Раздражающее чувство дежавю легло на плечи и на лицо незримой тонкой вуалью. Как там говорят: сбой в Матрице? День сурка, только в его случае — ночь. Будто однажды он лежал уже  посреди дороги, раскинув руки в стороны и мысленно всеми силами призывая хоть одну машину, которой в этом месте сейчас попросту неоткуда взяться. Будто однажды уже говорил о ней — о картине, без умолку, не в силах заткнуться, фонтанируя словами. Будто однажды мир уже крутился волчком, подкатывая к горлу Тео слабый ком первого зова тошноты, который превратится в желчный спазм, исторгающий наружу всё содержимое желудка, если он возьмёт в рот ещё хоть каплю спиртного. Нет, последнее — точно не дежавю, он чувствовал себя одинаково всякий раз, когда перебирал со спиртным. Это уже происходило в реальности. В той же поганой реальности, в которой он потащил мать в никому не нужный музей, и она умерла, и мир почему-то не рухнул, хотя должен бы.

— Говорят, она типа проклята, — заплетающимся языком сообщил Тео. Он обращался к Борису, но не был уверен, что тот слушает. Будь на то воля Тео, он бы и сам себя не слушал. Очки он куда-то дел — может, валялись в пыли, или вообще потерялись, — поэтому видел перед собой только бесконечную глубину чернильного неба, лишённую хотя бы слабого отблеска звёзд. Ну их к чёрту, эти звёзды. Толку от них — смотрят и смотрят, им плевать, что люди тут, вообще-то, умирают. И он не про маму — про себя. — Как лилии Моне. Ну, это бред конечно.

Тео бы хотел, чтобы картина действительно оказалась проклятой. Ведь это будет означать, что он не виноват в смерти мамы, что несчастье всё равно бы произошло, пойди они в музей в любой другой день. Злой рок. Несчастливая судьба полотна, которое убило своего творца.

Кого он обманывает? Даже будь картина действительно проклята, не она заставила его встать рядом с тем придурком, любителем покурить на перемене, не она потянула Тео за руку в музей, не она завлекла маму именно в ту часть здания, которая пострадала при взрыве больше всего, и которая унесла столько жизней. Да и разве может такая картина, такое окно в иллюзорный мир красоты, сотканный из мазков краски и света, принести людям что-то дурное? Когда Тео смотрел на неё, он испытывал смесь странных чувств, не похожих ни на что, знакомое ему ранее: не щенячий детский восторг, не восхищение, которым захлёбываешься, глядя на нечто по-настоящему крутое. Это было спокойное безмятежное упоение, с каким смотришь в небо, проясняющееся после тяжёлой грозовой хмари, вдыхаешь чистый, свежий, напоенный дождевой влагой воздух и чувствуешь, как дышишь в едином ритме с природой, со всем окружающим миром.

Картина, которая дарит такое умиротворение, никогда никому не причинит зла.

— Вот бы машина приехала, — невпопад сказал Тео, практически без паузы. Ему хотелось окликнуть Бориса, спросить, слушает ли он, понимает ли, что про проклятие — это всё ерунда, ведь картина прекрасна, но вместо этого продолжил сбивчиво говорить: — Карел Фабрициус погиб во взрыве, а картина осталась. Мама погибла во взрыве, а картина осталась. Предыдущий её владелец, ну, который хранил картину у себя до того, как та попала в музей, погиб в пожаре. И ещё кто-то, я не помню точно… А картина осталась.

Как рождаются проклятия? Тео, на самом деле, неинтересно. Ему интересно, когда приедет хоть одна машина и, наконец, переедет его. Или когда небо над головой перестанет быть таким пустым, таким мрачным и холодным, бесцветным, всепоглощающим, растворяющим в себе. На миг Тео показалось, что он падает в космическую черноту, но это он просто пошевелился, и его повело от головокружения. Не стоит шевелиться — в это небо Тео падать не хотелось, лучше уж машина.

— Кто-то спёр все звёзды, — многозначительно добавил он, будто это бесстыжее деяние неизвестного вора объясняло всю историю с картиной. Один вор украл звёзды, а другой — бесценный шедевр мирового искусства. Но Тео ведь не крал, ему сказали взять картину, он и взял. Он просто бездумно сделал то, что сделал, он не виноват. Он ни в чём не виноват.

Нестерпимо захотелось снова её увидеть — при мягком обволакивающем свете. Дневной свет пустыни был как искусная рама, идеально дополняющая полотно, наполняющая его особым сиянием, пробуждающая его к жизни. А каким «Щегол» будет в объятиях ночи? Не в густой непроглядной темени комнаты, а здесь — на улице, под открытым небом, если вор вернёт на место звёзды.

Конечно, Тео никогда не принесёт её на дорогу. Он лучше полежит ещё, умолкнув, наконец, из-за пыли, набившейся в рот и царапавшей горло. «Если поджечь дом, — промелькнула мысль, — все снова умрут, а картина останется невредимой?»
[icon]https://i.imgur.com/i2oznBQ.png[/icon][nick]Theodore Decker[/nick][status]strange bird[/status][fandom]The Goldfinch[/fandom][lz]There was something in the air that night
The stars were bright,
They were shining there for you and me
For liberty[/lz]

Тео попытался повторить брошенное Борисом русское слово хотя бы про себя, но даже у его внутреннего голоса слова путались, сминались, как гофрированная бумага. Русский язык — не для пьяных людей, это просто, чёрт побери, невозможно произнести!

«Козлы, — подумал Тео, бесцельно таращясь в пустое чёрное небо. — Какие-то козлы потратили все звёзды на тупые желания». В нос ударил едкий запах табачного дыма, и Тео сперва решил, что это загорелась пыль на асфальте, а потом до него дошло: пыль, вообще-то, гореть не может, и даже загорись она, уж точно не воняла бы запахом дешёвых сигарет. Он засмеялся от своей тупости и повернул голову, отыскивая взглядом источник дыма. Очки упали со лба на переносицу — проклятье, так вот где они были всё это время. Мир вокруг резко обрёл чёткость, небо — глубину и насыщенность, и ночь расцвела звёздами.

— Так-то лучше, — сказал Тео то ли самому себе, то ли звёздам, то ли вообще сигарете, перекочевавшей к нему. Курить не хотелось, сигарету он взял машинально, и так же машинально затянулся. Сигареты с водкой — плохое сочетание. «Всё-таки, пожалуй, блевану», — как-то философски подумал он, рассматривая её тлеющий кончик.

От решения важной философский проблемы — блевать или нет, — Тео отвлёк вопрос; пришлось несколько раз прокрутить его в мыслях, чтобы сообразить, о чём речь. Зря он шевелил головой — вместе с чёткостью к миру вернулась и качка, опрокинувшая Тео на асфальт десять минут назад. Или двадцать. Или час. Или целую вечность. Время словно застыло густой вязкой массой. Такое застывшее состояние, такая неизменность — это ведь здорово. Мать бы с ним не согласилась. Она считала, что застой — это плохо, и что само искусство существует только благодаря быстротечности времени. «И страшно то, что час пробьёт, быть может, когда не станет в жизни перемен» — почему Тео так легко вспомнил эти стихи, которые читала ему мать, но не смог собрать слова в цельное предложение, чтобы дать Борису вменяемый ответ? Вменяемый — то есть, состоящий из чего-то более понятного, чем невнятные междометия вперемежку с местоимениями.

— Я бы вернул маму, — выдал он, наконец. В груди противно заныло. Словно в самой середине, там, где сходятся рёбра, вместо кости зияла сквозная дыра. Ничем не заполненная пустота. — Я бы её вернул. — Из мёртвых не возвращаются. Мать не вернётся сама. Тео её не вернёт. Бог её не вернёт. — И картину бы вернул. Я просто… не смог. Но я бы… вернул.

Тео помолчал немного, снова затягиваясь; отдавать Борису его сигарету он не собирался. Сквозь призрачно-серую завесу он не видел ни зги. Дым заполнял лёгкие, заполнял эту дыру в груди и выходил наружу, так и не осев и ничем не заполнив пустоты.

— Сам ты сказка, — обиделся он за проклятия, хотя сам же несколько минут назад уверял Бориса, что всё это — полная, несусветная, собачья чушь. И себя тоже уверял. Тео не хотел верить во всякую ерунду, типа той, в которую верил отец. С другой стороны, уж лучше проклятия, чем гороскопы. У Тео иногда в глазах рябить начинало от этих книжонок, напечатанных дешёвой типографской краской на плохой бумаге, с тонкими страничками и улыбающимися лицами астрологов на обложках, а иногда — с символами знаков зодиака, кое-как слепленных в фотошопе. Отец чиркал прямо на этих страничках, выделяя нужные ему даты и прогнозы.

А вдруг всё это взаправду? Вдруг все эти гороскопы действительно работают? Вдруг звёздам не плевать на людей, и они действительно влияют на их судьбы? Почему бы не избавиться от картины?

Тео заморгал, соображая, что последняя мысль вклинилась в поток его витиеватых, спутанных рассуждений извне. Приподнявшись на локте, он со всей дури ткнул Бориса в плечо, надеясь, что алкоголь придал ему сил, а не вытянул последние.

— Офигел, что ли? — бросил он, сам не понимая, почему так разозлился. До сих пор Тео даже в голову не приходило просто выбросить картину — сунуть в какой-нибудь мусорный бак подальше от дома. Никто и никогда бы не нашёл ни его, ни картину, а если бы полотно и нашли, то бесценный шедевр был бы испорчен настолько сильно, что опознанию и восстановлению бы не подлежал. Но от мысли о том, что можно просто избавиться от неё Тео едва не скрутило — или это просто водка просилась наружу. Выбросить картину — Борис бы ещё предложил руку себе отпилить, что за фигня вообще? — Ты ничего не понимаешь.
[icon]https://i.imgur.com/i2oznBQ.png[/icon][nick]Theodore Decker[/nick][status]strange bird[/status][fandom]The Goldfinch[/fandom][lz]There was something in the air that night
The stars were bright,
They were shining there for you and me
For liberty[/lz]