«Пахнет дождём.»

Он убирает зажигалку во внутренний карман пиджака, делает глубокую затяжку: горький дым проникает внутрь, коробит горло, дырявит грудь. Долгий, медленный выдох. Дым выскальзывает изо рта, вертится густыми клубами, растворяется в воздухе, сливается с небом. Не выводимым запахом оседает на чёрном костюме, рубашке, волосах, намертво въедается в кожу, в каждую из когда-либо принадлежавших ему вещей. Его пальцы всегда пахли также, сколько он себя помнил. Окурками. Дымом. Табаком. Всё в порядке, пока он ощущает этот запах: значит, всё ещё жив. Значит, ещё способен действовать. Способен подпалить динамит. Может размышлять и делать выводы. Развиваться. Становиться лучше себя прежнего. Значит, ещё не всё потеряно, можно всё исправить – как правая рука Вонгола Дечимо, он приложит для этого все усилия. Хаято понимает: чем больше он взвалит на собственные плечи, чем тщательнее будет исполнять свои обязанности, тем меньший груз ляжет на Десятого. И только одна вещь непоправима. Смерть. Десятое поклонение семьи Вонгола – почти все они прослыли пацифистами, избегавшими насилие и жестокость, но даже так смертей и крови было брошено им в лицо с лихвой. За эти полгода – особенно.

Миллефиоре возникли буквально из ниоткуда, и в одночасье обзавелись боевой мощью, сравнимой с мощью Вонголы. Так они думали сперва. Но ошиблись. Благодаря новым технологиям, они оказались на голову сильнее. На две. В распоряжении CEDEF были данные о том, что Вонгола подвергнется полному уничтожению. Были. Но Десятый, да и сам он, до последнего верили, что всё получится уладить мирным путём. Но это было до того, как прокатилась волна исчезновений, докатившаяся и до Японии, места постоянного базирования Семьи Десятого Босса. До того, как отец Ямамото, Цуёши-сан, был убит. Хаято казалось, что Железный Форт действовал нерасторопно, что Девятый слишком медлил с указаниями, и CEDEF тоже, и даже Вария держалась в стороне. Слишком далеко они были от Италии. Главная Семья – ему казалось, что они по-прежнему не считались с ними в полной мере. Хаято метался, как загнанный в угол зверь от собственного бессилия, всё это угнетало его, но Десятый по-прежнему всеми силами пытался свести прямые конфронтации на нет. Верил, что они найдут консенсус, что им удастся свести жертвы к минимуму. Хаято одолевали сомнения, но, как и всегда, он решил довериться Десятому, работал в этом направлении не покладая рук. В этом они тоже ошиблись.

Он снова втягивает дым, слишком долго задерживает его в лёгких: выдох омрачается привычной горечью на языке, и между тем, с десяток вариантов уже прокручиваются и прорабатываются в его голове, он думает, мыслит – ежесекундно, постоянно.

Думает о том, что должен как можно быстрее завершить систему C.A.I.: защитный механизм функционировал безупречно, но при отсутствии атакующих элементов в бою система была бесполезна. У него есть теория относительно потенциала Ури, но случая проверить ещё не подвернулось. Правда била наотмашь: в открытом противостоянии против командиров Миллефиоре хранители Вонголы, с большей долей вероятностью, проиграют. Их просто задавят мощными коробками и числом. Но нет дыма без огня – снаряды системы, которые он скомпоновал под пять собственных атрибутов своего пламени предсмертной воли, оказались непригодными ни для одного коробочного пулемёта, имевшегося в распоряжении их базы, а это значило одно: нужный ящик пандоры всё ещё не найден, и по его данным, он должен находиться здесь, в Японии, как и остальные коробочки, совместимые с системой. Эта система, она должна стать его основным оружием. Динамита больше недостаточно, даже не для атак – для того, чтобы просто выжить.   

Он думает о цепях Маммона, которыми Аркобалено Варии пользовался ещё десять лет назад со времён битвы за кольцо Тумана. Судя по всему, все Аркобалено, кроме агента CEDEF, были подвергнуты истреблению посредством особой радиации, а значит, и Вайпер оказался в их числе. Он думает о металле с малоизученными свойствами, из которых состояли эти цепи. О том, каким образом его синтезировать, каким образом в нынешних условиях раздобыть сырьё и какими методами с его помощью можно усилить защиту теперь уже основной и единственный их базы здесь, в Намимори.

Он выдыхает горький дым, и размышляет над тем, что единственным способом переломить ход столкновения с Миллефиоре теперь, когда кольца Вонголы уничтожены – это выследить последнего выжившего изобретателя технологии и вынудить его работать на Вонголу. Однако Кёниг уже как два года исчез со всех радаров, все концы, ведущие к нему, отстрелены. Действительно ли он жив? Даже CEDEF оказались бессильны здесь. Хибари также не удалось нащупать след.

Пахнет дождём, и в подтверждение этому небо только сильнее заволакивает тучами. Хаято делает последнюю затяжку и бросает окурок под ноги, гасит его, придавливая носком. Подавляет зевок – бессонные ночи не прошли для него бесследно, оставили на осунувшемся лице следы усталости и синяков. Ерунда. Хаято знает, что другим приходится много хуже, чем ему: выдыхает и проводит пятернёй по волосам, убирая отросшую чёлку, которая лезла в глаза; как только вернётся на базу, снова попросит И-Пин подравнять. Крепче сжимает стальную ручку кейса в руках и продолжает намеченный путь. Цепь, соударяясь с ногой, тихо бренчит, позвякивает с каждым уверенным шагом. Телефон беспрестанно вибрирует в кармане брюк: Хаято испытывает раздражение, насчитав с десяток пропущенных звонков, решает отключить звук. Благо, система шифровки Джаннини работала без сбоев, их внутреннюю связь невозможно перехватить. Он разберётся со всем этим позже, не сейчас. Но прежде, чем он успевает убрать телефон обратно в карман, экран его внезапно снова загорается, уведомляя о входящем вызове.

«Сестра».

Хаято хмурится, борясь с желанием проигнорировать звонок. Глубокая складка пролегает на его лбу, между бровей, давно не исчезает – он постоянно запредельно напряжён. Он озирается по сторонам, оценивая обстановку: насколько целесообразно разговаривать здесь, удостоверившись, пальцем проводит по зелёной иконке «принять звонок», вопреки неотложным делам, подносит телефон к уху:

— У меня важное дело, проводите совещание без меня, я ознакомлюсь со всей информацией позже.

— Сочла нужным тебе сообщить: я отправляюсь с Футой на разведку, мы вылетаем сегодня.

— Исключено. – Хаято сухо обрубает её, хмурится сильнее, едва сдерживаясь, чтобы не выпалить резкое «я запрещаю». Значит, Десятый всё-таки решил разведать обстановку в Италии, в обход его мнения относительно Бьянки. Похоже, буря, готовившаяся сомкнуться вокруг Железного Форта, беспокоит Десятого сильнее, чем он то показывал. Хаято понимает, почему Десятый так решил: почти все Хранители разбросаны по разным точкам мира и заняты каждый своей миссией, с некоторыми и вовсе утрачена связь; здесь, в Намимори, не считая тупой коровы, находятся только он и Ямамото. В Италию был направлен Рёхей, и Хаято даже не сомневался в том, что Миллефиоре отслеживают каждый его шаг; у Бьянки и Футы было гораздо больше шансов остаться незамеченными. Спорить не было смысла: Хаято только ещё раз устало вздохнул и на секунду прикрыл глаза, отметив про себя, что Десятый в последнее время сам не свой. Десятый, как всегда — в одиночку — слишком многое на себя берёт. А значит, он просто обязан облегчить эту ношу. Мало, недостаточно! Ему следует работать ещё больше. Это всё, что он может.

— Ты не можешь держать взаперти меня вечно, — голос Бьянки из динамика выволакивает его из собственных мыслей.

— Я вовсе не… С каких пор тебе требуется моё разрешение?

— Потому что знаю, что ты против. Я – не ты. Я справлюсь, Хаято. Ради Реборна. Тебе ли не знать, на что способны мои крошки-скорпионы?

— Что ты пытаешься этим сказать? Говори прямо. — Хаято холодно вспылил, понимая, что слова Бьянки не несли за собой ничего такого, и всё же они – кололи. Что значит это её «я – не ты»? Что до её скорпионов, они и в самом деле являются грозным оружием: во время последнего тестирования системы C.A.I. в недавно созданной им «Комнате урагана» за одну минуту ему удалось уничтожить всего лишь двадцать таких штук, но дело было в другом. Дело было в смерти Реборна. Обезумевшая от горя сестра тогда надолго замкнулась в себе, пока в однажды, спустя месяц, как ни в чём не бывало не появилась с утра и не предложила свою помощь. У них толком не было времени, чтобы поговорить, он всё это терпеть не мог. В свободное от внутренних дел Вонголы время (если, конечно, время, отведённое на сон, можно было называть свободным): бесконечных переговоров, поисков решений, звонков, отчётов, докладов, вылазок на разведку, «грязной» работы, от которой он как мог, ограждал Десятого, занимаясь этим чуть ли собственноручно, они втроём, вместе с Джаннини, дорабатывали систему безопасности базы, в оперативном порядке тестировали и внедряли кое-какие разработки. База была готова только на шестьдесят процентов – этого было недостаточно, чтобы в должной мере обеспечить здесь безопасность Вонголы, но они и без этого сделали всё мыслимое. Да, наспех, но пока оно работало. Иначе их бы давно уже разнесли.

— Узнаю старого доброго Хаято, заводишься с пол оборота. Это была шутка. Но не делай вид, будто ничего не знаешь, – в голосе Бьянки засквозил упрёк, и Хаято тут же сообразил, что к чему. Тц, рано или поздно она всё равно бы узнала, — Цуна…

— Называй Десятого — Боссом, — Хаято снова посмотрел по сторонам, пожалев, что вообще завёл этот разговор. Кому, как не ему знать, что Десятого не стоит упоминать вслух. А ещё он знает, что у его терпения существует очень низкий предел, и сейчас он близится к нулю. Пусть приходят. И он покажет им, затолкав в глотки динамит, что значит недооценивать Вонголу!

—…сообщил, что отец перестал выходить на связь. Интересно, как долго ты собирался от меня это скрывать.

Хаято вздохнул и замолчал. Такое часто случалось именно при общении с Бьянки, он просто терялся и не находил, что ответить, и если раньше он бы просто на неё наорал, то теперь предпочитал отмалчиваться. Хватит с неё смерти Реборна.

— Я уже направил запрос в CEDEF, жду ответа. У нас недостаточно информации для того, чтобы предпринимать какие-либо действия.

— О, Хаято, ты так повзрослел. Я почти горжусь тобой. А может, ты просто всё ещё ненавидишь отца.

— Прекрати. — за последние годы его отношения с сестрой наладились, по крайней мере, его перестало скручивать пополам от одного её вида, но временами он всё также недоумевал, что, к чёрту, творится у неё в голове. Он даже установил, какую ни какую, но связь с отцом. Они по-прежнему почти не общались — слишком долго Хаято презирал его, слишком тяжело признавал свои ошибки. Ненавидеть отца и вообще не думать о нём было куда проще, чем смириться с правдой, но вместе с тем, эта правда, о гибели его матери, как будто освободила его. И всё-таки, все эти бесконечные подтрунивания, сколько можно, а, он — правая рука Десятого Босса Вонголы, в конце концов, давно уже не ребёнок. — Возможно, их связь просто глушат. По крайней мере, так предполагает Джаннини.

— О, так даже Джаннини был в курсе, а я нет. Поняла, Хаято. Сделаю, что смогу.

— Подожди, я...

— Если дома всё в порядке, я распоряжусь, чтобы твой рояль доставили сюда. Он ведь был дорог тебе, — Хаято от этой фразы передёрнуло и перекосило. Что? Как она догадалась?! Он ничего ей об этом не говорил.

— У Миллефиоре длинные руки, мы оба знаем, что рано или поздно они попробовали бы подорвать Вонголу изнутри, начав с союзных семей. Это было неизбежно. Но до частных аэродромов они пока что не дотянулись, к тому же, всё их внимание наверняка пока приковано к основной Семье, это идеальный шанс. Знаешь, после того как отец Ямамото…

— Спасибо. — Хаято прерывает её и даёт понять, что не желает об этом говорить. Не сейчас. В трубке повисла тишина. Бьянки была права. Это только вопрос времени, когда Миллифиоре вплотную возьмутся и за них. Хаято думает о Ямамото и о Бьянки, до боли явственно ощущает, как тревога перекрывает горло не сглатываемым комом, сковывает по рукам и ногам. Нервно облизывает губы, однако, прежде, чем успевает произнести вслух то, что вертится, но никак не хочет срываться с языка, Бьянки будто читает его мысли и опережает его, нарушая молчание первой.

— Будь осторожен. Я… не могу потерять ещё и тебя.

Хаято ошарашенно замирает от этих слов, несколько секунд слушая на том конце провода короткие гудки. Отключилась. Эти слова - последнее, чего он ожидал услышать от сестры. Убрав телефон в карман и поставив кейс на асфальт, он несколько раз с силой проводит ладонями по лицу, в полной мере ощущая, как усталость подкашивает его и обрушивается с новой силой. Как он ещё на ногах стоит, тц.

«Тем, кто ранен, и тем, кто лечит — одинаково больно. Для них нет ничего весёлого, знать, что то, что они так ценят, так легко готовы разрушить».

Слова Савады Йемицу. На протяжении всех этих лет он не один раз возвращался к ним. К негласному правилу своей жизни, о котором он не должен забывать, руководствуясь которым, принимает и взвешивает каждое своё решение. Нет. Сейчас другой случай. У них нет другого выхода теперь, когда жизнь Босса находится под угрозой, с какой они до этого ещё не сталкивались — он без раздумья обменяет её на свою.

«Прости, сестра.»

Раньше он отрицал это, не хотел видеть, но она всегда была той, кто первым шагал ему навстречу и протягивал руку. Если подумать, даже в тот день, когда он сбежал из дома, она была единственной, кто вообще пытался его остановить. Это он, Хаято, был тем, кто без конца отворачивался и убегал. И пусть она сейчас этого не видит, но на его лице появляется слабая вымученная улыбка.

Улыбка тут же исчезает, как только он останавливается напротив полу-выгоревшего здания.

«Такесуши». Дом Ямамото.

Хаято окидывает взглядом «Такесуши» и думает, что это место сейчас совершенно точно описывает Ямамото: дом, почти не тронутый снаружи, но практически дотла спалённый изнутри. Сомнительно, что это была попытка замести следы, скорее, уничтожить всё, что имело значение для Хранителя Дождя Вонголы. Кто-то вовремя вызвал пожарных: тело так и не было найдено, однако была обнаружена кровь. Много крови. И следы борьбы. Шигуре Соен Рю. Ямамото Цуёши сражался, как и подобает истинному мечнику.

Хаято снова хмурится. О Ямамото несколько дней ничего не было слышно, Десятый попросил дать ему время, но у Гокудеры всё же оставались опасения, что тот может отправиться вершить вендетту и натворить делов. Ему всегда казалось, что он видит Ямамото насквозь, но порою слова и действия Ямамото давали ясно понять – ни черта он его не знает. В последние полгода они и вовсе редко пересекались вне дел Вонголы, у Хаято попросту не оставалось времени ни на что другое, кроме работы. Но он знает, что единственное место, где тот мог бы находиться во всём Намимори – здесь. Возможно, Хаято и в этот раз ошибался, но проверять каждое бейсбольное поле в округе – нет уж, увольте. Слишком дорого в последнее время ему обходились собственные ошибки. Он вообще не был ни в чём уверен, тем более в том, а имел ли право вот так врываться в чужое горе. Да, он как никто другой знает, каково это – терять, но у них нет времени для скорби. Ямамото в первую очередь, является Хранителем Вонголы, он не имеет права на слабость, не сейчас, когда он нужен своей Семье! Игры в мафию давно окончены, любой промах будет стоить им жизни. Но не только поэтому Гокудера пришёл сюда. Что ещё более важно, Ямамото был его другом. Вероятно, лучшим. Это была аксиома, о которой Ямамото не обязательно было вообще знать, а Гокудере - признавать, однако, если этому куску бейсбольного придурка для того, чтобы взять себя в руки, требуется заехать кулаком в челюсть, пусть даже подставить плечо, то так и быть — он выделит в своём графике на это время.

Хаято осматривается по сторонам, прежде чем обогнуть перетянутую ленту и войти: говорят, убийцы всегда возвращаются на место преступления, но это уже больше напоминало паранойю. Все его пять колец обмотаны цепями, слежка не обнаружена, но он всё равно колеблется. Медлит. Выдыхает. Делает шаг. Тихо отворяет сёдзи. Цепь на его ремне тихо бренчит в ответ. Ему кажется, что он вот-вот снова вдохнёт запах риса и уксуса, сушёных водорослей и сырой рыбы. Ему кажется, что он вот-вот вернётся на десять лет назад, в один из многих моментов, самых ценных для него, ради которых он однажды решился на немыслимое: сдать врагу кольцо Вонголы и продолжить жить. Время, проведённое даже не с мафиозной Семьёй, с друзьями — вот ради чего они сражаются, неизменно и до сих пор.

Дождём больше не пахнет: Хаято вдыхает, и горло сдавливает удушливый запах гари; едва не закашлялся – и это он то, заядлый курильщик с семнадцатилетним стажем в свои двадцать пять. Копоть исказила до неузнаваемости это место, сквозняк свистел со всех сторон, Хаято с трудом различает в темноте витрину, предназначенную для суши, находит чудом уцелевший и столик, садится за него и кладёт стальной кейс перед собой. Слишком тихо для того, чтобы здесь кто-то был, но он не торопится уходить. Достаёт из кармана сигарету, какое-то время крутит её в пальцах. Возможно, здесь было пусто, возможно, он ошибся – никаких признаков присутствия Ямамото. Щелчок зажигалки обрывает тишину, крохотная вспышка света, и дрожащий огонь медленно поджигает табак. Сигарета, зажатая в собственных зубах, всегда напоминает ему фитиль от динамита. Затяжка, и дым вытесняет из лёгких запах гари.

— Я бы сейчас не отказался от сашими из тунца. 

[icon]https://i.imgur.com/RQsDtkD.png[/icon][status]Guardiano Della Tempesta[/status][lz]The feared right hand man of the Vongola[/lz]

Отредактировано Gokudera Hayato (2021-04-07 20:04:41)

«Здесь не курят», — отчего-то пришло на ум.

Гокудера глубоко вдыхает: кончик сигареты медленно тлеет в полутемноте; кажется, если прислушаться, можно разобрать, как немного потрескивает табак.
Медленный выдох. Опять.
Ждёт ответа на слова, адресованные, в сущности, кому угодно и вместе с тем, никому. Он бы мог обойти комнату за комнатой, но не станет. Кажется, будто даже это простое действие разрушит воцарившийся покой, какой бывает только перед дождём. Перед грозой. Перед бурей. Если Ямамото был здесь, то обнаружить себя – его выбор.

Он снова ощущает ту же горечь во рту. Думает – у этой марки сигарет дерьмовый фильтр. Но находясь здесь, в том, что осталось от «Такесуши», ему кажется, что, рано или поздно, всё заканчивается горечью. Будто не было никогда тех весёлых дней. Будто Ямамото был и в самом деле прав: тогда это действительно было игрой в мафию. 

«Здесь не курят», — произносит Ямамото и перехватывает его за руку со сжатой в пальцах сигаретой, застывшей в десяти сантиметрах ото рта.
«Здесь не курят», — произнёс тогда Ямамото один раз, без повторов. Голосом, не терпящим возражений, не привычным для бейсбольного придурка настолько, что в ответ Хаято даже не стал подрываться с места, хватая за шиворот, за ворот, грубо, в тиски, угрожая немедленной расправой, как обычно это делал. Просто с раздражением выцедил воздух сквозь зубы, вырвав руку из чужой хватки, показательно отвернулся, затолкав не начатую сигарету обратно в пачку.  После того случая, находясь здесь, в «Такесуши», он никогда их больше не доставал. В «Такесуши» не курят.
Но сейчас это уже и не «Такесуши» вовсе.

И всё-таки, как ностальгично.
Эта мысль что-то задевает в сознании, но от Хаято ускользает, что именно. В горле саднит, и он упрямо кривит рот, поджимая губы с зажатой в них сигаретой. Слишком много мыслей. Все те дни, все те лица — после смерти Реборна Хаято кажется, что он никогда их больше не увидит. Что-то надломилось и треснуло, как перебитая его руками посуда, которую он решил перемыть, бросившись Десятому на выручку в первые их здесь посиделки. Сасагава — в командировке, связи нет, и вот теперь настала очередь Бьянки. Рокудо Мукуро и Хром Докуро четыре месяца назад бесследно исчезли, имелись кое-какие зацепки, но они ничего не дали. Десятый говорил – что бы ни делал Хранитель Тумана, он делает это на благо Вонголы. Хаято не был в этом так уверен, как и не был согласен с уничтожением колец, но решение Босса – закон – Десятый всегда знал, что делал, Гокудера – ему верил. Хибари в своей одержимости новым оружием также исчез с радаров, колесил по миру, впрочем, если бы Хаято не был правой рукой – поступил бы также: исследование коробочек его тоже немало интересовало, к тому же, зная Хибари, тот вряд ли оставит Намимори надолго без присмотра.
Если хорошо подумать, то даже Десятый стал другим, более замкнутым, каким никогда до этого не был. Гокудера знал, что всё это из-за Реборна. Как и в случае с Бьянки, гибель Реборна отразилась на Боссе сильнее, чем на прочих. Шрамами, которых не разглядеть невооружённым глазом. Хаято почти физически ощущал, как они отдалились – было что-то, с чем Десятый не желал с ним делиться. Нет, Десятый был честен с ним, но не до конца; как и всегда, как не подобало Боссу Вонголы, Десятый перед ним виновато извинялся. Хаято не понимал, за что. Это ему, чёрт побери, стоило приносить Боссу извинения!

Что до Ямамото — тот всегда делал вид, что всё в порядке, как бы ни было дерьмово. Гокудера был уверен, что даже сейчас тот возьмётся за своё и будет разыгрывать театр бейсбольного идиота. Всё одновременно по-старому, и вместе с тем, по-другому.

Он снова делает затяжку, снова задерживает дым в лёгких. Выдыхать не хочется. Горечь саднит теперь куда приятнее, забивает другую горечь.

Ямамото сказал ему однажды: правая рука это тот, кто собирает остальных Хранителей вокруг себя, чего он сделать до сих пор не способен. Даже Десятый ему полностью не доверяет – Гокудера это знает. Неуловимо чувствует перемены. Знает, что Десятый больше полагается на Хибари. Кто бы мог подумать.
Гокудера думает, что всё это, каждая деталь в отдельности, каждая промашка —  значит, что как правая рука он всё ещё недостаточно хорош. Не тот, на кого можно всецело положиться. Не тот, кому можно доверить всё, тем более жизнь Босса. Как только разберётся с Ямамото — если разберётся — будет работать над собой больше, да и вообще работать. На час меньше спать. Пропускать обеды. Увы, не спать и не есть вообще, как он это часто делал в школе, теперь выходило ему боком.

Гокудера задерживает дыхание, терпит до предела, пока не ощущает, что вот-вот закашляется от дыма — только тогда выпускает из лёгких. Кончиками пальцев аккуратно постукивает по кончику сигареты, слышит тихие шаги. Пепел стряхивается на обгорелый стол. Силуэт возникает в проёме, приваливается к створкам. Произносит, ожидаемо, чушь, натягивая на губы беззаботную улыбку — выглядит как копоть, въевшаяся в каждый предмет здесь. За копотью истинной сущности не видно, но Гокудера, ощущая привкус табака на языке, понимает: каждый забивает свою горечь, как может.

— Ямамото. — голос его мрачнеет, но ещё перед этим, как это всегда бывало, сперва мрачнеет его лицо, а оно всегда рассказывало честнее всех наговоренных и выпаленных слов разом: как и во рту – на нём проступает горечь. Но не от привкуса табака. От другого.
Гокудера смотрит на Ямамото, и понимает, что начинает сопереживать. Пустое. Не этого дождь жаждет. Гокудера ощущает это: похоже на тот короткий миг, еле уловимый, то затишье, после которого тёплый летний дождь внезапно обращается непроницаемой водяной стеной, ледяным ливнем. Ямамото — готов убивать. Но кто бы не был на его месте.

Ямамото проглатывает его обращение, давит дальше свою вымученную улыбку. Как будто ничего не произошло. Как будто это сквозняк дунул и уронил тарелку с сашими — можно нарубить новых. Тарелку — склеить. Съеденный тунец, заготовленный для банкета на сто персон — оплатить недельной уборкой и мойкой посуды. Как будто не было, прямо вот здесь, двух членов Блэк Спелл Миллефиоре, и лезвие катаны рассекало не чужие тела — рыбное филе и нори. Наверняка, тупой стороной, да? Также, как всегда поступал и Ямамото. Браво, идиот! Он бы даже поверил в эту улыбку, не стой тот сейчас, возможно, в луже крови собственного отца, или тех ублюдков. Перед кем он тут выделывается. Как же раздражает.

— Можешь не делать вид, что всё в порядке. — голос Гокудеры звучит ни громко, ни тихо. Устало. Он здесь не для того, чтобы его жалеть. И даже не для того, чтобы наорать. Для того, чтобы кое-что предложить. Что-то, о чём он не сообщил даже Десятому. Иногда бывают вещи, с которыми он разбирается самостоятельно — это тоже часть его работы.

Ямамото заканчивает свою речь, но не заканчивает фальшиво улыбаться, нервно сжимает рукоять шиная. Гокудера внимательно смотрит на несерьёзного Ямамото самым серьёзным взглядом. Ничего не произносит – вздыхает, вместе с дымом, валящим изо рта, отвлекается: пальцы его медленно проходятся по шероховатой ручке кейса, касаются холодного металла защёлок. Два движения – и створки приоткрыты, крышка откинута. Внутри кейса – несколько коробочек, пачка сигарет, бордовый платок, бумажник, вторая «Beretta» с обоймами, первая – у правого бока в подвесной кобуре, стрелять левой было удобнее, и всё же Хаято предпочитал старый добрый динамит, ибо пули против пламени предсмертной воли на практике были бессильны.
   
«Они и правда хотят убить нас и ни перед чем не остановятся.»
Хаято крепко сжимает сигарету в зубах, размышляет над этими словами, пока перекладывает предметы, освобождая потайной карман сбоку, и кое-что всплывает в его памяти после них. Слова другие.

«Как ностальгично. Ваши лица…»

На самом деле, Гокудере было нечего ответить Ямамото, он просто не знает, о чём говорить. О том, что скоро всё изменится, что всё будет по-старому, что они одержат победу, как одерживали всегда, когда «играли в мафию», что он, Ямамото, восстановит «Такесуши» — слова пустые. А пустые слова, не подкреплённые действием, значения не имеют. Он даже мог перерастать сдерживать своё раздражение, подорваться и снова схватить Ямамото за ворот, натянуть ткань до предела, притянуть к себе – чтобы всё расслышал, с силой встряхнуть пару раз, чтобы тот, наконец, опомнился и пришёл в себя и перестал, к чёрту, в конце концов, улыбаться! Но и это было выходом только в те времена, когда мафия для них была не более, чем игрой.

Добравшись до замка, Гокудера вытаскивает изо рта сигарету, и гасит об стол. Задумывается на секунду, и нарушает тяжёлое молчание. Молния при расстёгивании продребезжала, выдав характерный быстрый звук. 

— Я тут вспомнил кое о чём. Помнишь битву тупой коровы с Левиатаном за кольцо Грозы? Ламбо из двадцатилетнего будущего, теперь уже десятилетнего, сказал… — Гокудера замолкает, снова бросая взгляд на Ямамото, неуверенный в том, что стоит говорить об этом вслух. В конце концов, для Ламбо было делом привычным нести чушь, и никакие десять или двадцать лет этого не изменят. Тогда он не придал этому значения, отметив про себя разве что, что даже спустя двадцать лет чёртов Ламбо мог разреветься, как девчонка.
«Этого достаточно, чтобы довести меня до слёз», — да, именно это произнёс Ламбо. «Их лица» — только по одной причине люди так говорят. Когда побывали на чьих-то похоронах. Чёрт, если б только Десятилетняя базука осталась в их руках, тогда бы они могли бы!.. Тц.

— Впрочем, забудь. Я не для этого сюда пришёл, — Гокудера осекается, переставая воображать чёрные гробы с гербами Вонголы и рыдающим на них Ламбо из десятилетнего будущего. Они ведь так и не обнаружили тело отца Ямамото, а это — важнее. Они обязаны вернуть.
Все эти слова, всё это могло значить что угодно, тупая корова всегда тупая корова, он и сейчас временами несёт бред, благо, хотя бы за эти полгода стал серьёзнее.

— Ближе к делу. У меня есть информация об убийцах. Она вот здесь, — из бокового кармана кейса Хаято аккуратно выуживает вдвое сложенный лист с напечатанными на нём координатами, именами, рангами колец и показывает Ямамото. Держит лист двумя пальцами за угол и достаёт зажигалку – щелчок – огонь скользит по углу бумаги, мгновенно поглощая весь лист целиком, освещая помещение мягким тёплым светом; пламя гаснет также внезапно, как и возникло, оставив полумрак и горстку пепла на выжженном столе.

— Теперь информация только здесь, — Хаято убирает зажигалку обратно в карман и указывает пальцем на собственный висок, — и я выдам тебе её при одном условии.

Он смотрит на Ямамото прямо и серьёзно. Произносит один раз, без повторов. Голосом, не терпящим возражений.

— Тем, кто убьёт их, буду я.

Слишком многое изменилось за полгода. Но он не позволит измениться одному. Ямамото, в отличие от него, Гокудеры, не убийца, что бы там не говорил по этому поводу Реборн.

— Ты в деле?

[icon]https://i.imgur.com/RQsDtkD.png[/icon][status]Guardiano Della Tempesta[/status][lz]The feared right hand man of the Vongola[/lz]

Отредактировано Gokudera Hayato (2021-04-07 20:04:49)

Ветер поднимается. Меняется. Бушует. Стихает. Шелестит останками рекламного плаката Такесуши.
Ямамото молчит и только тогда становится понятно, насколько здесь тихо.
«Оглушающая тишина» — это всегда звучало слишком глупо. Оглушают взрывы и смех, выстрелы, крики. Оглушала не тишина, а то, насколько она делала всё остальное чертовски громким: то, как Ямамото сглатывает, в попытках нормально дышать, то, как время от времени сильно сжимает шинай, до различимого скрипа о рукоять, то, как подаётся вперёд после не просьбы — сделки — Гокудера ощущает это точно движение воздуха от проходящего мимо. Тишина заставляет осознавать всё: как Ямамото, чьё дыхание всегда было спокойным, вдыхает рвано и шумно — Гокудера узнаёт в этом раздражение, сдерживаемое хомутом контроля, удерживаемое на коротком поводке — в какой-то момент ему кажется, что Ямамото его ударит, готовится к этому, потому что  — понимает. Все эти эмоции — слишком знакомы.
Не ударил.
Гокудера следит за Ямамото также, как Ямамото следит за ним, впервые понимает, что присутствие Ямамото, обнадёживавшее раньше, стало чем-то совершенно иным. Поставлено под сомнение. Что его взгляд, тёплый, тоже стал иным. Нечитаемым. Гокудера не различает, что у него на уме. Если хорошо подумать — никогда не различал. В мире, в котором он вырос, улыбка никогда не была просто улыбкой. Что скрывалось за улыбкой Ямамото? За его дружелюбием? За его умением терпеть его взрывной характер, не поддаваться на провокации и удары? Хаято казалось, что всё было просто: что за всем этим скрывался просто бейсбольный придурок Ямамото и никакого подтекста. Пока за наивной улыбкой порой не начинало проглядываться нечто совершенно иное. Незнакомое. Пугающее. Реборн видел это с самого начала?

«Ямамото — прирождённый убийца».

Он по-прежнему всецело ему доверяет? Даже в таком состоянии? Думает, что совершает ошибку, думает, что с этим, по-хорошему, должен был разобраться сам, но знает — судит по себе — Ямамото этого не простил бы. Ничего бы не сказал. Смолчал бы. Но и не простил бы. Так он с ним не может.

Десять лет назад Койот Нуга, хранитель урагана в девятом поколении, устроил ему, хранителю десятого, проверку. Насколько он предан Десятому боссу, чем готов пожертвовать, чтобы следовать за ним. Об этом ему рассказал Дино много лет спустя, за бокалом виски в баре. Провал — приговор. Означал бы смерть. Он об этом даже не подозревал. Почти отчаялся. Почти провалился. Почти заработал пулю. Преданность Десятому — проверка для него. То, что было и есть для него самым важным. Но Гокудера не опасается, что Ямамото однажды предаст Десятого: это было невозможно. Только не Ямамото. Только не единственный во всём мире человек, которому он всецело мог доверить даже не свою жизнь — жизнь Десятого. Гокудера опасается, что однажды Ямамото предаст себя. И в случае Ямамото это было бы самым худшим. Но Гокудера не уверен, худшим для кого? Для Ямамото? Для Десятого? Или для него самого?   

Ямамото мягко улыбается на предложение сделки — ничего подобного от той идиотской ухмылки, какой он улыбался лет десять назад, из-за которой постоянно хотелось поколотить его, придушить или взорвать, хотя она была точно такой же. Кто из них изменился: улыбка, Ямамото, или он сам?

Ямамото подходит и останавливается напротив. Смотрит до боли прямо и серьёзно. Гокудера как может, пытается не выдавать ответным взглядом жалость — сам бы от такого вспыхнул как фитиль от динамита.

«Тогда не будем терять время.» — Ямамото соглашается, и начинает улыбаться снова. Насколько он ему доверяет? Как сильно ошибается? Почему для него это так важно?

«Ямамото — прирождённый убийца».

Это было глупо: убийцей давно уже был каждый из них. Гокудера — с самого детства. Его взгляд непроизвольно скользит по линии чужой руки, сжимавшей шинай, заставляет задаваться вопросом: сколько раз эти пальцы сжимали рукоять меча, сколько жизней унесли. Чаще чем рукоять бейсбольной биты. Больше, чем унесли жизней его взрывы. Наверняка. Он никогда не спрашивал у Ямамото, чем тот занимался в Варии, пропадая месяцами, не позволяла гордость, в его руки не попадали об этом отчёты: Вария была обособленным подразделением, не подконтрольным Десятому, покуда Девятый всё ещё не сложил полномочия и официально являлся боссом. Со временем, он бросил попытки выведать это, научился безразлично относиться к связи Ямамото со Скуало. Его давно уже не пробирала зависть.

Когда Ямамото отворачивается, чтобы положить на прилавок шинай, чтобы застегнуть распахнутый костюм, «не терять время» — Гокудера напрягается, выдыхает, на секунду жмурясь, неуверенный, стоит ли это делать, неуверенный — насколько это будет глупым. Да и чёрт с ним! Пусть думает, всё что захочет, но для него это — важно.

— Стой. — поднимается с места и хватает Ямамото за руку, сжимает, недостаточно сильно, чтобы оставить синяк, но достаточно твёрдо, чтобы удерживать его на месте.
— Сперва поклянись! — свободной рукой достаёт из кармана швейцарский ножик, щелчком высвобождает лезвие, выпускает из хватки чужое запястье — подносит свою руку к заточенной кромке, смотрит на Ямамото прямо — глаза смертельно серьезны, голос тяжел от предостережения, резким движением режет большой палец — полоснуло болью, кровь проступает из пореза, ждёт того же от Ямамото, протягивает ему порезанную руку. Клятва на крови. Что будут до конца стоять за Десятого и друг за друга. Точно тот «круг школьников» из битв за кольца, только теперь всё гораздо серьёзнее.

________________

Они ехали по шоссе уже час в сторону Кокуё Ленда, свет освещавших дорогу фонарей куда-то исчез и путь освещали фары. Их цель — заброшенная бумажная фабрика: именно там были засечены колебания колец. Ямамото вызвался быть за рулём. Гокудера уступил ему, но только в этот раз. Как только погасла сигарета, ему нестерпимо захотелось курить. Хаято бы точно не вспомнил, в какой момент привычка курить обратилась тягой нуждаться в дыме постоянно, наверное, в тот момент, когда он сократил потребление табака, он нервно тарабанил пальцами по канту проема боковой двери, в этой машине — не курил, в ней ездил и Десятый. Чтобы хоть как-то отвлечь Ямамото от его горя и себя от усталости, он принял решение рассказать ему, как удалось вычислить вражеское местоположение.

— Инженерному отделу удалось перехватить блок-системы радара колец, эта аппаратура по действию схожа с вышками мобильной связи — у них большое покрытие, но при этом они не просто отслеживают выброс пламени в текущий момент, но и фиксируют информацию, как бортовые самописцы. Разработки Миллефиоре — технически-сложны, я не понимаю, когда они успели установить их здесь. Нам удалось расшифровать информацию за несколько дней: в день предполагаемого… — Гокудера запинается, глядя на Ямамото, понимает, что не может произносить эту информацию спокойно, точно в отчёте с сухой статистикой, это были не просто буквы — жизнь отца Ямамото. Выдыхает, делая паузу, видя, что Ямамото никак не реагирует, продолжает, —… предполагаемой атаки в районе Такесуши было зафиксировано мощное излучение. Ранг колец — «B». Не уровень генералов Миллефиоре, однако, я бы не стал недооценивать противника: кольца системы C.A.I. имеют такой же ранг. Каждое кольцо и пламя — уникальны в своей комбинации, поэтому излучение от каждого также уникально. Если система однажды засечёт кольцо, она с точностью до девяноста шести процентов опознает его в момент следующей активации. Это и позволило сегодня вычислить их координаты. Как только я узнал об этом, то сразу направился к тебе. Точнее, я не был уверен, что ты в Такесуши. Твой телефон не доступен. Слушай, не делай так больше, понял?

«Все волновались!», — Гокудера замолкает, не договаривая это, всё ещё не отводит обеспокоенного взгляда от Ямамото, но ничего не может с собой поделать. Кое-что вспоминает.

«Ты не должен нести бремя в одиночку, понимаешь? Иногда можно опереться на других» — однажды, когда ему было особенно тяжело, потому что он попросту себя загнал, Ямамото сказал ему это. Это вызвало раздражение и протест, рассчитывать на других — это не то, что он мог себе позволить. Потому что тогда он перестал бы беспокоиться, а когда ему не о чем было беспокоиться — это сбивало его с толку, заставляло чувствовать себя выброшенным за борт. Бесполезным. Гокудера никогда не скажет этого Ямамото. Этот идиот только рассмеётся, улыбнётся, но в одном они были похожи — они оба никогда этого не примут, только он заявит об этом вслух, а Ямамото смолчит, скосив под дурачка и отделавшись улыбкой, как он это делал сейчас. Но сегодня, ему очень хотелось быть для него опорой. Хотя бы в половину того, насколько каждый из них опирался на него. На Ямамото.

Темно. Пусто. Тихо. Здесь никого нет. Бумажная фабрика встречает их сквозняком из пустых окон, хрустом осколков выбитых стекол под ногами, запахом цементной пыли, рулонами никем непрочитанных потрёпанных временем газет под полуразобранными станками. Гокудера проходит в самый центр пустующего помещения цеха — офисные строения остались по другую сторону — опирается спиной о торец станка, выставляет перед собой правую руку с пятью кольцами-черепами, снимает цепи Маммона, сжимает в кулак.
Здесь никого нет.
Пламя вспыхивает, разное, на каждом из пяти.
Ненадолго.[status]Guardiano Della Tempesta[/status][lz]The feared right hand man of the Vongola[/lz]

Отредактировано Gokudera Hayato (2021-02-04 21:53:35)

Кольца вспыхивают одно за другим — из полумрака проступают мёртвые скелеты заброшенных станков, свидетели упадка, призраки свершённой катастрофы; на миг кажется, что работавшие здесь люди просто разошлись по домам, отдохнуть перед новым тяжёлым днем. Если бы не слой многолетней пыли, не мусор, не ветер, задувавший во все щели, не битое стекло, можно было даже представить, что все они вернутся, нужно только время. Подождать, день, и ещё один, перед тем, как резные двери приоткроются, и в комнату войдёт светловолосая женщина, лица которой он не помнил, и после того, как пальцы её нажмут на клавиши, сердце пропустит удар;  ещё один день, и раздвинутся сёдзи, продребезжав рисовой бумагой, что отец Ямамото  улыбнётся, махнёт рукой — запах сырой рыбы, стискивающая разделочный нож ладонь, память лепит перед глазами призраков, они тоже сейчас призраки,  пусть думают, что их здесь — шестеро.  Пальцы стискивают бомбы, взгляд — качание маятника, сосредоточен, выискивает врагов, пламя зажигалки выхватывает из полумрака чужой силуэт: Рондине ди Пьёдза взмывает из коробочки, заливает всеми покинутое место — голубым свечением, порхает тревогой и сигаретным дымом в животе, но порез на пальце ноет, возвращая уверенность — Ямамото поклялся. Пообещал. Стыд тут же глушит эту уверенность — в свои планы Ямамото Гокудера так и не посвятил: он собирается взять их живыми, они — бесценный источник информации, он не может их упустить, не может позволить Ямамото пересечь черту. Но это не значит, что он не понимает, не значит, что не хочет отомстить, не значит, что не ощущает ненависть, неконтролируемую — чувствует стократно, но если они поддадутся этому, если начнут убивать, не во имя паритета, удерживаемой Вонголой от кровопролитных мафиозных войн, и без того качавшегося на волоске,  во имя мести, во имя власти, во имя силы, которая у них есть, чем они окажутся лучше той мафии, которую Десятый поклялся уничтожить? Лучше Миллефиоре, истребляющих их родных?!
Ямамото считает, что он, Хаято, ничего не понимает. Наверняка. И Хаято, равнозначно, не может ему сказать:  что не убьёт, что остановит его. Когда Гокудера говорит — «Поклянись быть верным Десятому до конца», значит сомневается в нём, значит, хочет верить, что они с Десятым не одиноки в этой войне. Ламбо ещё ребёнок, у Хибари свой интерес, Хром, Мукуро? Хах, он не может никому из них доверять, как себе, не может на всех них положиться, поэтому, когда просит — поклянись — имеет в виду «Мне больше не на кого рассчитывать,  я — один», когда говорит — «Не подставляйся, идиот!» — это не значит, что он не знает, на что способен Ямамото, не значит, что недооценивает Ямамото, значит только, что Десятый — не единственный, кому будет больно, если этот идиот умрёт! Больно не только тому, кто ранен, больно не только тому, кто кого-то потерял, Ямамото — не единственный, кто желает всем им смерти, кому больно, чёрт возьми! Ему больно видеть Ямамото таким. Он тоже этого хочет, но...

«Вот только не надо сейчас о спасении жизней», — повторяет сам себе, про себя, готовя распечатать кольцом неродной системе C.A.I. пулемёт. Это — не спасение жизней этих ублюдков, это — рациональный подход, способный дать им преимущество, который может позволить им — потерять меньше, нанести ответный удар. Чтобы защитить себя, не отомстить — чтобы посмотреть на грёбаные фейерверки, всем вместе, ещё раз. И ещё раз. И ещё много, много раз. Смотреть до тех пор, пока они не станут такими же дряхлыми, как девятое поколение сейчас.

— Двое снаружи. — Ямамото принимает боевую стойку, отводит катану назад, радар пламени — его способность. Гокудера плотнее сжимает зубами сигарету, делает затяжку, выпускает клубы дыма, касается кольцом коробочки, собственноручно модифицированный пулемёт формируется на левой руке, вспыхивает красным, заряды системы подходят, но их предельная эффективность достигает семидесяти процентов —  не уровень венков Миллефиоре, с этим что-то нужно будет сделать, найти исходник, но позже, у него нет зацепок. Наверняка, за более высоким эшелоном таскаются сошки помельче, королева не ступает по доске без пешек, но в этой игре его король — Ямамото, он должен контролировать его действия, и если что — оглушить, дальше в ход пойдёт пара малышек, он всё подготовил, отрепетировал, рассчитал, прокручивал в голове это десятки раз. Ямамото не ждёт, когда враг объявится — не даёт опомниться, подготовиться, рывком срывается — не уследить за движениями — грохот синей вспышки — дерьмо! — стена складывается карточным домиком со столпами бетонной пыли, сужает радиус видимости, кто бы мог подумать, что это — дождь, не ураган. Ямамото теряется из поля зрения, молнии рассекают бурю — залпом рвутся из дула пламенного пулемёта — зелёные молнии слепят, отдача швыряет в плечо, рассеивание пламени  — пятьдесят процентов  — оглушит, дотла не спалит, не убьёт, от тугой затяжки кончик сигареты вспыхивает, подпаливает фитили, шашки покидают кончики пальцев — череда точечных взрывов отшвыривает, обезвреживает двоих, Гокудера обещает им жизнь — в обмен на переговоры, отказано — вырубает ударами, Блэк Спелл Миллефиоре не отличаются сговорчивостью, или попросту ничего не решают, Ямамото резко возникает из ниоткуда, от сердца отлегает — дождь — не из брызг крови, бьёт тупой стороной. Ещё один нападает — Гокудера уворачивается, отскакивает, бьёт — кулаком с тяжёлым пулемётом, добавляет ногой. Пламя дождя вспыхивает позади — Гокудера запоздало думает, что Ямамото — человек, который не должен был попадать под дождь, Ямамото — человек, который подходит для солнечного света больше, чем кто-либо ещё, думает об этом запоздало на десять лет. Ласточка кружит над головой, замедляя противников — осталось двое, будут посильнее. Гокудера сплевывает изо рта застоявшийся вкус табака, ищет взглядом Ямамото — допускает промашку, его почти задевает чужое пламя: настолько не доверяет Ямамото? Чёрт! Что больше всего его беспокоит, так это то, что Ямамото отказывается убивать свои цели, а должен. Должен! Ни единого пореза, всё не может быть так просто, лично он бы не спустил бы всё так просто, а это значит —  Ямамото, как и он, знает, что это не те, кто им нужен, значит, Ямамото выжидает, значит, что он ошибся, что привёл его сюда зря, но один бы он не справился. Проклинает себя за это. Дерьмо. Они не были святыми,  ни один из них, на их руках была кровь, но он видел в Ямамото этот его взгляд, этот блеск, тускневший с каждым убийством, с каждым распарывающим смертельным ударом, нанесённым не Шигуре Кинтоки. Они не могут избежать убийств, они — во главе преступной организации, они пытались избежать этого, оба, все трое, как могли, но единственное, чего Хаято не мог вытерпеть — заглядывать в этот темнеющий взгляд. Далёкий. Холодный. Равнодушный. Взгляд прирождённого убийцы. Плоский и тусклый. Хаято ненавидит этот взгляд, потому что знает, что часть Ямамото, которого он знал, вместе с  которым смотрел на чёртов фейерверк — вместе с каждым убийством умирает каждый раз, пусть не для себя, но для него, меняется неуловимо, как ливень, переходящий в морось — дождь, но уже не тот, подставь ладонь  — наберёшь в них капли, но они пройдут сквозь пальцы, то, что останется  — будет вовсе не тем. Изменённым. Другим. Ямамото больше не будет Ямамото. Не будет больше бейсбольным придурком. Поэтому он выберет — испачкать собственные руки, чем позволить мараться этому идиоту, чем позволит этому идиоту стать таким, какими были все офицеры Варии — их объединяло одно: им нравилось убивать. Но не потому ли в нём разглядел что-то Скуало? Он отказывается в это верить.

Они вырубают последних, оба — тяжело дышат, битва затянулась, пешек оказалось больше, а коробочки — уровнем мощнее. Миллефиоре опередили их в вооружение на сотню световых лет. Переглядываются. Потолок обваливается прежде, чем они слышат грохот, прежде, чем успевают среагировать — бетон и металл обваливается сверху — Гокудера отпрыгивает, приземляясь на бок, переворачиваясь, чтобы загасить удар о бетон, но его задевает, закашливается, ищет глазами Ямамото — ласточку погребло под завалами. Отверстие в потолке мёртвого цеха являет паривший на пламени силуэт, подбрасывающий в воздух коробочку, ловящий её ладонью через кульбит. Это он!

— Забавная штука, эта ваша кровная месть. Заставляет цепных псов показать морды, но, увы, не зубы, зубы у вас так себе. И всё же, попасться на наживу после первого же трупа? Этого от знаменитой Вонголы я не ожидал. Кстати, — парящая фигура зависает над ними, вонзает кольцо в коробочку, синий свет озаряет пространство — резные двери отворяются, сёдзи распахивается, — о бетон, вывалившись из пурпурного пламени предсмертной воли, разбивается неподвижный, изломанный силуэт, — чей из вас он папаша? Твой? Нет-нет, слишком ускоглаз для тебя, блондинчик. — Фауст де Лука усмехается безгубой улыбкой, тёмные глаза вспыхивают чем-то дьявольским, Фауст произносит, тянет: — Значи-ит тво-ой. Знаете, вы, японцы, слишком много о себе возомнили.

Гокудера немеет: хватает ртом воздух, глядя на тело Цуёши-сана, подрывается, игнорируя боль, ярость искажает, сдирает его лицо, натягивает неузнаваемую гримасу — наводит на убийцу пулемёт, выпаливает огненно-красный столб, но тот разбивается на миллионы дождевых брызг о небесной синевы щит.
Пламя дождя![icon]https://i.imgur.com/HhWT30b.png[/icon]