[icon]https://a.radikal.ru/a26/2101/b5/f7ec68ae20e0.jpg[/icon][sign]
♰ ♰ [/sign]
Белые коридоры. Белые стены. Белые потолки. Белые простыни. Белые одежды. Белая обувь. Белый цвет окружал вещь слишком долгое время, что заставило еще сильнее, чем раньше цеплять за яркие пятна. А теперь пятно. Волосы. Черные. Единственное, что здесь могло принадлежать вещи, это ее волосы. Те, кто Смотрят, знали это. И не раз и не два могли угрожать тем, что их отрежут. Заберут. Они уже их забирали. Вещь помнила то, что раньше волосы были длиннее. Что они постоянно путались и были настолько длинными, что до их концов нельзя было дотянуться рукой. А может, это все уже совсем не правда и они всегда были такими. Только руки, что вели по волосам, то и дело чувствовали непривычную пустоту. Вещь не любила так делать, потому как в такие моменты что-то внутри нее начинало шевелиться и заставлять что-то вспоминать. Вспоминать то, что уже ей не принадлежало. Вспоминать жизнь, в которой она могла сделать хоть что-то. В которой она была кем-то, а не смертником, который просто ждет, когда его положат на стол. Это просто теперь уже было ее смыслом существования. Ждать. И послушно лечь, когда того потребуют.

Щелчок. Медленно переведя взгляд в сторону белой двери, она так и осталась сидеть на жесткой кушетки, опустив руки на белые простыни. Лишь, чувствуя остатки страха, чуть сильнее сжала их руками, чувствуя бегущую по спине дрожь. Ей все еще было страшно.

[где-то там, она еще хотела бороться]

Но она не шевелиться. Даже словно дышит уже по команде, с молчаливым принятием смотря на непонятную кашу в руках мужчины. Снова белый поднос. Белая посуда. Белая каша. Белая ложка. Но эта еда будет странной. После нее ей всегда хочется забиться в угол и дрожать, то и дело что-то видя и вспоминая. Но, как и всегда, ей не дадут времени для этого. Грубо схватят за руку и потащат куда-то. И этой грубости вещь будет рада. Потому как тогда на ее бледной коже будут видны красноватые следы. Хоть что-то кроме белого цвета и узора из бирюзовых венок, которые вещь успела выучить слишком хорошо. Возможно оттого она испытывала странную радость от этих следов. И еще большую, когда ее вели в кабинеты. Тогда, она видела других. Тогда, она слышала других. Цвета. Звуки. Запахи. Тишина, одиночество и белый цвет уже слишком долго ее держали на грани. Настолько долго, что до шага за черту были мгновения. Настолько, что путь к нормальному казался уже невозможным.

- Ешь.

Она не хочет. Она знает, что будет. И все равно берет в руки ложку и начинает медленно есть едва теплую кашу. Безвкусная. Но тот тут то там уже чувствуется отчасти знакомая горечь, которая уже сейчас начинает вгонять ее в апатию. Плечи опускаются, а грудь словно сковывает болью. Она чуть дрожит, и вполне возможно из глаз бы полились слезы. Но они уже кончились. Как и крики. Это все просто бесполезно. Здесь за нее решают все. И это длиться так долго, что сил сопротивляться не было. Не было никаких сил вовсе.

[но где-то там она все еще хочет жить]

Пустая тарелка отставлена на поднос и все положено максимально ровно. Иначе ей снова будет больно. А больно тут эти люди умеют делать по разному. Порой хуже то, что делают они не причиняя ее физически. Поэтому вещь была послушной. Ей слишком дорог теперь был каждый новый звук и каждый новый образ, отличные от тишины в белой комнате. Звенящей и ослепляющей. И даже если эти лица она уже видела. Ведь также легко их и забывала. В последнее время память стала словно ее подводить. Даже ощущение себя в пространстве словно нарушалось. Ведь до того, как она закрывала глаза всего на миг, чтобы моргнуть, тарелка была рядом. А теперь ее нет, и мужчина словно идет уже снова от двери в ее сторону. Кажется, она уснула. Забавно.

- Пошли.

Ее грубо дергают с койки. Путаясь в ногах и падая, она пытается как можно быстрее встать ровно. Не дав времени обуться, вещь тащат босиком по коридорам. Ей холодно, но на губах появляется едва заметная глупая, отчасти детская улыбка. Вокруг нее - череда лиц, на которых застыли маски безразличия. Все знают, что тут она - просто инструмент для достижения ряда поставленных целей. Когда-то она пыталась просить у каждого из них помощь. Но это “когда-то”, кажется, было уже настолько давно, что лица всех стали безликими масками. Вещь не помнила их. Не хотела помнить, чтобы не чувствовать боль от каждого их прикосновения и пустого взгляда. Но все же даже тут было два ярких всполоха. “Эта”, что могла распутать ей волосы и заплести в косы, и “Этот”. Второй появлялся рядом с ней и часто, и редко. Он почти всегда был где-то там на горизонте и оттого его она помнила даже лучше, чем “Эту”. Женщину она могла опознать лишь в моменты, когда та касалась ее. Лишь с нежностью, в то время, как прочие ее прикосновения стирались в какофонии таких же одинаково сухих, механический и жестких. “Этот” же просто… либо не делал ничего, либо просто был рядом. И с ним всегда было лучше, чем одной в той комнате. Настолько лучше, что вещь привыкла узнавать его среди прочих. А узнавая, улыбаться чуть заметно, махая рукой. Как сейчас, почти падая и едва поспевая, не видя толком ничего из-за пока спутанных волос, она все же узнала его. Такого хмурого и смешного. Словно… потрепанный уже игрушечный медвежонок. Кажется, у нее такой был раньше. Лаура улыбнулась шире, едва заметно махнула рукой, а после снова растворилась в том, что ее окружало, слишком быстро забыв о том, кто такая эта самая Лаура. У нее снова не было ничего. Она снова упала в мир, в котором то и дело дышала и моргала по приказу. И, падая в этот мир, она сама гнала прочь эту странную “Лауру”.

[потому что Лаура  хотела быть свободной]

Кабинет. Стол. Пронизывающий взгляд человека в белом халате, который сидит в кресле гораздо более удобном, чем железный стул напротив.  Кажется, она его знает. А возможно ей так только кажется. За спиной закрываются двери, отгораживая их от прочего мира. Сложив руки за спиной и став по привычке уже пошатываться, смотря словно сквозь окружающие предметы, она подошла ближе к столу, стоило человеку махнуть рукой. Движение - отодвинуть кресло. Движение - сесть. Движение.

- Добрый день, доктор.

Она говорит это тихо, без какой-либо эмоциональной окраски. Эмоции тоже словно уже кончились, проявляясь редкими вспышками из-за череды событий. Порой после еды, когда та вдруг становилась сладкой. Тогда ей хотелось смеяться. Ненормально, истерично, указывая то и дело пальцами на образы, которые убегали, стоило сосредоточить на них свой взгляд. Тогда ей хотелось кричать. Из-за  огня, что подкрадывается к ней так близко. Из-за визга инструментов, которые звучат где-то в голове. От насекомых, что ползли под кожей (с тех пор ее ногти всегда коротко стригут). Но она съест эту еду, когда ее попросят, даже чувствуя сладость. Но она ляжет на стол, когда ей укажут. Она ведь просто инструмент.

- Решай.

Перед ней лист бумаги. Снова белый. И вопросы. Те же самые, что и вчера. Они не менялись. Никогда не менялись. Вещь запомнила, что за чем идет и даже не думала выбирая ответы. Потому что думать больно. Потому что, вспоминая что-то из-за вопросов, она вспоминала вспышками то, что было до. Она вспоминала дом. Большой, красивый. Она вспоминала объятия любящей матери и строгое ворачание отца. Она вспоминала брата. Всегда занятого. Всегда увлеченного. Лаура могла часами тихо сидеть рядом, обнимая любимого плюшевого медведя и просто смотреть, как тот работает, не задавая никаких вопросов. И так же тихо она сидела, когда тот после прятал записи в сейф.

“Музыка, этот тоже математика. Музыка живет по удивительным законам. Послушай”

И она слушала. И в щелчках слышала музыку. Как же удобно эту мелодию сейчас отщелкивать карандашом. Гораздо мелодичнее, чем пальцем. Но еще лучше на рояле, за которым Рубен учил ее играть ту же мело…

Громкий хлопок ладонью по столу.

Испуганно кинув карандаш и даже толком не слыша криков врача, вещь зажимается. Прячет в этот короткий миг лицо и тихо, едва слышно, словно боясь быть громкой и заметной, бормочет одну и ту же мантру.
“ПроститеПрошуНеДелайтеМнеБольноЯБудуХорошейиПослушнойЭтоБольшеНеПовторится”

Тело сковывает судорога, а образы вокруг искажаются. Отбросив в сторону бумаги и соскочив со стула, она забивается в угол. Она что-то вспоминает. Она что-то видит, но это проходит словно мимо нее. Мелодия. Брат. Записи. Пожар. Там что-то было. Но а пока крики вокруг - треск дерева от жара. Образы вокруг - танцующие отблески пламени. Она снова забивается в угол. Она кричит и зовет на помощь хоть кого-то. Маму. Отца. Няню. Она кричит, прося помощи у брата, который как всегда ушел “по делам” злым. Она кричит. А после чувствует укол в бок и расслабляется через миг, падая в спасительную черноту. Вещь рада ей. Она хочет утонуть в этом мраке и больше никогда, никогда и ни за что не открывать глаза. И ненавидит Лауру, которая заставит ее после проснуться.

[Потому что Лаура хочет Жить]

Отредактировано Laura Victoriano (2021-01-28 14:47:47)