо, но не сейчас. Сейчас он должен убедиться, что правильно разобрался в чертежах и информации от Бовино и верно перенастроил базуку, выставив обратный реверс: по своим стандартным установкам, базука заставляет физическое тело курсировать вдоль оси пространства времени в единственном направлении по заданному промежутку — вперёд на десять лет, но это не перемещение в классическом его понимании, это — телепортация,  процесс, в ходе которого состояние разрушается в точке отправления и воссоздаётся в точке приёма. Однако, точка приёма не может взяться из ниоткуда, поэтому состояние тел попросту меняется местами, поэтому нельзя, к примеру, переместиться на десять лет вперёд самому, и вместо себя вернуть в это время Ямамото из будущего. Гокудера не хочет думать, что произойдёт с тем, чьё состояние в будущем — отсутствует. Его цель — прошлое, и он с вероятностью в девяносто процентов, инвертировал направление оси перемещения, не затрагивая пока продолжительности пребывания периодом в пять минут. Неизвестны лимиты продолжительности, вероятно, чтобы повысить эти лимиты, придётся затратить колоссальное количество энергии. Возможно, стоило попробовать поэкспериментировать с ядерными реакциями, но это было бы слишком опасно. Пока что  требуется просто испытать направление перемещения, разумеется, на себе. Гокудера высчитывает дни на календаре, с усилием вспоминает, что произошло ровно десять лет назад: если он не ошибается, как раз сейчас он провожает там Десятого с дополнительных занятий перед переводом в старшую школу. Лучшего момента переговорить не придумать.

Пять минут.

Он отправляется на тренировочный полигон, готовит инструкцию для прошлого себя, убеждается в том, что в этом полигоне прошлый он не наломает дров, сердце встаёт поперёк горла — он не помнит этого. Не помнит перемещения во времени, а значит, либо он выставил настройки неверно, либо теория Ламбо о множественных Вселенных — не ложь.
Нет. Если это правда, он не предотвратит смерть Десятого. Не предотвратит уничтожение Вонголы. Он не может думать об этом. Иначе это его уничтожит и сломает. И он просто закрывает глаза.

Выстрел.

Хаято оказывается в полной темноте, лежит, вдыхая спёртый воздух, ощущает его нехватку, в панике ощупывает пространство перед собой, не может полностью вытянуть руки, тридцать сантиметров вверх и упирается ладонями о твёрдую поверхность, кажется, бархат. Под ногами, сбоку, везде — шелестят высохшие лепестки и горячая рвота подкатывает к горлу — он задыхается от запаха засохших лилий и начинает метаться — слишком тесно! Отчаянно колотит по этой западне, выдавливая из глотки глухой вопль, когда понимает.
Он — в собственном гробу.[ava]https://i.imgur.com/h64M8uM.png[/ava]

Отредактировано Gokudera Hayato (2021-03-07 10:09:11)

+2

3

Небо затянуто гарью и смогом, Ламбо уже и не помнит его цвета, как не помнит дождя. Солнце больше не взойдёт, ураган не разгонит пропитанный порохом и кровью туман, заменивший собой облака. Ламбо не помнит его так давно, что привык, забыл, как было иначе. Память выжженным пятном под сердцем, выцветшей фотокарточкой перед глазами; раньше ему казалось скучным чёрно-белое кино, сейчас он бы не отказался увидеть хотя бы одно, из собственного прошлого. Он склоняется по-птичьи, переступая под обвалившейся балкой некогда уютной кофейни, там делали самые вкусные молочные коктейли в Италии, сейчас в этом районе жизни нет. Сейчас это место напоминает кадры из постапокалиптического кино. Жаль: это реальность. Обугленное дерево трещит под ногами, кошка, отощавшая, пугливо забивается под груду камней, жалобно и слабо мяучит. Ламбо нечего ей дать и с собой он взять её не может, поэтому шаг не сбавляет, ступает дальше. Туда, где собрались выжившие и беженцы, укрываясь от диктатуры Миллефиоре. Но «укрываясь» равно тому же, что и выбрать медленную смерть, Ламбо знает, как никто другой: люди Бьякурана проверили каждого, убили почти каждого, кто хоть как-то был связан с Вонголой, кто мог представлять угрозу; забавы ради. Их не трогают только потому что они не стоят ничего в глазах устоявшейся власти, только потому что теперь эта власть безоговорочная, не осталось ни одного человека, который рискнул бы выступить против него. Даже Ламбо этого не делает, должен ли он за это винить себя?

Районы на окраине когда-то величественной Сицилии встречают его настороженными взглядами, люди не знают: враг он или такой же, как они, потерявший всё, — Ламбо не обращает на них внимание, старается быстрее покинуть это место. Некоторые вещи до сих пор тяжело видеть. За что они боролись? Ради чего погибли? Это место больше похоже на свалку. Это место мало общего имеет с жизнью. Утопия, Ламбо знает, не имеет ничего общего с реальностью. Знает он и то, что не имел права возвращаться в Италию, как последний из десятого поколения Вонголы. Всё во что они верили, всё, к чему стремились, все желания и все мечты живы до сих пор, только потому что он ещё жив. Пусть они были наивны и не были готовы, но это единственное, что у него осталось. Ламбо знает, что рискует, он ставит на то, что никто его не ждёт здесь: Италия и Япония были прочёсаны вдоль и поперёк. Он не ступал на землю, что была ему домом, уже очень долго, уехал, как можно дальше, как обещал Гокудере, не выбирал куда, потому что никуда не хотел.

Запах морской соли отзывается ностальгией под рёбрами: как бы сильно не изменился мир, море неподвластно никаким переменам.

— Прости, Гокудера-ши, что пришлось выбрать такое место, — привыкнуть можно ко всему, к разрушенным городам, другой жизни и даже к смертям. Нельзя привыкнуть к могиле того, кто был тебе, как семья, кто стал тебе семьёй, — наверное, ты бы предпочёл Намимори своим последним домом, — что бы сказал  Гокудера сейчас, увидев его? Отругал бы за трусость, за то, что не отомстил за Вонголу, сбежал? Ламбо запрокидывает голову назад, тоскливо улыбаясь: он знает, что тот не сказал бы так, он знает, что просто сам скучает по дням, беззаботным, наполненным смехом и глупыми выходками, когда не было битв и войны, когда никто не знал забот, а тревоги были до нелепого смешны. Ламбо тихо усмехается, доставая из кармана поношенного пальто пачку красного мальборо, думает, что звучит, как старик и прикуривает сигарету его зажигалкой; на пальце его кольцо. Табак разъедает горло, оседает в лёгких ядовитым дымом, но горько не от него. Ламбо долго думал, что он должен делать: влачить жизнь бродяги без имени и дальше, или закончить начатое ими, не смотря на очевидный провал? Найти лазейку, шанс для них в прошлом, чтобы всё изменить. Он не знает, что будет, если у него получится: что будет с ним и с этим миром? Изменится ли хоть что-нибудь, или для него всё уже предопределено? Так ли важно, впрочем, это сейчас? Нет. Он тренировался столько, не для того, чтобы отступить сейчас. Он выжил не для того, чтобы даже не попытаться сделать что-то. Пан или пропал, пусть и шанс ничтожно мал, пусть даже станет шансом для того, кто никогда не станет тем, кто он есть сам, никак не поможет им.

Ламбо опускает взгляд на могилу: он хотел бы принести ему цветов, хоть что-нибудь, но не может, —нельзя, — стряхивает пепел  на землю и замирает, инстинктивно напрягаясь, когда чувствует, как воздух вибрирует, чутко отзываясь на силу кольца. Ранг B, не меньше. Миллефиоре узнали о его прибытии? Не может быть, он нейтрализовал своё. Хмурится, чувствуя, как сердце пропускает удар: резко появилось не одно кольцо — пять. Ламбо кажется, что палец обжигает огнём, резонируя. Не может быть.

Надежда и страх взрываются ураганом в груди, он не замечает, как падает на колени, начинает рыть землю голыми руками, не обращая внимания на боль, когда та забивается под ногти. Ему ведь уже не пять, двадцать лет с тех пор прошло, он ведь может не заметить вражескую атаку, если ошибается. Он больше прочих знает, что это может быть правдой.

Быстрее, быстрее! Он вырывает могилу яростно, пальцы вздрагивают, касаясь старого дерева, запах засохших лилий ассоциируется только смертью, но к смерти он привык. Сердце бьётся слишком быстро, отчаянной верой, загоревшейся ярким пламенем. Тяжело дышать.

— Закрой глаза! — Ламбо боится называть его имя в слух, потому что боится ошибиться. Голос дрожит, потому что шанс один к одному, потому что если он не прав, то это значит, что ему придётся снова столкнуться лицом к лицу со смертью Гокудеры Хаято. Он заносит руку для удара и ломает крышку кулаком, игнорируя кровь и щепки, врезавшиеся в кожу — слишком много времени бы заняло выкапывать всю могилу, у него нет этого времени, у Гокудеры его нет. Ламбо выдирает доски из гроба, ураган разгоняет тучи, воздуха в лёгких слишком много.

— Извини, Гокудера-ши, но тебе придётся выбираться так.

Если бы мог, Ламбо бы не сдержал слёз, но их нет так же, как нет дождя в этих местах. Как нет времени на сантименты. Ламбо боится, словно ему снова пятнадцать, пять: сколько времени у них есть? Мало. Кольца уже должны были засечь. Это аномалия, которую Миллефиоре не упустят из виду. Даже если Гокудера исчезнет в любой момент, Ламбо не может позволить Бьякурану найти их. Он встречает чужой взгляд, думает, что могло заставить прийти из десятилетнего прошлого? Думает, что все вопросы будут решаться потом. Достаёт из кармана цепь, которая поможет скрыть сигнал и протягивает её Гокудере, если действовать быстро, то они смогут скрыться. Только где?

— Не лучшее время для встречи ты выбрал, — улыбается ему, но взгляд напряжённый — думай, Ламбо, думай! Что можно сделать в такой ситуации? Люди не станут его покрывать, сразу скажут куда идти. Драться тоже нельзя и дело не только в возможном перевесе сил: могут пострадать невинные. Ламбо закрывает глаза и медленно выдыхает, — извини, но по другому никак, — кажется, за всю жизнь он так часто перед Гокудерой не извинялся. Когда снова смотрит, то хватает его за плечи и резко толкает назад, сгребая в охапку, скидывая их обоих в пропасть: могила не имеет креста, никаких опознавательных признаков, под ними только море, если Ламбо правильно помнит, то там не должно быть рифов. Если Ламбо не ошибается, у них будет шанс выплыть на берег с восточной стороны. Если время будет на их стороне, то получится замести следы. [nick]Lambo[/nick][status]elettrico cornata[/status][icon]https://i.imgur.com/QSvnK2F.png[/icon][fandom]Katekyo Hitman Reborn![/fandom][lz]There's no turning back
It all fades to black[/lz]

Отредактировано Ruler (2021-05-23 12:02:19)

+1

4

Одна секунда, две секунды, во тьме проходит вечность, сотня ударов сердца, череп в тисках, вдох-выдох, душно, душно! — Гокудера судорожно начинает считать про себя, нужно реже дышать, но он не может остановиться, лёгкие сокращаются, вне его контроля, во рту — горячая рвота — пахнет высушенными цветами, сырой землёй или собственными останками — он не хочет этого знать, не хочет зажигать пламя на кольце, не хочет этого видеть, не хочет верить в то, что через десять лет он умрёт. Нет, раньше, это произойдёт раньше, и ему об этом известно. В этой эре он уже труп, сейчас хуже, чем труп, запечатан в собственном гробу, ему плевать, что с ним произойдёт, он волновался за других, за Десятого, которого не смог спасти, горько жмурится, за Ямамото, который вернётся и увидит его скелет, за Ламбо и И-пин, за Бьянки, за Фууту, за Кьёку и Хару, которых обязан был защитить, вместо Десятого. За Десятого! Распахивает глаза, с вызовом режет взглядом темноту. Он умрёт здесь вот так? Нет, пять минут, через пять минут он вернётся:  уверенность тает посекундно, глаза затапливает паника, три минуты сорок секунд, но что, если не вернётся, над ним два-три метра земли, такой слой не пробьёт ни одно пламя, возможно, если только не грозовое  — но грозовое отдачей поджарит и его, всё равно что выстрелить из гранатомёта, встав вплотную к стенке,  к тому же шевелиться он может, но руку разогнуть уже нет, частое дыхание застряло в лёгких, давится, сглатывая рвоту, подкатывающую к горлу — телефон, может, здесь ловит связь — пальцы нащупывают прямоугольник в кармане, выуживают, напрягает шею, чтобы вглядеться — дисплей высвечивает отсутствие сигнала и время заката, солнце скоро сядет. Дерьмо, от движений — сыплется земля, гроб деформирован, чёрт, но, если учесть давление на крышку земли — каким-то чудoм он выдepжaл нaгpузку и нe paзвaлилcя к чepтям. Нет, он не может ждать, пока кончится воздух, ворочается, изворачивается, земля сыплется сильнее,  ему бы пиджак с себя стянуть и закрыть лицо, чтобы не задохнуться — спину холодит взмокшая рубашка, в таком пространстве  это невозможно, крышку тоже выбить не сумеет, для этого придётся вкладывать силу без замаха — он не настолько тренирован, как Рёхей, да  и даже согнуть в колени их не может. Сбился со счёта, чёрт? Пять минут прошло? Дерьмо! Если он продолжит предпринимать действия — спалит весь кислород до того, как базука отправит его обратно, нужно успокоиться, изменить чёртов ритм. Тянется за телефоном — пять минут прошли, прошли, он здесь уже около семи — он умрёт здесь! Умрёт. Умрёт! Умрёт! Но он не может, это невозможно!  Дышать! Дышать. Спокойно. Если бы у него с собой был нож, то можно было хоть как-то всковырнуть крышку, доски наверняка прогнили, но судя по всему, здесь его труп лежал уже давно — рыхлая земля поддалась бы выстрелу Пламенной стрелы, сейчас наверняка утрамбована дождям, но попробовать стоит — тишина глухая, капает на голову, слышит только своё частое дыхание, слишком частое, дерьмо, нет, что-то ещё, что-то снаружи...

— Эй, я здесь! Я здесь! — отчаяние низким хрипом вырывается из глотки, тратит драгоценный кислород, заставляет задыхаться, проступает потом, но кто-то капает, там, сверху!

«Закрой глаза!», — и он слушается, зажмуривается, что есть мочи. Этот голос! Слишком глухо, почти близко. Неужели это... Удар сотрясает гроб до основания, ещё один, земля крошится на него, забивает всё лицо, и он давится собственным сердцем, он не умрёт, не умрёт! Яркий свет пробивает зажмуренные веки, режет, воздух!  — не выдерживает, вдыхает ртом, заглатывая вместе с землёй, начинает кашлять, доски скрипят под чужой силой и напором, гроб разваливается, и ему кажется, что он разваливается вместе с ним. Тишина. Разжмуривает и зажмуривает обратно глаза, это лицо!

«Извини, Гокудера-ши...»

Он...

— Ты! Т..тупая корова!  Чёрт! — эти волосы, это лицо — он действительно оказался в будущем, где давно мёртв — дерьмо! Волочет ногами, отталкивается ступнями от стенки гроба, в которую упирались ноги, елозит пальцами по земле, проходит сквозь, как грязь, шелестят высохшие лепестки, его тошнит, выкарабкивается, выбирается, опираясь о чужую тянущую на себя руку  — он выбрался, он на поверхности, он дышит, оглядывается на деревянную дыру, нога проваливается через гнилые доски, вскрикивает, ползёт подальше от гроба — сгибает пополам, прежде, чем рвёт пустотой, выворачивая наизнанку. Он умер. Умер через десять лет!  Но сейчас жив!

— П..почему базука не сработала! — он путается, вдыхая солёный воздух, ошеломлённо озирается, не может надышаться, пока не осознаёт, куда нужно смотреть — Ламбо!
— Пять минут истекли. Я застрял здесь!

Паника топит его в мысленном гробу — что если он не вернётся, что он наделал, он нужен там, не здесь! Смотрит на Ламбо, на отросшие волосы, концы сплетены в косички, смотрит на лицо — они где-то посреди утёса, рядом вода, море, Италия, задыхается, спазмы подступают к горлу, такой взрослый, сколько ему, этот взгляд, эта улыбка, но он не может улыбнуться в ответ. Ламбо достаёт из кармана цепь Маммона — значит, жмурится от простреливающей грудь боли — они проиграли. Проиграли! Вспоминает лицо Ламбо, то, которое видел десять лет назад, во время битвы за кольцо грозы — их лица, ностальгично. Ностальгично! Они все мертвы! Бьякуран выиграл.  Он обматывает все пять колец, цепляет взглядом такое же кольцо — чёрный череп на чужом пальце, изодранном, окровавленном, и ему на секунду кажется, что они оба искрят.

— Я должен вернуться! Мне надо в прошлое! Спасти Десятого!

Нет, это сейчас не самое важное — цепи! Их могли обнаружить! Сумеречный воздух начинает дрожать, будто самолёты, нет — дроны! Вдалеке! Кольца — их засекли. Он встречается взглядом с Ламбо — и впервые замечает, что у него глаза такие же, зелёные, как и у Бьянки, как и у него, как и у его отца. Нужно взять себя в руки! Что он за правая рука, если этот шкет спокойнее его!

«Извини, но по-другому никак», — небесный рёв близится секундами сгорающего кислорода, и его толкает, придавливает чужим весом  — не успевает ничего понять, чувствует, как падает, вцепившись руками в замшу, они падают, и ветер треплет волосы, чувствует запах замши, собственного пота — слишком быстро — удар оглушает и он заглатывает воду — ледяная, она ошпаривает кипятком, заставляет лёгкие гореть, перед глазами мутная толща — разгребает руками неподъёмную тяжесть, собственный пиджак начинает весить тонну, всплывает, но буйные волны снова его топят, утягивают вниз, он борется с морем, цепляет руками ил, режет ладони о камни — берег! И он цепляется за него, его кувыркает, и он ищет взглядом Ламбо, глотает соль, волны вымывают его на берег, и ему кажется, что он завален битым стеклом.

— Ламбо!

Где он? Кашляет, сгибаясь — снова рвёт пустотой. Чёрт! Он не хочет, чтобы Ламбо видел его таким — ничтожной правой рукой, заблёвывающей собственный пиджак. Проверяет цепь — на месте.

— Ламбо! Дерьмо! — выбирается, распластывается на спине, море буйное, беспощадное — слишком устал. Но нельзя. Нужно встать. Бежать!

[status]Guardiano della Tempesta[/status][icon]https://i.imgur.com/AIwI0jr.png[/icon]

[status]Il temuto braccio destro della Vongola Decimo[/status][nick]Gokudera Hayato[/nick]

+1

5

Настоящий.

Это на самом деле Гокудера. Тот самый Гокудера. Его Гокудера Хаято. Столькому его научивший, так много ему давший. Спасший ему жизнь.

Ламбо понимает это, осознаёт, когда сжимает пальцы на его плечах, когда чувствует его запах и тепло, наваливаясь своим телом сверху, падая вместе с ним в пропасть. Воздух гудит в ушах, мешает дышать: его слишком много, переполняет лёгкие и сдавливает их, — сердце бьётся где-то в горле, набатом отдаёт в висках. Но Ламбо не закрывает глаза, не отпускает Гокудеру до тех пор, пока не бьётся о воду. Беспокойная стихия тут же накрывает их волнами с головой, раскидывает в разные стороны, тянет на самое дно, глубже. Вода забивается в ноздри, соль оседает на языке, темно, обжигает холодом, вещи тяжелеют моментально, тяжёлые ботинки и замшевый плащ тянут вниз, но Ламбо не позволяет панике взять вверх, он не может, только не сейчас, только не когда он снова увидел его. Только не когда, он снова может потерять его. Только не теперь. Не после того, что было. Он не вынесет этого, не сможет. В этот раз не справится. Ради чего он выжил? Сколько раз он задавал себе этот вопрос? Не находил на него ответа, искал оправдания и способ хоть как-то всё исправить: понимал, что не имеет права, только не так — слишком хрупок баланс. Убеждал, что должен, не может и не смеет иначе. И вот сейчас, сейчас ответ так близко, был прямо в его руках. Ламбо распахивает глаза, их разъедает солью, в какой стороне берег? Сперва нужно выплыть наверх. Он гребёт воду руками, тяжёлую и неподвластную, подавляющую, сильнее, сильнее, ещё сильнее, наверх — это место не станет его могилой! Рано, его время ещё не пришло, он обещал. Ему обещал.
Жадно глотает воздух, выныривая, но тут же, снова, давится солёной водой: волны бьют в лицо, пытаются подмять собой, утопить и погрести на дне морском. Не паниковать! В какой стороне берег? Быстрее, нет времени! Ламбо оглядывается, сердце отчаянно бьётся о кости, его не успокоить так же просто, как эмоции, не взять под контроль — на запад, надо плыть на запад. Ламбо набирает в лёгкие как можно больше воздуха и ныряет уже сам: плыть под водой проще, чем пытаться бороться с волнами, — держит в голове курс и уверенно направляется в его сторону.

Лёгкие горят в огне, им не хватает воздуха, перед глазами плывёт, но он чувствует ладонями склизкий ил на камнях, режет ладони и от этого хочется надрывно и болезненно рассмеяться — он выбрался. Гокудера, где Гокудера? Ламбо тяжело дышит, не может надышаться, стоя на коленях, на берегу, с трудом фокусирует взгляд, с ещё большим трудом поднимается на ноги, но видит знакомую фигуру и ему кажется, что его собственные кости трещат, не выдерживая эмоций спутанных и тяжёлых. Страх сменяет радость. Радость сменяет надломленность. Всё заглушает жгучая решительность. Нет времени, у них времени. Он тяжело подходит ближе, его шатает из стороны в сторону, он разглядывает Гокудеру какое-то время молча, будто боясь, что очередная волна смоет его, как мираж, как узоры на песке. Склоняется, опираясь ладонями о колени, и слабо улыбается:

— Добро пожаловать в Сицилию, — протягивает руку, помогая подняться и ему, — паршиво выглядишь, — беззлобно поддевает, ностальгией по прошлому отзываясь, знает, что сам выглядит не лучше, перемазанный в иле, со спутанными волосами и лопнувшими капиллярами глаз, с разодранными ладонями, но какая сейчас разница? Это не имеет никакого значения. Они живы. Гокудера жив.

— Боюсь у нас мало времени. К северу отсюда, если пройти через лес по склону, должна быть старая церковь: думаю, там мы сможем остановиться. Она давно разрушена, но я слышал, что под ней находятся катакомбы. — Ламбо встряхивает головой и стягивает плащ с плеч, выжимает его, чтобы стал легче, но это не очень помогает, и снова надевает, отстранённо думает, что запасных цепей у него больше нет — всё смыло водой, — а значит нужно быть ещё более внимательными и осторожными: — Шанс... меньше тридцати процентов, но это лучше, чем ничего, как думаешь? — Ламбо хлопает ладонью по заднему карману и облегчённо выдыхает, когда понимает, что зажигалка на месте, досадливо думает, что этого же нельзя сказать о сигаретах.

Если идти спокойным шагом, то это займёт часа два. Если поднажать, то они смогут управиться за час. Оставалась ещё одна проблема — у них не было еды. Если повезёт, то по пути можно найти ягод, единственный вариант — поймать какую живность. Но и тут должно повезти. Впрочем, сейчас это не самая первоочерёдная проблема, главное добраться до места назначения, едва ли Миллефиоре сразу заподозрят куда они направились, для того нет никаких оснований. Куда вероятнее, что они будут прочёсывать всю ближайшую местность, но если получится найти катакомбы, то есть вероятность укрыться.

Но для этого придётся погрести себя там, уповая на удачу, чтобы никому и в голову не пришло искать их под землёй.

— Когда дойдём, расскажи всё. Обещаю, я верну тебя назад. — Ламбо улыбается, но не может скрыть грусть в улыбке, но взгляд собранный, выжженная тоска. Он коротко кивает в сторону и идёт вперёд, чтобы показать дорогу: пусть Гокудера и сам хорошо знает Сицилию, сейчас, когда это место разрушено до основания, сложно сразу сориентироваться, что и где теперь находится. Десять лет и без того достаточный срок, а в его времени этот срок не просто всё изменил до не узнаваемости — уничтожил.

До места они добираются не так быстро, как хотелось бы, но терпимо, всё может получиться. От церкви остались только стены, да изгороди, груды камней, проросшие травой, некогда величественные статуи сейчас с трудом узнавались, но если где и искать вход, то только там. Лишь бы им повезло, иначе других идей, где можно укрыться, у Ламбо не было. Не в этой стране. Не когда время играет им не на руку.[nick]Lambo[/nick][status]elettrico cornata[/status][icon]https://i.imgur.com/QSvnK2F.png[/icon][fandom]Katekyo Hitman Reborn![/fandom][lz]There's no turning back
It all fades to black[/lz]

+1

6

«Какого чёрта я творю», — в завывающем ветре он не слышит собственный голос, цепи Маммона чудом уцелели на пальцах, значит, в этой эре Страу моска всё ещё вычисляют их по активности пламени, и это если только моска: неизвестно, насколько технологии шагнули вперёд, в школе он гонял с кнопочным телефоном, сейчас, теперь уже тогда, всё изменилось, значит, привлекать внимание — опасно. Те беспилотники — неизвестно, засекли ли их, в любом случае, здесь нельзя было оставаться, но ему кажется, что он пролежал бы так вечность, не может заставить себя встать, просто не может: всё это бессмысленно, всё это было бесполезным с самого начала, Десятый мёртв, и он не предотвратит этого. Не сможет. Ради чего продолжать? Волны расшибаются о него и выколачивают дыхание, но после того, как вывернуло на изнанку — стало полегче, соображать начал яснее. Стенки гроба рухнули, из определённости вышвырнув его в безграничную неизвестность, лишь ненадолго отсрочив неизбежное: он умрёт в любом случае. Он ничего не знает об этом мире, и это чертовски пугает, но эмоции — пустое, эмоции — не помогут. Ледяная вода брызжет в лицо, попадает в уши, и там становится гулко, как в глубокой бочке, перед глазами — свободные часы, редкое исключение, нет запланированных встреч и переговоров, нет сотен документов, выстрелов и взрывов, были залпы другие — сто пятьдесят в сорокакилограммовой бандуре, фейерверк, каждый недолговечнее секунды, пятнадцатилетний Ламбо, валяющийся на шезлонге, жалующийся на отсутствие на пляже девчонок, И-пин, готовившаяся к экзаменам рядом, иногда просившая помочь ей со сложным. Время неуловимо, и в эти единственные секунды передышки от стремительного бега собственной жизни он как-то задумался  внезапно, изменив темп, остановившись, — когда они успели вырасти, он этого не заметил, или, скорее, сам стал старее. Зачем всё это, если оно всё равно обернулось ничем? Глаза режет тусклый диск, похожий на луну,  медленно скрывавшуюся за плотными облаками, так же медленно доходит: это не луна. Солнце, за гарью и смогом. Они проиграли. Вонгола уничтожена. Все они мертвы. Но Ламбо — жив. Хаято заставляет себя думать, что это — уже немало, понимает, что это ложь, чувствует себя полным дерьмом, потому что знает — Десятый мёртв. И ему плевать. Плевать, кто умрёт, а кто будет жить. Плевать, что будет с ним и с этим миром. Пусть горит. Злится на себя: заставляет себя перевернуться, изодранными пальцами пытаясь вцепиться в скользкие камни, взглядом — в единственную  оставшуюся у него константу: Ламбо Бовино. На глаза попадается высокий утёс, который разбивают беспощадные волны, пожалуй, чудом не размозжило. Пытается подняться: подошва соскальзывает по бурой слизи на острых камнях — водоросли, руки дрожат, но его подхватывают прежде, чем он снова рухнул — сильная рука цепляет его и подтаскивает за собой, Гокудера силится его оттолкнуть, не может себе позволить принять помощь, не от Ламбо, которого должен был защищать — когда они успели поменяться местами? Ноги обретают твёрдую опору, голос Ламбо стал сиплее, чем в пятнадцать.
«Добро пожаловать в Сицилию.»
Десять лет прошло. И кажется, до него наконец-то доходит.
— Что?
Он удивлённо переспрашивает, будто ожидал оказаться в Намимори, будто больше всего боялся это услышать. Ламбо стягивает плащ, отжимает, рассказывает дальнейший план действий, а он только тупо на всё это кивает, не способный до конца взять себя в руки, стягивает с себя пиджак, повторяет. Охлопывает пояс — «Ури!» — выдыхает с облегчением, динамит промок, но есть, коробочки на месте, кольца тоже — как только не потерял цепь, но какой от них теперь прок, если их использовать — они пропали. Нет, всё уже пропало. Хаято на секунду жмурится, будто веря, что когда раскроет глаза, окажется в настоящем, увидит напуганное лицо Ямамото, исправит калибровку базуки, попытается попасть в прошлое снова. Выдыхает, раскрывает глаза, видит — потрёпанное и мокрое, но спокойное лицо Ламбо, когда он перестал быть плаксой? Выпрямляется, становится собранным, резко берёт себя в руки: он не может позволить себе быть для этого сопляка обузой. Но что ещё важнее... Сицилия — второй центр базирования Миллефиоре, штаб-квартира Блэк Спэлл. Все их лица — двадцать лет назад видеть их было так ностальгично... Это его слова!

— Я думаю, — резкий рывок, хватает за ворот, стискивает замшу до дрожи в побелевших костяшках, глаза разгораются гневом, удар с кулака в челюсть, — какого чёрта ты здесь делаешь? Как ты посмел так легко разбрасываться жизнью, одолженной тебе всей Вонголой?!

В  гневе дрожали кулаки и голос, щерятся глаза, буравя Ламбо злостью, гнев требует ответа, гнев требует избить его до полусмерти за подобную беспечность — он его проглатывает, отворачивается, набирает полную грудь соли и копоти, во рту привкус бензина — теперь различает. Гнев сходит на нет, не собирается извиняться. Он подходит к тупой корове, теперь его очередь —  протягивает ему руку, помогает подняться. Имел ли он право вообще в чём-то обвинять Ламбо, потерявшего в этой эре всех? Он, правая рука Десятого Босса Вонголы, который допустил его убийство? Кто угодно, но не он имел на это право, пожалуй.

— Эти чёртовы коптеры нас уже засекли. Веди, нужно убираться, я не собираюсь умирать не по расписанию.

Выбор всё равно невелик. Гокудера оглядывается, вдалеке уже виднелось судно — патруль? Ламбо внезапно улыбается, и обещает вернуть его назад. Гокудера ворчит на это про себя — он ли должен рассказывать, что произошло? Глядя на раскуроченный берег, будто некогда явившееся местом бомбардировки, думает, что предпочёл бы этого не знать, но что, если знание поможет ему в прошлом? Даже если теория о множественных вселенных верна и эта всего лишь одна из вариаций, это всё равно поможет ему просчитать действия врага.  Голову свербит мысль —  если базука не вернула его обратно, что, если он не сумеет вернуться, что, если частично всё это — его вина, следствие его действий? К чёрту. Цепляясь за произошедшее, он рискует потерять вообще всё. Раньше, чем должен был.

Ламбо кивнул, видимо на север, и они поспешно двинулись. На камнях не останется следов, хуже было бы, если был песок — волны всё бы не смыли. Они продвигались осторожно и медленно. Молча. Неизвестно, как скоро их настигнет патруль, не исключено, что голоса распознавались за сотни метров. Гокудера о многом размышлял по пути. О том, где допустил ошибку. Параноидально озирался по сторонам на каждый шорох. Не признавал Сицилию в этих местах , по которой скитался пару месяцев, в детстве. Она не разрушена — уравнена с землёй. Ни единого луча солнца, небо низкое, серое, душащее, остатки леса на склонах почти выжжены и раскурочены, руины пугали тем, что были слишком молоды. Пришлось немного изменить курс — на пути натолкнулись на жёлтый химической вони туман, решили обогнуть. Он всё смотрел на Ламбо: Ламбо изредка отдавал сигналы рукой — стоять, или продолжать движение. Когда он так вырос? Умерев, всё пропустил. У взрослого Ламбо — знакомые черты, но это не тот Ламбо, которого он знает, тот Ламбо, которого он видел только один раз, во время битвы десять лет назад, тот Ламбо, который едва не разнёс Грозу Варии меньше, чем за пять минут.  Ламбо, который был намного сильнее него — это невероятно. Ламбо из его времени давно перестал выстреливать в себя базукой, отмахиваясь тем, что не желает знать, какое будущее его ждёт — просто трусил, но Десятый с ним согласился: никому не стоило знать, что будет впереди, поэтому базука была опечатана на их базе, в главном сейфе, а инженерному отделу запрещено было проводить над ней эксперименты, базука в каком-то смысле являлась оружием ещё более опасным, чем уничтоженные кольца Вонголы — Хаято помнил, как они это решили. Он был в замешательстве, против. Ямамото неловко рассмеялся. Рёхей не понял. Хибари развернулся и ушёл. Докуро последовала воле Десятого. С этого ли началась роковая цепь допущенных ошибок? Гокудера улыбнулся: всё это не мешало тупой корове время от времени сваливаться им на головы из прошлого, в последний раз, чтобы его успокоить, пришлось впихнуть в его тянущиеся ко всему шаловливые руки первое, что попалось со стола — початок кукурузы — её легко было выращивать в подземном аграрии.

Голод удалось утолить — по пути встретились деревья миндаля, повезло, что июль. Путь до нужных развалин занял около двух часов —  на целый час больше, чем они рассчитывали. Одно название — церковь, но катакомбы под такими действительно имели место быть, однако неизвестно, был ли у них вообще выход. Римские тянулись на две сотни километров и были похожи на лабиринт. Они разделились, пытаясь в поросли развалин обнаружить вход. Что это им даст? Груды камней, ступени, торчащие остовы колонн. Наверняка за ними уже были послан взвод Моска, Ламбо шёпотом объяснил, что кольца теперь под полным запретом, что активность таких — невозможно было не засечь, что любой, кто владеет кольцом рангом C и ниже — устраняется на месте, выше — доставляется в карательные отряды на допрос. Вдалеке раздаётся протяжный волчий вой, и Гокудера подрывается, рефлекторно выхватывает ещё не высохший динамит, но не рискует высвобождать из цепей кольца — напряжённо смотрит на Ламбо, не знает, как правильно действовать и за это проклинает себя — в Сицилии волки были истреблены после Второй мировой, а значит, это чьи-то коробки!

[status]Guardiano della Tempesta[/status][icon]https://i.imgur.com/AIwI0jr.png[/icon][herolz]Il temuto braccio destro della Vongola Decimo[/herolz]

+1

7

Ламбо всё ещё чувствует, как болит челюсть от чужого удара, останется синяк: у Гокудеры тяжёлая рука, он не сдерживался, бил, что есть силы.

Ламбо ничего не ответил на это.
Хотя бы потому, что не каждый день просыпаешься в собственном гробу, спустя десять лет, в мире, имеющем лишь отдалённые очертания того, что ты знал когда-то. В мире, где война была проиграна, а выживших можно было насчитать единицы, и на тех велась неустанная охота: нужно быть или дьявольски везучим, или сильным, или просто трусом, чтобы выжить в это время. Кто бы смог сдержать эмоции в таком случае? Кто бы смог держать себя в руках? И кто он такой, чтобы осуждать его? У нет на то права. У него, сбежавшего от проблем, сбежавшего в другую страну, чтобы сохранить собственную жизнь — не было права осуждать Гокудеру. У него, из-за кого Гокудера Хаято погиб, защищая его, Ламбо, — не было права. Что было бы, если бы он изначально был смелее? Если бы не пытался, ещё подростом, постоянно сбежать с поля боя, от ответственности и своего долга. Изменилось бы тогда хоть что-нибудь? Был бы у них шанс всё изменить или все их попытки изначально были обречены на провал? Ламбо не знал. Не хотел об этом думать, потому что тогда всё было бессмысленным. И смерти их — бессмысленны. Так зачем он выжил, чтобы что? Слоняться из одного места в другое, закрывая глаза на происходящее, с призраками за спиной, что никогда больше не улыбнутся, не отчитают, не скажут ни слова: они тяжестью давят на позвоночник, их вес неизмерим, и это столь же ценно. Единственное, что у него есть: память, несущая за собой дни в солнечном Намимори, вкусную еду мамы, беззаботный смех, тепло и заботу; сожаления и скорбь, вину, за то, что выжил.

Ламбо ничего не ответил, не проронил ни слова за всё время дороги. Сколько раз он прокручивал в голове слова, которые хотел сказать бы им, ему? Бесконечно много. И тогда, когда у него появляется такая возможность — он теряется, не может вспомнить ни одного, подобрать нужных: ведь дело совсем не только в том, что на это нет времени, дело в том, что он не знает, что должен сказать, боится этого, будто ему снова пятнадцать, будто снова мальчишка, совсем ребёнок.

Он знал, что это глупо. Возвращаться в Италию, приходить сюда, к нему — было глупо. Это неоправданный риск, для чего? Напомнить себе о том, что уже ничего и никогда не будет как раньше? Чтобы проститься? Сказать, что задумал ещё большую глупость? Гокудера был прав: он разбрасывался жизнью, понадеялся на чистое везение, но не жалел об этом. Не жалел, потому что это было не спонтанное и слепое решение. Потому что думал об этом слишком много и долго, так долго, что в какой-то момент начал думать, будто сходит с ума. Потому что: если бы не это глупое решение, он мог бы лишиться его снова.

Ламбо всё ещё чувствует, как болит челюсть, но это вызывает лишь едва уловимую улыбку на губах, потому что, быть может он и сошёл с ума, но этот удар был настоящим, а, значит, и Гокудера — настоящий. Как ностальгично. А значит, он не может позволить предаваться себе воспоминаниям — у него было достаточно для того времени, больше, чем хотелось, — не может позволить эмоциям взять вверх, не может всё испортить. Снова. Он коротко вводит Гокудеру в курс дела, рассудив, что, когда они найдут безопасное место, тогда расскажет обо всём подробнее, если у того будет желание, ответит на все вопросы, если они будут. Ламбо не думает «если найдут» — они должны найти, он сделаёт всё, чтобы уберечь эту жизнь и не допустить произойти трагедии раньше намеченного срока. Он сделает всё, чтобы трагедия не произошла в будущем, какие бы последствия это за собой не повлекло: сейчас он уверен, больше не сомневается, сейчас всё остальное не имеет ровным счётом никакого значения.

Темнота неумолимо опускается на землю, с тем, как стремительно — выбивая воздух из лёгких — развивались события, Ламбо совсем потерял счёт времени. С тем, что солнце тут никогда не светит в полную силу, будто за грязным стеклом, не мытым столько же — лет десять: слабым орелом разрезает небо, но не дотягивается лучами землю.
Солнце сгорает в гари окончательно, погружая пространство в глухую темноту, но Ламбо это не волнует: он привык к подобным условиям, это так же, как если бы он на десять лет быть заточён в подземном укрытии — глаза, в конце концов, приспосабливаются, способны различить не только очертания, мельчайшие детали. Проблема была только в том, что слишком яркий свет мог дезориентировать, выжечь сетчатку. Проблема, которой не будет в этом в этом времени.

Ламбо помнит, что выхватывал краем глаза надписи, кажется на латыни, на полу разрушенной статуе, в самом центре, хочет проверить, не почудилось ли: это могло стать ключом, — но замирает и подбирается, сводит брови вместе — между пролегает напряжённая складка, — когда тишину ломает волчий вой. Это не могут быть дикие звери по одной простой причине: они были давно истреблены и, даже если бы каким-то чудом оказались здесь, даже если бы какой-нибудь больной на голову богач решил завести их сюда — с наступлением войны не просто были разрушены города, но и численно животных сократилась, как минимум, вдвое. Враг не мог вычислить их так быстро, это просто было невозможно, не мог, только если у них не было ищеек. Ламбо выставляет руку в сторону, касаясь ладонью чужой груди, пальцами свободной касается губ, молча указывая быть осторожным и не делать лишних движений, ничего не говорить. И дело не в том, что он не доверял ему: Ламбо, как никто другой, знал на что Гокудера был способен, знал он и то, что кольца по возможности лучше не использовать, потому что сюда сбежится, как минимум, один отряд Блэк Спелл, а из-за него же, Ламбо, динамит Гокудера пока не может использовать.

Ламбо хочет вернуть ему долг.

Но знает он: чтобы ни делал — это невозможно.

Чёрные силуэты выходят с разных сторон, носом бороздят землю, лапы искрят зелёным, наэлектризованным, и Ламбо думает, что ему сегодня везёт так сильно, что за этим должно последовать что-то равноценное, радикально противоположное: он, в общем-то, согласен даже на собственную смерть, если это станет залогом жизни для Гокудеры. Он больше не убежит, не отвернётся, не будет жаловаться. Он дал себе слово. Касается пальцами потрескавшегося рога  с правой стороны: какая ностальгия, — и думает, что не должен бы, но счастлив. Впервые за долгие года он чувствует постыдное счастье за то, что жив.

Ламбо подаётся ближе к Гокудере, к самому уху, чтобы раньше времени не выдать своего положения, говорит едва слышно:

— Видишь самое высокое дерево впереди, третье от нас? На нём тот, кто нам нужен. Оставляю его на тебя, — с этим не должно возникнуть проблем, если это ищейка, то боец он, сам по себе, посредственный — основная проблема волки, — а значит, у Гокудеры преимущество даже без коробочек и динамита. Главное сноровка, но Ламбо не сомневается в нём. Ламбо рывком кидается в сторону, увеличивая расстояние между ними, опускается коленом на землю и  обхватывает большой и средний палец губами — звонкий свист бьёт по барабанным перепонкам, привлекая внимание животных. Те реагируют моментально, молниями бьют по земле ещё сильнее и срываются с места, распространяя электричество по всему телу и скаля клыки. Ламбо приподнимает уголки губ в едва различимой улыбке, не двигается с места: хорошие псины, послушные, — Ламбо выжидает, набирает воздух полной грудью, когда разряды бьют по всему телу, выставляя руку пред собой, позволяя клыкам сжаться на ней. Ламбо не чувствует боль, почувствует потом, сейчас он прижимает ладонь к земле, сосредотачивая. Для него молнии — маленький котёнок, щекоткой проходят по коже, он пропускает их через себя, чувствует, как разряды проходят по венам, вместе с кровью. На долгое мгновение повисает тишина, волки скулят, не понимая, что происходит, но чувствуя угрозу, волки — вздрагивают, норовят ринутся прочь, но падают замертво, когда разряды мощным, усиленным потоком пробивают землю, будто змеи, острыми углами изогнутые, по огромной области, всему полю, разрушая церковь ещё больше и обваливая деревья.

Ламбо распахивает глаза, когда чувствует, как земля дрожит под ним, сердце обрывается, сжимается, замирает — лихорадочным взглядом пытается найти Гокудеру. Не рассчитывал. Обратная атака была слишком сильной, земля обваливается под ним и он падает в пропасть, выхаркивает проклятье и воздух, когда его заваливает сверху.

[nick]Lambo[/nick][status]elettrico cornata[/status][icon]https://i.imgur.com/QSvnK2F.png[/icon][fandom]Katekyo Hitman Reborn![/fandom][lz]There's no turning back
It all fades to black[/lz]

+1

8

Гокудера замирает, напряжённо вслушиваясь в вой: доносится с юга, хмурится, значит, пустили по их следам, на автомате касается колец — цепи на месте, озирается в попытке выцепить взглядом малейшее движение, но тревожная листва играет против, закат близок, глазам не привыкнуть к миру, похороненному заживо в плотной мгле; чувствует себя уязвимым, без динамитных шашек между пальцев — голым; тучи, как серая крышка гроба, как захлопнувшийся капкан, а они в нём — добыча. Озирается, не способный отделаться от ощущения, что за ними идёт слежка, чувствует невидимые глаза затылком, когда, возвращая из паранойи в собранную боеготовность, чужая ладонь мягко упирается в грудь — резко оборачивается — не враг, иначе был бы уже мёртв. Выдыхает с досадой, пусть это всего лишь Ламбо, всё равно утратил бдительность, теряет хватку.
Ламбо прижимает к губам указательный палец — сигнал не шуметь, не было и в мыслях. Мысль скользнула о том, что Гокудера не узнаёт его, собранного, более спокойного, чем он сам — секунды затишья между молнией и громом. Только теперь взгляд Хаято зацепился за правый рог с облупленной на них краской, под — въевшаяся неразборчивая надпись, чёрный маркер. Ему не стоит даже напрягаться, чтобы разглядеть, он её знает: «Stupida vacca», написано его рукой десять лет назад, нет, теперь уже двадцать. Уголки губ дрогнули: значит, конец для них един, Ламбо предполагал, что время — древо с бесчисленным множеством ветвей, но, выходит, концы их сходятся в единой точке. Там, где их нет. Там, где stupida vacca остаётся один. Здесь, где его не должно быть. Губы дрогнули в чём-то горьком, значит, Десятого не вернуть, но не время для жалости к себе.

Листва задрожала: бесшумной поступью их окружило двое зверин, горло перехватило: издалека смахивают на чёрных лис, судя по отчётам разведки, электрического Гаммы, но по вою это определённо были волки — повадки псин, рыщут, вынюхивают, вероятно, чужое пламя, потому что, если бы те шли на запах, их бы давно просекли, вероятно то, о чём упоминал Ламбо — ищейки, ранг колец обычно — не выше С, лапы трещат в зелёных ломаных зигзагах — пламя грозы. 

Ламбо подаётся ближе, даёт шёпотом указания, кивая на дерево, поворот на десять часов, первая мысль — с каких пор Ламбо руководит им; не сводя глаз с волков, опасно принюхивавшихся вдали, прикидывает — высоковато, и действительно, в кроне мелькает тёмное пятно. Ищейка! У того, кто сверху — преимущество, воспользуешься кольцами — засекут, если засекут, подадут сигнал и сюда сбежится толпа карателей, но если Ламбо собирается взять на себя двух волков — сигнал будет подан так или иначе, и если радары засекут кольца, тогда они появятся здесь вдвое быстрее, с другой стороны, если это — хозяин псин, то достаточно прикончить его, чтобы оборвать подпитку коробочек пламенем, и волки исчезнут. Гокудера кивает, проглатывая задетую гордость — с каких пор Ламбо берёт на себя основную угрозу, бросая ему обглоданную кость? Понимает, что так надо, понимает, что Ламбо уже не ребёнок, но всё равно! Пока он стискивает зубы, Ламбо уже делает рывок, пронзительный свист рассекает воздух — отлично, всё внимание ищейки теперь сконцентрировано на Ламбо. В голове запоздало проносится мысль: как Ламбо собирается сражаться без коробочек, потом вспоминает битву за кольца, ту невероятную мощь, от которой волосы вставали дыбом на загривке — «электричество, точно котёнок», а пламя грозы — полная его имитация. Везение на их стороне. Тогда может, повезёт и второй раз? Вспоминает кое-что, запускает пальцы во внутренний карман пиджака, нащупывает два запасных кольца, перемотанные цепями грозу и ураган. Ураган — B+-ранг, такое же, как у остальных стражей, пришедшее на замену уничтоженным кольцам Вонголы, грозу снял с трупа одного врага, хотел показать малявке-Ламбо, или оставить себе; в Систему как раз была встроена пара вспомогательных коробочек, хранилище с атрибутом облака, и сеть-силки, упрочнённые пламенем грозы — не разорвать.

Он пробирается к третьему дереву по наводке, почти бесшумно, не считая изломанных веток — тревожный шелест играет на него, позади раздаются разряды молний — Гокудера стискивает зубы, жалеет, что не может использовать систему наведения С.A.I., план до безобразия прост, система распознавания колец фиксирует тип пламени и около-мощность, так было в его время, если активировать кольца одинаковой мощности или ниже одного типа пламени, распознано будет только одно кольцо. Условие: максимальная близость к ищейке, в его коробочке грома — пневматическое ружьё с сетью, дальность выстрела — около десяти метров, в ближнем бою при правильном моменте использования — чертовски выручало, ограничивая чужое движение, прочности хватало, чтобы сеть было не разорвать, силы пламени достаточно — чтобы отдёрнуть руку, сходно с действием электрошокера. Он уже его видит, но нужно подобраться ещё ближе. Вспышка, слишком яркая для этих мест. Хруст, грохот, земля взрывается под ногами, и он проваливается вниз, обломки разбиваются о его хребтину — переворот, удар, падает на спину, валы, выбивая выдох, придавливают живот — изворачивается на бок, не ощущая боли, просто онемение, будто шандарахнуло током, отползает на руках, медленно настолько, что сам себе напоминает хамелеона покойного синьора Реборна. Какого чёрта произошло? Ушибы медленно начинают стенать, спину — ломит, ощущение, будто переломал ноги, но может ими шевелить, собственное дыхание путается в ушах, слишком частое, нужно дышать ровнее, ничего не слышно, дерьмо, где тупая корова? Попытка сориентироваться — провальна, Гокудера выкарабкивается из-под груды обломков, спину гнёт к земле, ладонь упирается в острый осколок, похоже на…проломленный череп, рядом торчащая под выломанным стволом рука, кольцо на другом, чёрт, рядом, выпавшая из ладони коробочка — ищейку придавило, мёртв, ещё полметра, и его бы придавило вместе с ним. Гокудера приваливается спиной к высеченному камню, рядом с прямоугольной нишей, дышит слишком тяжело. Этот ублюдок успел подать сигнал? Будет исходить из того, что да, в запасе от десяти до двадцати минут, нужно вставать! Само присутствие ищейки доказывает, что за ними пустили погоню, но они не знают, за кем, не знают, что это — последний Хранитель Вонголы и он, временный рудимент, иначе противник был бы сильнее. Осматривается по сторонам, смотрит наверх, опираясь ладонями о кирпич, поднимаясь на ноги, пригибаясь, забирает коробочку, ещё может пригодиться: ход слишком узкий, сверху кусок пепельного неба, значит, Ламбо оказался прав, чёртовы катакомбы оказались прямо под ними, в средние века из них делали могильники — на Сицилии всегда было особое отношение к ушедшим в иной мир, но большая часть из них изначально было местом не католическим — местом языческих захоронений, либо это мог быть каркас древних городов, которые скрыло пожарами и землетрясением, стоит только вспомнить Большое Сицилийское из-за извержения Этны.

Гокудера, пошатываясь, поднимается на ноги, смотрит на узкий тоннель, впереди ответвления, вправо, прямо, или налево, чёртов лабиринт. Он бредёт, хватаясь за бок, держа коробочку в руках, и до него доходит: Ламбо там же, где волки, подносит слабое кольцо и распечатывает зверюг, есть небольшой шанс, что кольцо ещё могут определять, как кольцо ищейки, его пламя грозы рецессивно, он не может использовать его с той же мощью, с какой мог Ламбо, но на волков хватает — раздаётся вой.

— Ищите, чёртовы псины. — волки срываются в одну строну, оба два, он, прихрамывая, бежит на него, полу-трусцой, кричать — не рискует. Волки бороздят носами почву и груду камня, Хаято перепрыгивает через них с меньшей прытью, там, вдалеке, что-то похожее на галерею, потолком была ротонда, судя по не обваленному куску, останавливается перед нехилым завалом: волки скулят, поддевая носом обваленные груды. Значит, его завалило, чёрт! Гокудера кидается, думая только об одном — если он умрёт, то не простит себе этого, как и не простил смерть Савады Цунаёши, разгребает камни, раскидывает их в сторону, один за другим, один за другим, молится Деве Марии, или хрен знает кому, быстрее, под слоем земли и пыли врезается рукой в живое тело.

— Ты жив?! Дерьмо, ответь мне! — он приподнимает Ламбо, пытается растрясти — слишком тяжёл, ещё бы — выше него на четверть головы, пальцами касается артерии на шее, под пальцами пульсирует, жмурится — слава богу, выдыхать ещё не смеет, как и разжимать зубы, бьёт ладоням по чужим щекам, волки вьются рядом, искря молниями, лижут лицо Ламбо.

— У нас мало времени, очнись!

Гокудера быстрым взглядом осматривает галерею, в метрах двадцати — темень, спуск, там, где не обвалилось. Прикидывает — сможет ли его дотащить, подхватывает под руку, взваливает чужой вес на себя, волочет медленно, каждый шаг — почти падение, но куда тяжелее — решение. Замуровать их там, не зная, есть ли выход. Если нет — придётся сделать.

+1


Вы здесь » Nowhǝɹǝ[cross] » [nikogde] » Незавершенные эпизоды » vent'anni dopo


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно