Nowhǝɹǝ[cross]

Объявление

Nowhere cross

Приходи на Нигде.
Пиши в никуда.
Получай — [ баны ] ничего.

  • Светлая тема
  • Тёмная тема

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Nowhǝɹǝ[cross] » [nikogde] » Незавершенные эпизоды » lost and found


lost and found

Сообщений 1 страница 13 из 13

1

Achilles x Patroclus
https://i.imgur.com/uQB9BEI.gif

Наши дни
Лэнсинг, Мичиган

Говорят, от судьбы не убежишь.
Вот и Кэллан Прайд так считает, и никакие кофейни ни в каком Лэнсинге, Мичиган его не остановят.

[nick]Pat Mentis[/nick][status]мелкий сентиментальный доходяга (с)[/status][icon]https://i.imgur.com/G7GeTdp.gif[/icon][sign]
the darkness swallowing me whole
could never strip me of your soul
[/sign][fandom]The Song of Achilles[/fandom][lz]и тень <em>твоя</em>, мою обняв, уходит снова в путь[/lz]

Отредактировано Pat Mentis (2021-09-27 12:33:33)

+2

2

Лэнсинг, Мичиган злит Кэллана Прайда с самого аэропорта. Полусонная малоэтажная добропорядочность города со своим северным налетом кажется ему лицемерной в сравнении со статистикой уровня преступности, в три раза превышающего среднеамериканский.

Он всегда терпеть не мог лицемерие.

Впрочем, Кэллана злит множество вещей. Гнев сжимает ему горло, когда он засыпает, и скручивает мышцы в железный жгут, едва он просыпается; пульсирует в виске и повсюду сопровождает напарником, страстно желающим, чтобы их машина подорвалась к чертям. Он злится на всё подряд и в то же время вроде бы ни на что конкретное. Когда капеллан О’Лаэрти, подвизающийся штабным психотерапевтом, попросил его попробовать сформулировать, что лежит в корне его недовольства жизнью, он надолго задумался, а потом сказал: я чувствую, что мир мне должен; но он не только не отдает долг, но и забирает у меня что-то каждый день. Каждый гребаный день.

О'Лаэрти тогда начал затирать на это что-то психодокторское, и Кэллан послал и его.

Каких-то три года назад ребята-рядовые мечтали попасть под его начало. Его звали Кэллан-Бессмертный, и суеверие, основанное на статистике, гласило, что его люди возвращаются невредимыми со всех самых жарких операций. Перебывав на каждом кругу песчаного ада, он сам за всё время службы не получил ни одного серьезного ранения — ну, за исключением того случая с ногой, — и мог, даже не особенно стараясь, внушить то же чувство неуязвимости остальным. Его любили и новобранцы, и командование, не стесняющееся затыкать им самые паршивые позиции. Но в какой-то момент всё пошло под откос.

Что было сначала? Ему в который раз не дали звание, хотя он мог затыкать наградными знаками дыры в иракских крышах? Тогда в его личном деле начали появляться отметки о проблемах с дисциплиной, неподчинении приказам и неуравновешенности? Тогда его начали перекидывать с места на место, как бешеную собаку, а солдаты стали бояться ходить с ним под огонь? Тогда начались эти вечные угрозы разжалования и трибунала, на которые ему все равно откровенно положить?

Нет. Сначала он разозлился на Пата. Тот просто исчез. «Был признан негодным для службы и комиссован», с почетом выпрыгнул на гражданку, сообщили Кэллану в четвертом госпитале по счету, где он искал его след. Пат никогда особенно не любил армию, это правда; он пришел сюда от безысходности и за компанию, и, хотя и оказался прирожденным полевым медиком, возможно, отставка с пособием была для него лучшим вариантом. Но как этот мелкий говнюк мог ничего ему не сказать? Не оставить и не прислать вшивой записки с обратным адресом? Сколько Кэллан ни допрашивал врачей, он так и не смог добиться внятного ответа, что с Патом сделала эта травма головы, и насколько плохо с ней будет житься дальше. «При правильном медикаментозном лечении качество жизни снижено практически не будет» и прочие увертки. Господи, думал он тогда, сидя на пустой койке, у Пата же никого, кроме меня, нет. Он сходится с людьми, только когда ковыряется у них во внутренностях. Что он будет там делать?

Раньше для Кэллана само собой подразумевалось, что это он должен заботиться о Пате. Но, как показало время, на самом деле это Пат всегда заботился о нем. Каким-то образом, просто будучи рядом, он ухитрялся делать его нормальным человеком. И когда он пропал, Кэллан перестал им быть.

Он закрывает глаза по ночам и чувствует: только слава позволит ему жить, а не кануть во мраке. Только если тысяча голосов будет кричать его имя, его эхо будет звучать чуть дольше, чем одно краткое мгновение. Но всё это для него уже неважно, потому что у него отняли что-то, что было половиной его тела и души, и всё, что от него осталось — это ярость и скорбь. Ярость душит его, скорбь делает глухим ко всему вокруг, но самое ужасное не это. Самое ужасное — то, что он не знает, не может вспомнить свою потерю. Иногда кажется, что она в какой-то секунде, в каком-то дюйме от него. Он слышит запах морской соли, йода и хвойных иголок, нагретых солнцем... а затем всё ускользает в могильный холод. Каждую ночь.

Сходя с трапа в Лэнсинге, Кэллан уже не злится на Пата: он злится на свою мать (когда он спросил у нее прямо, она не стала ничего отрицать — не в ее натуре, она же всегда права) и, в первую очередь, на себя. В кармане куртки у него письмо, которое невесть сколько времени пролежало в штабе, в который он так и не вернулся, сразу после окончания миссии переехав в другой регион. Разумеется, Пат ему написал. Да даже если бы не написал, все равно нужно было бросить это десять раз засекреченное прозябание на Высоте Смертников и поехать его искать. Кэллан Прайд, ебучий мудак.

Ветеранский комитет Мичигана милостиво предоставил ебучему мудаку точный адрес работы Пата Ментиса и пожелал ему хорошего отпуска. Они не знают, что этот отпуск принудительный, и по его окончании его ожидает слушание в военном суде. Ну да это их и не касается. На плече у Кэллана дорожная сумка, в которой умещается вся его жизнь, он понятия не имеет, что будет делать, если его турнут из армии, но он относится ко всему этому с остервенелым пренебрежением. Важно не это, а кофейня в Лэнсинге.

Кофейня? Всё так плохо?

Он полминуты медлит перед сверкающей в слабых сентябрьских лучах стеклянной витриной, потому что не может перестать представлять нищету и то самое «сниженное качество жизни». Потом он все же толкает дверь, и она жалобно дребезжит, потому что он почти снимает ее с петель.

За стойкой молодая женщина, по осанке и паре других деталей Кэллан может сказать, что она тоже не из гражданских. Он шагает вперед и смотрит ей в лицо, по своему обыкновению при этом не особенно его рассматривая.

— Мне сказали, здесь можно найти Пата Ментиса.

+2

3

В кофейне после утреннего наплыва постоянников тихо и малолюдно; в покое ранней осени рокот кофемолки каждый раз разносится как гром среди ясного неба. В подсобке тише, но ненамного. Затыкается кофемолка — хлопает входная дверь, да так, будто ее хотели снести с петель.

Пат хмурится и поднимает взгляд от конспекта.

Замирает.

Кэллана он узнавал везде и всюду, всегда, еще до того, как видел; не ошибался ни разу со школы. Вот и сейчас — звука шагов достаточно, чтобы Пат забыл на секунду, как дышать.

Только не может такого быть. Ему мерещится. Кэллан сейчас в горячих точках ада на земле, лезет на рожон, как всегда; в Лэнсинге, Мичиган ему делать нечего. Лэнсинг, Мичиган тянет в лучшем случае на филиал чистилища. Пат рехнулся с концами, желаемое за действительное уже выдает.

Он утыкается назад в конспект, читает одну и ту же строчку раз, другой, третий. Продолжает вслушиваться, как бы себя ни уговаривал — не.

Тетрадь валится у него из пальцев, когда он слышит вопрос. Он и слова-то за внезапно громким грохотом своего сердца еле разбирает, но ему и не надо: достаточно голоса. Шаги он может спутать, этот голос — никогда.

Пат вылетает из подсобки. Бри что-то говорит; он на нее не смотрит, едва отмечает ее существование.

Он смотрит на Кэллана.

Он точно рехнулся с концами, потому что вместо Кэллана видит кого-то другого. Персонажа той утекающей сквозь пальцы истории, что тревожит Пата во снах и наяву уже сраную прорву лет. Его воспаленное сознание рисует плюмажи и бронзу, растворяет стены в прибрежных песках и скалах, перебивает запах кофе соленым морским бризом, ощущается сладко-терпким вкусом инжира с чужих мягких губ.

Пат смаргивает наваждение. Призрачный доспех исчезает, Кэллан — остается. В обычной одежде и с рюкзаком через плечо. Возмутительно настоящий посреди сраного нигде, в которое Пат забрался ради шанса на нормальную жизнь.

Три года. Они не виделись три года.

Пат подходит ближе, и еще, обещает себе быть сдержаннее. Сам не понимает, как хватает Кэллана за руку и сгребает в крепкие объятия. У него ни одной нормальной мысли в голове. Сплошные обрывки-осколки, каша — вперемешку с острым как клинок, ненормальным счастьем, которое переполняет его с головы до ног. Он улыбается Кэллану в плечо.

Кажется, они стоят так целую вечность. Пат отпускает его первый, отходит, смотрит. Его мир три года был будто не в фокусе, чтобы сейчас стать резким и невыносимо настоящим.

Кэллан выглядит… не так, как он помнит. Взгляд непривычно жесткий, тонкие складки морщин на лбу прорисованы заметнее прежнего.

— Волосы отрастил, — замечает Пат.

Не по уставу.

Из них двоих он все равно выглядит хуже, но легче от этого не становится.

Что-то случилось. Конечно, что-то случилось, а Пат — идиот настолько, что ни рассердиться, ни обидеться не может.

Он скучал.

[nick]Pat Mentis[/nick][status]мелкий сентиментальный доходяга (с)[/status][icon]https://i.imgur.com/G7GeTdp.gif[/icon][sign]
the darkness swallowing me whole
could never strip me of your soul
[/sign][fandom]The Song of Achilles[/fandom][lz]и тень <em>твоя</em>, мою обняв, уходит снова в путь[/lz]

Отредактировано Pat Mentis (2021-09-27 12:34:05)

+3

4

Мгновение Пат смотрит будто не на него, а на кого-то другого, и Кэллану кажется, что сейчас он пошлет его к херам. И поделом, думает он; но Пат его не посылает. Это приносит огромное облегчение, но одновременно поднимает чувство зудящей неудовлетворенности: может быть, ему надо, чтобы он его послал, не спустил ему этого дерьма. В этом ведь всегда была вся суть - что в школе, что в армии Пат был тем, о ком говорят «слишком хорош для этого мира», но он всегда мог остановить Кэллана на повороте, если его окончательно заносило. Причем ему не обязательно было выстраивать для этого аргументацию или вычерпывать мозг ложкой - чаще всего хватало просто взгляда. У Пата есть такой взгляд - не разочарованный, не презрительный, а просто какой-то пораженный тем, что он, Кэллан, может так поступать. Как ушат холодной воды за шиворот. Ничье другое мнение никогда его не интересовало, но этот взгляд с детства заставлял его почти что испугаться себя, потому что, ну. Пат - это Пат.

Нет, как он может его не послать?.. Застрявшая игла злости продолжает проворачиваться внутри по инерции, а потом Пат сгребает его за плечи, и она просто берет и выходит. Гнев на мать, на ублюдочный трибунал, на лицемерность Лэнсинга и даже на себя отпускает его, и он чувствует, как расклиниваются, расслабляясь, одеревеневшие от постоянного напряжения мышцы. Кэллан переводит дыхание и стискивает его в ответ, почти забыв соизмерить силу. Удивительно, как ему не хватало этого мелкого сентиментального доходяги. Как будто точка опоры, ускользающая от него три года, вернулась на место и лыбится ему в лирической дыре в околоканадском нигде.

В этом чувстве есть что-то, непосредственно относящееся к его пронизанным манией величия кошмарам, но Кэллан не успевает додумать эту мысль, потому что Пат отступает и вносит настолько слабо относящуюся к чему-либо ремарку, что он озадачивается.

- Да забыл пару раз побрить, - откликается он, бессознательно и рассеянно проведя по отросшему ежику волос; а потом, встрепенувшись, притягивает Пата обратно ладонью за шею и отрывисто, с детской непосредственностью (теперь, когда игла вышла, все движения даются ему легко, как подростку) прислоняется лбом к его лбу. - Извини меня. Слушай. Извини. Письмо завалилось в штабе, и я подумал... я смудил. Не поехал сразу найти. И мать - вот уж кто не дождется совместных фотографий на свой разворот в People. Неважно, извини, а?

С каждым выговоренным словом Кэллана попускает всё больше, и, отлепившись наконец, он смотрит на Пата посветлевшими, прояснившимися до лучистости глазами. Впрочем, вместо улыбки в них по-прежнему тревога.

- Что ж, вся твоя голова на месте, - резюмирует он осмотр. - Скажи, что этот бейджик на тебе потому, что ты наконец полюбил кофе, а не потому что тебе больше негде зарабатывать на таблетки.

Если это так, и вот так работает хваленая ветеранская пенсия, то у него уже есть адрес, по которому он поедет и разнесет всё так, что «День Благодарения» отсосет.

Но на самом деле Пат не выглядит так уж плохо. Немного похудевшим. Немного усталым. Но не безнадежной жертвой низкоквалифицированной работы в захолустье. Кэллан думает, что в какой-то мере гражданка даже ему идет - по крайней мере, гораздо больше, чем она пошла бы ему самому. Девица за стойкой, судя по пятнадцати секундам их общения, узнала его заочно, значит, Пат рассказывал ей о нем. Значит, он, по крайней мере, не один. Это хорошо. Было бы хорошо убедиться, что с ним всё в порядке, потому что пока кофейня по-прежнему кажется ему враждебной локацией, откуда требуется срочно эвакуировать мирное население.

Пока ему не приходит в голову, что если у Пата и впрямь всё в порядке, то он сейчас выглядит как полный идиот по всем пунктам. Он слишком рад его видеть. Три года, черт побери.

+2

5

Кэллана отпускает. Пат видит это в каждом жесте, улыбается этой вернувшейся легкости — и никак не может насмотреться. Ну слава богу. Значит, не случилось ничего непоправимого.

Поток извинений застает его врасплох.

— Все нормально. Ну. Нормально все. Правда, Кэллан. — Он моргает, заглядывает Кэллану в глаза, неловко хлопает по плечу. — Ну ты что…

Это он должен извиняться. Он мог сделать больше. Писать беспорядочно всем, кто мог бы дать ему ответ. Не сдаваться. Не слушать мать Кэллана, будь она трижды неладна. Как ему в голову пришло, что она может быть права? Он смотрит сейчас — и не понимает.

И прощает и себе, и ему, и его матери, и всему миру, потому что острое счастье затмевает любой стыд и любую вину.

Пат ерошит себе волосы на загривке. Голова-то у него на месте, только болит иногда так, что лучше бы ее не было. И крыша подтекает. Чем больше Кэллан сияет, тем больше похож на шлемоблещущего героя из его снов и галлюцинаций, например, а абстрагируется от этой мысли Пат с трудом.

Хорошо, что Кэллан отвлекает, с одной стороны. С другой — вот умеет же он сказануть. Пат поправляет сбившийся бейджик на фартуке и только головой качает.

— Эй, — встревает Бри.

Пат вздрагивает и оглядывается; он успел забыть, что она здесь. Она перетягивает свои длинные темные кудри голубой резинкой, собирает их в хвост отточенными, привычными движениями, пока сама не сводит пристального и придирчивого взгляда с Кэллана.

— Бри…

— Не надо тут, — продолжает она, чуть повысив голос, и он замолкает. — Варить кофе я могу научить. Любить — увольте.

Пат закрывает лицо рукой и фыркает, зажимает себе рот, чтобы в голос не засмеяться. Нет, ничего другого он и не ждал. Иногда ему кажется, что мир рухнет, если он будет счастлив больше пары минут. Кто-то касается его плеча; это Бри вышла из-за стойки и теперь внимательно на него смотрит. Нежность в ее взгляде разбивает ему сердце.

— Так. Ты — свободен на сегодня, — она говорит тихо, тоном, не допускающим возражений, и протягивает Кэллану руку для рукопожатия: — А ты, я так понимаю, Прайд. Брида Майнс, хозяйка. Любопытно наконец познакомиться. Кофе с собой?

— Я сам сделаю. — Пат, победив завязки фартука, стаскивает его через голову и вручает Бри. — Пожалуйста? И мы пойдем.

Она как будто хочет с ним поспорить. Вскидывает брови, смотрит на него, на Кэллана… и машет свободной рукой.

— Позовешь, значит.

Пока она уходит в подсобку, Пат пытается сориентироваться. Кофе. Да. Сначала Кэллан и кофе для него, потом — все остальное.

Он заскакивает назад за белую стойку и выбирает два самых больших стакана. Сам он будет что-то другое, благо его силами меню за его спиной расширилось на третью меловую доску — с матчей и какао.

— Ты, как всегда, производишь неизгладимое первое впечатление. — Пат косится на Кэллана и улыбается. — Таблетки страховка покрывает в основном. А вот на жизнь где-то надо зарабатывать, пока я учусь. Сахарную кому и чтоб покрепче?

Сгущенка для кофе по-вьетнамски у них, как назло, закончилась, как он обнаруживает, заглянув в холодильник. Мороженое тоже. Есть сиропы, карамель и взбитые сливки.

А у Пата есть идея.

[nick]Pat Mentis[/nick][status]мелкий сентиментальный доходяга (с)[/status][icon]https://i.imgur.com/G7GeTdp.gif[/icon][sign]
the darkness swallowing me whole
could never strip me of your soul
[/sign][fandom]The Song of Achilles[/fandom][lz]и тень <em>твоя</em>, мою обняв, уходит снова в путь[/lz]

Отредактировано Pat Mentis (2021-09-27 12:34:15)

+2

6

 — Я сейчас вообще ничего не понял, - честно говорит Кэллан, когда Брида Майнс исчезает из поля зрения. — Я что, успел как-то оскорбить культуру кофеварения?
 
Без ложной скромности, обычно женщины смотрят на него с гораздо большим придыханием. Для этого ему никогда не нужно было прикладывать какие-либо усилия. А только что это было скорее приветствие человека, которому он задолжал денег. Возможно, будучи в курсе всей истории, хозяйка кофейни с рукопожатием десантника гораздо менее, чем сам Пат, всепрощающа к тому, что Кэллан затащил своего друга-пацифиста в армию, а затем ни разу не навестил его после ранения. А возможно, это какой-то род ревности (к чему, например, было это "не могу научить любить"?). Кэллан никогда не был особенно хорош в подобных тонкостях, хотя именно он до армии был ответственен за личную жизнь их обоих, и свою, и Пата.

В юности всё это просто. В юности ты без проблем женишься по пьянке в Лас-Вегасе на случайной девице, а потом так же без проблем аннулируешь брак в течение семи рабочих дней. И нет, он совсем не уверен, что с тех пор стал более зрелым и сознательным. Наоборот, его эмоциональная зрелость осталась на уровне его же брака, только в довесок к этому годы службы затупили его еще больше.

А ведь про него всегда говорили: вот образец человека, у которого никогда не будет ПТСР при выходе на гражданку. Ментальная устойчивость, способность к абстрагированию и прочие термины, страницами с которыми О'Лаэрти в последние месяцы мог разве что подтираться. Сегодня первый день за последний год, когда Кэллан чувствует эту пресловутую ментальную стабильность, и чувствовал бы ее еще сильнее, не пытайся Брида Майнс каким-то заочным образом надавать ему на мозг.

— Да просто брось в стакан весь сахар, который есть,  - махнув рукой, он приземляет сумку на высокий деревянный стул у стойки и перегибается через нее, тоже заглядывая в холодильник. Когда на Пате нет фартука, это место не так уж и похоже на декорацию к Диккенсу. И пахнет тоже ничего.

Он из тех людей, что в буквальном смысле готовы продать любимую винтовку за банку шоколадной пасты, и не находит нужным этого стыдиться. Сладкий как само омерзение кофе долгое время оставался для него единственным постоянно доступным лакомством. (Еще один парадокс Пата: он поклонником сахара как раз не был, но у него всегда была сгущенка).

Кэллан смотрит на него. Учеба, заработок на жизнь. Звучит очень... по-мичигански.

— Вы вместе? - спрашивает он, кивнув на подсобку. Пару минут назад он сам думал, что это было бы хорошо, но при вопросе вслух у него под ребрами вдруг проворачивается отголосок прежней злости.

Мир мне должен, но, наоборот, забирает.

Он подавляет это чувство быстро и жестко, пока ему не пришлось навалять за мудачество себе самому.

— Я имею в виду, насколько вместе. У меня есть здесь неделя, и я думал пожить у тебя, но если это несет в себе риск для жизни... - Кэллан демонстративно закатывает глаза. - У меня есть предписание вести себя тише воды, ниже травы, и, может быть, ради разнообразия я хочу попробовать ему последовать. Постичь пастораль северной жизни, не лезть на рожон, и всё такое прочее. Поэтому, если это не удобно, я лучше найду себе бочку с видом на солнечную сторону.

Отредактировано Achilles (2020-11-20 18:42:21)

+2

7

Пат смеется. Сахар с кофе. Кэллан, который косячит от души и совершенно не понимает, где. Некоторые вещи не меняются.

И слава богу.

— Просто весь сахар неинтересно, — говорит он. — Но я знаю, что тебе понравится.

Осеннего меню у них еще нет, но есть все, что нужно для тыквенно-пряного латте. Или тыквенно-пряного флэт уайта: шоты эспрессо Пат жалеть не собирается.

— Мы?..

Он отвлекается, чтобы посмотреть, куда Кэллан кивает. К чему он…

О.

О.

— Нет. Мы не вместе. Мы… друзья.

Он ерошит себе волосы, невидящим взглядом уставившись в дверь подсобки. Честно говоря, он не знает, что они, после того, как Бри осталась у него пару недель назад. Утро было неловким. Пат ей сразу сказал: это был один раз. Она тогда посмотрела на него так странно, а он не нашел слов, чтобы ей объяснить. Больше они об этом не заговаривали.

Сейчас это его волнует меньше всего.

Он был прав. Кэллан говорит легко, как всегда, как будто ерунда, но если у него есть предписание… Ничего непоправимого не случилось, но все, кажется, всерьез. Тревога сжимает Пата за ребра. Он старается не дать ей воли, задавить в зародыше. Изображает праведное возмущение с улыбкой на лице.

— Никаких бочек. Я себе не для того здесь дом покупал, чтобы ты жил не у меня, Диоген недоделанный.

Это, наверное, звучит как-то не так. Пат осторожно выдыхает и нажимает кнопку, и зал ненадолго заполняется привычным, почти оглушающим ревом кофемолки.

— В подсобке все неплохо слышно, — говорит Пат под этим прикрытием, склонившись к Кэллану. — Насчет Бри. «Больше негде зарабатывать на таблетки»? Так себе комплимент, когда это твоя кофейня, Кэллан.

Он хлопает его по плечу и отправляется колдовать над ингредиентами и эспрессо-машиной дальше, как только кофемолка заканчивает.

Значит, неделя. Лучше, чем ничего. Издевательство после трех лет. (А что потом? Трибунал?)

Неделя Кэллана, который пытается быть тише воды и ниже травы. Пат смотрит на него и пытается себе это представить. «Кэллан» и «пастораль северной жизни» в одном предложении звучат как оксюморон. Он и в кофейне-то выглядит чуждо. Утопающий в неприхотливых растениях почти безлюдный зал с белыми стенами, аккуратными разномастными столами и окнами в пол кажется уютным и просторным, но Кэллану здесь как будто тесно.

Некоторые люди рождены для величия. Лэнсинг, Мичиган — город не для них.

И все же.

Кэллан не стал бы сидеть без дела. Он мог бы пойти в полицию или в пожарные; тогда, если его затея со скорой выгорит, они и работать бы могли на одной станции. Приходили бы к Бри за кофе. Дом, конечно, маленький, но на двоих бы хватило…

Стоп.

Он запретил себе такие мысли еще в свои — сколько, тринадцать? Пятнадцать? У них с Кэлланом всего неделя, и она уже идет, прямо сейчас, и им столько всего надо успеть. Не до того тут.

Пат поливает карамелью шапку взбитых сливок на кофе в высоком бумажном стакане и придвигает его к Кэллану.

— Пробуй.

[nick]Pat Mentis[/nick][status]мелкий сентиментальный доходяга (с)[/status][icon]https://i.imgur.com/G7GeTdp.gif[/icon][sign]
the darkness swallowing me whole
could never strip me of your soul
[/sign][fandom]The Song of Achilles[/fandom][lz]и тень <em>твоя</em>, мою обняв, уходит снова в путь[/lz]

Отредактировано Pat Mentis (2021-09-27 12:34:21)

+2

8

Кэллан ухмыляется с откровенно радостным облегчением: это чертовски эгоистично с его стороны, но он доволен, что между ними всё по-прежнему - настолько, насколько может быть по-прежнему после трех лет, проведенных в разных мирах. С восьми до двадцати восьми, полную четверть века, они были неразлучны. Вместе в школе, вместе летом, вместе в армейском бараке, и даже когда Пата забрали в эту их "докторскую башню" на обучение, они виделись гораздо чаще, чем друзья, живущие в трех станциях метро друг от друга. Как бы выразиться вернее, они всегда смотрели на одно и то же, жили одним и тем же, и знали, что думают об одном, невзирая на разницу в характерах.  И не то чтобы Кэллан считал, что так будет всегда - скорее, он просто вообще об этом не задумывался. (По правде, он всё еще не может осознать, что ему перевалило за тридцать: там, на востоке, возраст не имеет особенного значения, но здесь подразумевается, что к этому времени ты уже должен простроить свою жизнь вплоть до смерти, а у него каждый вечер возникает ощущает, что завтра может не наступить в принципе). Он рад, что Пат не пропал и устроился, но если бы он устроился настолько, что жил с кем-то, это бы значило, что их жизни фатально разошлись по разным руслам. Потому что когда ты живешь с кем-то, ты неминуемо - простраиваешь.

То, что Пат покупал дом не для того, чтобы он в нем не жил, значит, что эта связь не разорвана и не разрывалась.

А с Бри и ее задетыми чувствами Кэллан как-нибудь сладит - если Пат будет настаивать, потому что ему самому это не особенно интересно.

- Но ты - врач, - он вздергивает брови, и его лицо принимает временами свойственное ему непоколебимое, глухое к любым внешним факторам выражение. Пат - врач, и, на его взгляд, это исчерпывающее объяснение, особенно если Брида Майнс об этом знает. При чем здесь чье-то владение кофейнями, если речь идет о профессии, квалификации и призвании конкретного человека? Ему нет никакого дела до стереотипов о важности или неважности какого-то труда, его волнует исключительно возможность того, что Пата по медицинским показаниям не допускают до работы, которая ему ближе.

Под скрежет кофемолки Кэллан раздраженно дергает вниз молнию камуфляжной куртки, и его жетон на перекрученной цепочке звякает в унисон. Впрочем, белая шапка, лежащая на придвинутом стакане сугробом, тут же возвращает ему рождественское миролюбие. Почти восхищенно распахнув глаза, он обнимает стакан ладонями (на костяшках пальцев у него подживающая багровая корка) и благоговейно продирается сквозь взбитые сливки, карамель и корицу к сладкому и острому одновременно кофе. Праздник урожая, молоко с медом и перцем выплеснуть на алтарь, - почему-то всплывает у него в голове.

- Великая мать всего чистого и светлого, - говорит он, одним глотком опустошая половину стакана, - это лучше, чем секс. Отвечаю. Напомни, почему я в школе решил, что жевать вместо этого песок под началом тупых эгоманьяков - хорошая идея?..

Это почти риторический вопрос. Не из огромного патриотизма. Не из стремления кому-то что-то доказывать при помощи оружия в руках. Не ради денег с соцпакетом и не из неспособности к чему-то еще. Просто это изначально казалось правильным. Само собой разумеющимся. Как будто было предназначено. Кэллану хочется рассказать Пату, что с момента его ранения у него всё пошло по пизде, и больше он физически не может воспринимать приказы, но сначала нужно выбраться отсюда, пока он не сказал еще что-нибудь, прекрасно слышное в подсобке. И Пат в действительности тоже пока не ответил на то, что беспокоит его больше всего.

- Ладно, раз мы свободны, бери свой чай и показывай свой дом. Звучит устрашающе взросло, кстати, - сообщает Кэллан пластиковой ложке, которой он выбирает со дна остатки сливок. - У тебя дома есть еще баллончик вот этого и что-нибудь покрепче? Предлагаю нам развязаться.

+1

9

Кэллан говорит это «врач» так упрямо и уверенно, что у Пата начинает жечь уголки глаз. Он старается не подать вида, делает пару глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Кивает.

Там он был — врач. Но там — это не то же самое, что здесь, на гражданке. То, что Кэллан так слепо и беззаветно в него верит, греет его сердце куда больше восторгов по получившемуся кофе.

— Поверю тебе на слово, — смеется он.

И это — без сгущенки. Есть чем гордиться.

— Не мог же ты бросить меня жевать песок в одиночку.

«Под началом тупых эгоманьяков», значит. Пат опускает взгляд на сбитые костяшки пальцев Кэллана. Тот с особенным пиететом к руководству никогда не относился, но и в настолько жестких выражениях на его памяти говорил только раз. У них были проблемы с обеспечением, и он отказался воевать наотрез, пока им не выдадут все положенное по контракту. Да что там, они все бастовали, пока на базу не напали. Пат тогда первый не выдержал, за что и поплатился. Очнулся он уже в госпитале.

Пат тянется за пакетиками обычного зеленого чая. Идея выпить внезапно не то что отторжения не вызывает — звучит чертовски соблазнительно. Ему не стоит с его-то набором таблеток, но…

Но.

— Только медицинский спирт. Зайдем в супермаркет по пути. — Он заливает пакетик кипятком и нахлобучивает сверху крышку. — Так. Я сейчас.

Бри в подсобке поднимается ему навстречу, как только он открывает дверь, и утыкает ему в грудь его конспект.

— С пола подобрала.

— Спасибо.

Пат прижимает тетрадь к себе, старательно не касаясь ее ладони. Она не выглядит злой; скорее задумчивой. Хочет что-то сказать, но пожимает плечами и выходит. Пат оборачивает вокруг шеи серый шарф из шерсти яка, который вернулся с ним в Америку, и хватает свою легкую куртку. Сует конспект в карман и влезает в рукава он уже в зале.

Бри и Кэллан не успевают друг друга убить за эти несколько секунд, что он выпускает их из вида, и это его несказанно радует.

На улице прохладно. Стакан чая приятно греет ладони сквозь тонкие стенки. Пат вдыхает полной грудью свежий и чистый воздух, подставляет лицо пока еще греющему солнцу. Он косится на Кэллана и не может сдержаться: разулыбавшись, легко подталкивает его в плечо.

— Пастораль северной жизни не так уж и плоха, а?

Разговаривать о серьезном по дороге он хочет еще меньше, чем в кофейне, так что болтает примерно обо всем остальном. Об ужасно взрослом, вроде того, как ему надоело быть без своего угла, так что он вкинул остаток своих накоплений в пресловутый дом. О том, какой город маленький. О том, что за три месяца не привык к погоде: в Финиксе такая, как сейчас, бывает разве что зимой, и трава с листвой тут зеленые-зеленые, а не выгорают к августу в пожухлую желтизну. Об озерах, до которых тут — рукой подать, а он никак не съездит даже одним глазком глянуть, потому что без машины это не так-то просто провернуть. Что в спортзал недавно вернулся наконец, а то страшно уже на себя в зеркало было смотреть.

В магазине к виски, яблочному соку, взбитым сливкам и остальным мелочам он бездумно кладет бутылку вина.

Дом у него — маленький, хоть и двухэтажный, с небольшим задним двором. Тихая улица в двух шагах от центра, а уже считается спальным районом. Маленький-маленький город.

— Там туалет и душ, вторая дверь — в подвал. Наверху только спальня и большая ванная. Ну, и чердак, но я его расхламить толком не успел, предыдущие хозяева оставили кучу коробок разнообразного говна. Так что кому-то придется спать в гостиной на диване, — почти виновато говорит он. — Пустовато, я знаю. Обживаюсь еще. А вообще мой дом — твой дом. Ключи напомни потом тебе дать…

Он ставит бумажный пакет на островок (покупки он нес сам, у Кэллана и так была сумка) и выдыхает, заметив, что не убрал лекарства утром. Оранжевые баночки у плиты наверняка выглядят устрашающе для неподготовленного человека.

Он встречается взглядом с Кэлланом и скрещивает руки на груди, но глаз не отводит.

— Можешь и этикетки почитать, не стесняйся. — Его голос звучит неожиданно глухо. — Но тогда ты первый рассказываешь, какого черта.

Кто-то, в конце концов, должен начать.

[nick]Pat Mentis[/nick][status]мелкий сентиментальный доходяга (с)[/status][icon]https://i.imgur.com/G7GeTdp.gif[/icon][sign]
the darkness swallowing me whole
could never strip me of your soul
[/sign][fandom]The Song of Achilles[/fandom][lz]и тень <em>твоя</em>, мою обняв, уходит снова в путь[/lz]

Отредактировано Pat Mentis (2021-09-27 12:34:27)

+1

10

— Тебе нравится этот дом, — рассматривая кухню, подытоживает Кэллан всё увиденное и услышанное.

Тихая гавань. Расстояния, спокойно преодолеваемые пешком. Магазин, в котором все продавцы знают, что и когда ты берешь, и отмечают бутылки в твоей корзине с таким пристальным интересом, будто ты берешь их по фальшивому ID в семнадцать (Пат был прославленным трезвенником с самого совершеннолетия, и, видимо, это не изменилось). Игрушечная двухэтажка с говном на чердаке, обжитая по-холостяцки, то есть никак, но на самую толику уютнее. Военная привычка к порядку плюс патово умение придавать вещам значение. Ну, то самое свойство некоторых людей, у которых те же самые бутерброды выглядят вкуснее, чем у тебя.

Без балды пастораль, и Пат явно находит в ней удовольствие с этими зелеными листьями и прочим. Кэллану нравится, как он оживляется, когда сетует про озера, и он делает себе заметку взять где-нибудь здесь машину напрокат. Вместе с тем - все эти домики по обеим сторонам малооживленных улиц кажутся ему картонными коробками ненамного лучше тех, в которых ютятся люди в местах, где твоего жилища может завтра не стать. Он чувствует духоту, давление некоей лишенной кислорода водяной толщи, мешающей свободе движений. Впрочем, дело не в Лэнсинге: попади Кэллан вместо этого в Нью-Йорк с его диким ритмом и забитыми до отказа каменными джунглями, и он чувствовал бы себя точно так же.

Идея бросить всё и уехать в какую-нибудь дикую безлюдную глушь, прихватив Пата с собой, кажется вдруг ужасно соблазнительным вариантом. Никаких велосипедных дорожек и банков, никакой трескотни выстрелов и чумазых измученных лиц. Пусть ебутся конем. Только первобытно-жестокая природа в своей откровенности, и только...

Но батарея оранжевых пластиковых цилиндров неумолима, как якорь линкора. И, к тому же, Пату тут по душе.

— Можно подумать, я пойму хоть какое-нибудь слово из тех, что здесь написаны, - повернув одну из банок вокруг своей оси, так чтобы этикетка совершила полный оборот, Кэллан поднимает глаза и встречается с Патом взглядом.  — Какого черта происходит. Знаешь. Я думаю о том, как мы в четырнадцать ездили на автобусе в Оушенсайд, когда собирались поглазеть на базу морпехов. Какой там был огромный океан. Можно было сидеть и представлять, что он полностью принадлежит тебе. И всё было на своем месте.

Сморщившись, он вытягивает из пакета бутылку виски, еще раз озадаченно взглянув на вино, и распахивает дверцы стенного шкафа в поисках стакана. Таким словам надо соответствовать градусом, которого в нем еще нет, поэтому нужно срочно накатить вдогонку. Со вторым стаканом он медлит, потому что, кажется, ни на одной из банок нет надписи "выпей меня вместе с алкоголем".

Налив на три пальца, еще несколько секунд Кэллан просто колеблется. Мускулы под его кожей перекатываются, словно он группируется для прыжка.

— Как думаешь, Пат, это ранение для тебя в конечном счете стало злом или благом? Может, это была одна из тех штук, что, невзирая на вот эту оранжевую жуть, должны случиться, чтобы выправить жизнь в русло, в котором ей следовало бы течь? Тут вроде правда неплохо. Но просто тогда особенно паскудно, что в армии без тебя стало так херово. Хотя ладно, скорее это я стал паскудным. Терпения нет, сны как будто психушка подъехала, от приказов тошнит. Ощущение, что где-то заклинил и с тех пор работаю на холостых оборотах, в никуда. Что меня уже вообще не должно там быть. Ты что-нибудь понимаешь из этого потока сознания, кроме того, что он похож на преждевременный кризис среднего возраста?

Он опрокидывает стакан, тут же в одно касание плеснув добавки. Со стороны то, как он жалуется на жизнь рядом с чужой батареей таблеток, выглядит просто чудовищно неприглядно, но он слишком привык всегда вываливать Пату всё (иногда даже явно лишнее). Просто по-другому нет смысла: Пат знает его лучше него самого.

— В общем, - заканчивает он уже более связно и менее эмоционально, - я тут уебал кое-кому прилюдно. Поэтому через неделю меня, возможно, лишат звания. А может, и вообще турнут. Но я, кажется, не очень расстроен. Меня гораздо больше беспокоило, что ты обо мне думаешь.

+1

11

Оушенсайд. Его первая поездка за пределы Аризоны в сознательном возрасте. Пат позабыл про базу морпехов, стоило ему увидеть океан: лазурный, как на картинках в журнале, и необъятный, чего ни одна картинка не была в состоянии передать. Стоял и таращился, ошеломленный тем, что так бывает, пока ухмыляющийся до ушей Кэллан не утащил его дальше.

Ему часто снится бескрайнее море. Выжженные солнцем в белое золото волосы подростка-Кэллана рассыпаются по его коленям, корочка морской соли на руке тянет кожу. Просыпается он с сердцем не на месте, и не только от той близости и того тепла. Это было не в Оушенсайде. Этого не было вообще никогда.

Пат сглатывает комок в горле и открывает выуженный из пакета яблочный сок; уверенно отбирает у Кэллана второй стакан. Не разбавлять алкоголь он не собирается, каким бы сильным ни был соблазн. Дать решить за него, пить ему или не пить, — тоже. Его здоровье — его ответственность.

Сок он доливает до самых краев стакана — обычного, высокого, отдельных под виски у него нет. Оно ни к чему, конечно. Они развязываться и нажираться собрались, а не оттенки вкусов благородного напитка различать. В случае Пата и «нажираться» — громко сказано: так, притупить остроту чувств.

Он делает полглотка.

— Понимаю.

Они теперь стоят плечом к плечу, почти касаясь. Пат не говорит больше ничего, пока Кэллан не закончит. Красноречивый из них двоих всегда был не он. В груди с каждым словом все сильнее скручивается что-то резко-болезненное.

Ему ведь тоже без Кэллана херово было, невмоготу прям. Он должен был быть рядом. Хотя бы — не теряться. Достучаться любой ценой.

Пат отставляет сначала свой стакан, потом бутылку и стакан, которые отбирает у Кэллана. Берет его руки в свои и изучает подживающую корку на костяшках внимательным взглядом.

— Обработать бы вот это и перевязать, чтобы заживало быстрее, — говорит он. — На моей памяти ты просто так никому не уебывал, Кэллан. Значит, кое-кто заслужил. Проблем даже с почетным комиссованием огребаешь только в путь, конечно… Но ладно. Турнут и турнут. На этом жизнь не закончится, я проверил.

Лучше бы не проверял.

— Я думаю, что должен был там умереть.

Живот на мгновение скручивает так, будто туда всадили меч. Пат прерывисто выдыхает, сжимает ладони Кэллана крепче, смаргивает примерещившиеся пятна крови на собственных руках.

Он никому этого не говорил. Думал — чуть ли не с первого дня, как пришел в себя в госпитале, но ума хватило об этом смолчать. Врачи назвали бы это синдромом выжившего, начали бы пичкать его еще большим количеством таблеток. Он знает: это что-то большее. Что-то про судьбу и самосбывающиеся пророчества.

Он ведь там умер. По-настоящему. На минуту, что ли. Чудо, что откачали. Чудо, что вообще выжил, так ему говорили. «Чудо» обернулось форменным издевательством, когда его выплюнули в мир, который после десяти лет службы в горячих точках оказался таким же чуждым и равнодушным, как до. Но в «до» был Кэллан и не было бесконечных обследований, докторов, лекарств и мигреней, от которых хотелось вскрыться.

В проклятом Лэнсинге, Мичиган, ему действительно нравится. И дом нравится. Не потому, что ему здесь так уж хорошо, и не потому, что пастораль северной жизни ему к лицу. Здесь он наконец почувствовал что-то, кроме глухого отчаяния. Намек на эмоцию. Час назад он и не представлял, что когда-то будет лучше.

А потом он увидел Кэллана.

— Но мы оба здесь. — Пат нехотя выпускает его руки из своих и забирает свой стакан. — Остальное херня, я думаю. Девяностая, значит? Или обошлось и капитанский мостик?

Он некстати вспоминает: по девяностой ведь могут и посадить. Блядь.

— Я могу с тобой поехать?

[nick]Pat Mentis[/nick][status]мелкий сентиментальный доходяга (с)[/status][icon]https://i.imgur.com/G7GeTdp.gif[/icon][sign]
the darkness swallowing me whole
could never strip me of your soul
[/sign][fandom]The Song of Achilles[/fandom][lz]и тень <em>твоя</em>, мою обняв, уходит снова в путь[/lz]

Отредактировано Pat Mentis (2021-09-27 12:34:38)

+1

12

Кэллан пренебрежительно двигает плечом  на замечание о перевязке, но не отнимает ладоней. Руки у него загрубели так, что только когда Пат берет их в свои, он вспоминает, как давно не играл на гитаре. Она у него была красавицей похлеще всех девчонок, но ни одна девчонка при этом ей не завидовала и не жаловалась. Музыка давалась ему легко, как и все остальные составные части его беспечного шалопайского обаяния; всё это было давно и неправда, но прикосновение Пата всё воскрешает. Делает ближе и дальше одновременно. Отодвигает на космическое расстояние и дробит на калейдоскоп того, что есть, что было, и чего не было.

На их руках кровь. Потемневший от человеческой пищи ихор, при рождении бывшим прозрачным как родниковая вода, и смертная сукровица, еще недавно бывшая алой и горячей, а теперь стремительно остывающая. Кровь мертвеца.

Видение пропадает, когда смуглые пальцы его выпускают, но остаются слова, которые кажутся Кэллану не менее жуткими, чем ощущение этого остывания  (он в точности знает, как это бывает, он выносил с поля погибших). "Я думаю, что должен был там умереть".

Он понимает, что речь идет не о вине за собственное выживание и не о прочей психологической херне, которой, кстати, было бы легко объяснить нежелание поддерживать контакты с людьм из жизни "до". Он понимает это так же без лишних объяснений, как сам Пат на его излияния ответил без лишних заверений, переспросов и логических выкладок, одним словом (и это всё, что Кэллану нужно было и хотелось услышать).

Когда Пат говорит, что должен был умереть, он говорит это в буквальном смысле. Кэллан хмурится, заглатывает содержимое второго стакана - оно идет плохо, не как виски на тон выше средней паршивости, а как ржавая наждачка по глотке, - и пытается вникнуть в его беспокойство.

— Мостик? Ну что ты, со мной - и размениваться на такие мелочи? Я все-таки Кэллан Бессмертный, меня либо на пьедестал, либо кидать в яму и побивать камнями, никаких полумер! - запрокинув голову, он коротко смеется. — Конечно, поехали, только сядь где-нибудь поближе к выходу. Потому что если меня захотят посадить - я не сяду.

В отличие от предыдущих реплик, это он произносит без малейшего намека на шутку, спокойно, без угрозы, но с полным равнодушием к мнению окружающего мира по этому поводу, и уверенностью, которую сложно назвать адекватной, и легко - террористической. Так говорит человек, лишившийся каких-либо рамок.

Слова Пата назойливо повторяются в голове. Присев на край столешницы, Кэллан снова смотрит на таблетки, на вид на соседнюю стену из кухонного окна, на всё, что видится ему таким граждански-нереальным, и его - уж явно не с двух обычных порций - берет измена. Долгое, не заканчивающееся вязко-мутное мгновение ему кажется, что на самом деле это его таблетки, его дом, его город. А Пат говорит ему, что должен был умереть, потому что действительно умер, и это его подсознание пытается достучаться до него сквозь стадии гнева с отрицанием.

Во всем этом рисуется какой-то тошнотворный, продолжающий подбивать факты под картину смысл, и даже то, что Пат перед ним во плоти, почти не помогает. Слишком хорошая встреча. Слишком идиллическая, как будто он придумал ее сам. Разве что эта дурацкая неловкая неувязка с женщиной в кофейне, но...

Ему снятся кошмары о потере. Теперь он, наконец, осознает, кого потерял.

Лунатически он притягивает к себе Пата за плечо, взявшись крепко, чтобы чувствовать отголосок биения пульса в ключице. Он ощущается настоящим.

— Мы оба здесь, допустим, всё так, - медленно говорит он. - Но ты должен был там умереть. А я должен был об этом знать. И я знал. Мне кажется, я знал.
[icon]https://i.imgur.com/e5P4iY4.gif[/icon]

+1

13

Пат хотел бы хоть на секунду усомниться в его словах. К сожалению, он знает лучше. Есть вещи, которые Кэллан Прайд, если решает, доводит до конца. Решил не садиться — значит, не сядет.
Трибунал. Как, блядь, такое могло вообще случиться? Кто может в здравом уме судить Кэллана Бессмертного? Единственный кандидат — их ублюдочный генерал, но у того кишка была тонка.

Раньше.

Три года все-таки прошло. Кэллан раньше тоже суицидальных наклонностей не выказывал.

Пат сглатывает вязкую слюну, жмурится, сжимает стакан сильнее, чтобы сок с виски внутри не выплясывал. Ему надо будет купить билеты. Договориться с Бри. Проверить расписание занятий в колледже и понять, кто может дать ему конспекты за пропущенные дни. Все это кажется несущественным, неважным, фальшивым насквозь. Неправильная жизнь, которой быть не должно. Для них обоих: его Мичиган и кофейня — такая же паршивая фантастика, как ебучий трибунал. Кэллан — герой, с героями такое не случается. И Пат ничего с этим не может поделать: только смотреть, как его друг, его боевой товарищ и лучший из людей проходит через все эти унизительные круги ада.

Как призрак. Хуже.

Пат отхлебывает щедро, полстакана за раз. Ощущение бессилия проглотить вместе с разбавленным алкоголем не получается, оно так и стоит в горле комом. Вкуса он не чувствует.
Он только что сказал, что они оба здесь, но что осталось — от него? Сколько раз он думал, что лучше бы умер? Сколько раз был в шаге от какой-нибудь глупости? Может, он и умер, и ничего этого нет. Ни Мичигана, ни трибунала. Есть только могила на чужом берегу у моря. Может, и ее нет; может, есть только место, где без должного пиетета развеяли его прах, и его душа носится по миру неприкаянной. Чем он докажет обратное?

Его возвращает прикосновение. Он вздрагивает, смотрит Кэллану в лицо. Видит — как сквозь толщу воды; черты перетекают и размываются, глаза напротив кажутся красными, заплаканными. Он несколько раз моргает. Нет, показалось. Кэллан не плачет. Только плечо его сжимает до боли, но Пат странным образом не против. Так он знает, что жив.

Как Кэллан знал, что он должен был умереть.

Пат отводит взгляд, смотрит прямо перед собой. Молчит.

— Тогда почему…

Он обрывает себя на полуслове. Кэллан на этот вопрос уже ответил, первым же делом. Письмо завалялось в штабе. Смудил. Мать его еще эта. И Пат уже сказал, что нормально все. Он никогда не мог по-настоящему на него ни злиться, ни обижаться.

Раньше.

Раньше и Кэллан не говорил ему проклятое «я знал».

А если бы не было трибунала? Если бы обошлось мостиком и временным разжалованием? Что бы Кэллан делал со своим знанием? Зачем он сейчас приехал? Не в свидетели ли для своего трибунала Пата завербовать?

Пат жмурится, допивает сок в стакане. Он мог бы это все высказать, но слова не идут. Он тянется стряхнуть руку со своего плеча, вместо этого — накрывает ее ладонью и сжимает пальцы. Бережно, чтобы не повредить костяшки.

У Кэллана же нет ни единой хитрой кости в теле. Он простой как палка, всегда был и всегда будет. Это Пат вечно в себе, осторожничает и скрывается, даже когда не надо.

Пат выдыхает и прекращает делать вид, что рука у него не дрожит.

— Смудил ты не то слово, — бормочет он.

[nick]Pat Mentis[/nick][status]мелкий сентиментальный доходяга (с)[/status][icon]https://i.imgur.com/G7GeTdp.gif[/icon][sign]
the darkness swallowing me whole
could never strip me of your soul
[/sign][fandom]The Song of Achilles[/fandom][lz]и тень <em>твоя</em>, мою обняв, уходит снова в путь[/lz]

Отредактировано Pat Mentis (2021-09-27 12:33:58)

+2


Вы здесь » Nowhǝɹǝ[cross] » [nikogde] » Незавершенные эпизоды » lost and found


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно