Ямамото знает, что пытается обмануть сам себя. Отсрочить неизбежное. Знает, что это глупо и не имеет никакого смысла, но цепляется за последние крупицы былого с отчаянием утопающего, как будто стоит только приложить больше сил, улыбнуться, совсем как раньше, и всё изменится, у него получится: неприглядную истину смоет дождём, сделанное не будет давить на плечи, прогибая тяжесть осознания.
Как он будет смотреть в глаза отцу? Отец учил, что эта техника, этот меч были созданы для защиты. Ямамото правда защитил? Такой ценой? Он не использовал Шигуре Соэн Рю, но разве это меняет хоть что-то? Это просто самообман, попытка не нарушить данные обещания самому себе хоть в чём-то.
Как он будет смотреть в глаза Цуне? Для него у него нет даже намёка на оправдание.
Ямамото знает, конечно он знает: поступить иначе нельзя было, он не мог, просто не мог. Или это тоже не более чем заблуждение? Поступить иначе — показать сомнения, нерешимость, подвергнуть Цуну неизбежной опасности, которая, закрой он глаза на это, рано или поздно настигла бы, разрушила бы всё, что у них есть — самое важное, что у них есть. Можно сколько угодно уповать на своё везение и говорить: «Мы стали сильнее», — но это ничто в сравнении с тем, что может произойти в мире, в котором они теперь живут. Но, порой, это не значит совершенно ничего. Особенно учитывая врождённое доверие Цуны, что связало их всех вместе, укрепило и стало одной из основополагающих, опорой. Это ведь так просто, на самом деле просто, почти до пугающего, как легко они могут потерять всё, друг друга, если не будут готовы, если закроют глаза на опасность, если решат поступить иначе и не переступать черту. Если и дальше буду полагаться на детские и совершенно наивные идеалы.
Ямамото знает: он не мог поступить иначе. Это было бы сущей глупостью. Это было бы крахом. Это — тёмным пятном расползается под кожей, смешиваются с кровью, вкраплениями смолисто-чёрного, густого. Тяжестью. Такеши досадно выдыхает, наблюдая, как мяч перелетает ограждение: не рассчитал силу? Не похоже на него, — едва заметно хмурится и наклоняется, чтобы поднять другой мяч, но замирает: перед глазами чужое лицо, пустой взгляд, лужа растекающейся крови. Чувствует, как дрожат пальцы и нервно смеётся, крепко сжимая мяч в ладони, до побелевших костяшек, до боли: какая ирония — его рука не дрогнула, когда он наносил удар. Чужой голос хлыстом по нервам, заставляет вздрогнуть уже его самого, выронить мяч, Ямамото смотрит, как он катится по газону — не видит. Как не хочет видеть лица Хибари. Не потому что относился к нему как-то не так, плохо или был не рад. Впрочем, сейчас едва ли его чувства хоть сколько были схожи с тем, что можно было бы описать хоть сколько схожим с радостью. А что он, в сущности, чувствовал на самом деле? Ямамото хмурится сильнее, не понимает, единственное, что он точно мог сказать, как тяжело дышать, как тяжело даже просто двигаться. Ямамото криво улыбается, медленно выпрямляясь, думает, что мог бы и догадаться, что Хибари может быть здесь: это место всегда было, есть и будет его любимым. Это место, наверное, и есть его «зона комфорта». Это место, наверное, значит для него столько же, сколько для самого Ямамото бейсбольное поле. Ямамото не хочет видеть чужого лица, не хочет встречаться с чужим взглядом, не хочет отвечать, потому что уверен: Хибари сразу поймёт, что что-то не так, почувствует, словно животное. Или может он слишком переживает, мнителен? Какова вероятность, что это на самом деле будет так? Хибари Кёя не из тех людей, кто пристально наблюдает за другими. Хибари Кёя всегда держится в стороне, предпочитает действовать в одиночку, но незримо, каждый раз, помогает в своей манере. Он ничего не заметит. Не должен. Ямамото просто нужно держать себя в руках. Ямамото просто не должен сомневаться. Вдох-выдох, Такеши, улыбнись, ну же!
Ямамото задерживает дыхание, медленно выдыхает и закрывает глаза, разворачиваясь к нему лицом, смеётся сжатой фальшью, неловкостью, чешет затылок и всё же встречается с Хибари взглядом.
— Ты прав, извини. Я сейчас уйду! — говорит виновато, привычной непринуждённостью, старательно играя того «бейсбольного придурка», каким видит его Гокудера. — Знаешь, — продолжает беспечно, выдыхая расслабленно: всё хорошо, всё хорошо, хорошо, — я понимаю, что это глупость, — тараторит всё, что первым приходит в голову, не даёт себе ни вдохнуть, ни выдохнуть, — детские мечты: я ведь и правда думал, что стану величайшим бейсболистом! — снова смеётся, снова — возвращается к мячу, — ты не подумай, я не собираюсь бросать всё и бежать навстречу мечте, — усмехается добродушием, подкидывая мяч в ладони и снова встречаясь с ним взглядом, подходит ближе, — просто это то, что мне на самом деле нравится, понимаешь? — «бросать всё» — эхом в голове, хлёстким и болезненным, стягивающим рёбра до хруста, отнимающим на мгновение возможность дышать. Даже если бы он захотел — а он, какая ирония, не хочет — уже поздно было бы бросать. Только не теперь, только не после того, что он сделал, — это ну, — запинается, не знает как объяснить, — успокаивает? — пожимает плечами и отводит взгляд, не столько потому что не может смотреть в чужие глаза, сколько потому что это правда: ему нужно было успокоиться, разобраться в себе. Ему нужно было время. Совсем немного времени, чтобы принять. Пугает не то, что он убил человека, а то как он это сделал. И можно сколько угодно искать тому оправдание, говорить себе, что так надо было, что он не мог поступить иначе, что то необходимость и залог благополучия Цуны, его спокойствия, цена тому, что он, в конце концов, сможет выстроить тот мир, в который он так верят, в который столь отчаянно хочет поверить сам Ямамото и, наверное, каждый из них. Можно говорить что угодно, но это не отменит просто факта — от отнял чужую жизнь.
Прирождённый киллер, да?
Какая глупость.
Но разве — глупость?
— Ты бы тоже не задерживался, Хибари! — Ямамото улыбается, улыбается, давится собственным спокойствием и непринуждённостью, но не может, просто не может, но спотыкается вдруг, опускает руки, словно меркнет на глазах, словно спичка, сгоревшая дотла, смотрит перед собой, но ничего не видит. Такова ли необходимость во всём этом перед ним? Никакой. В конце концов, всё это совершенно ничего не значит. В конце концов, они просто сейчас разойдутся каждый по разным сторонам. Завтра будет новый день, солнце взойдёт, долгая ночь останется позади и он снова сможет вдохнуть полной грудью. И всё снова будет как раньше.
[icon]https://i.imgur.com/qIrVEKx.png[/icon]
- Подпись автора