February: Carnival

Страница: 1

Сообщений 1 страница 6 из 6

Поделиться12020-09-17 15:03:22

Автор: Stefano Valentini
Гость

Стефано девятнадцать и он знает, что это последний его концерт, как и последние дни в Италии. Именно поэтому, вопреки всему, он покладист с отцом и не говорит ни слова против, не смотря на то, что прекрасно знает что из себя представляют организаторы столь грандиозного события. Стефано лишь рассеянно улыбается и покорно соглашается представлять Валентини. Отец говорит: «Я горжусь тобой, сын.» — А Стефано думает, что это ненадолго.

Хаято двенадцать и последнее место, в которое он хотел бы возвращаться — это дом отца. Хаято знает, что тот попытается вернуть его, но у него нет ни малейшего желания слушать этого ублюдка. Хаято никогда не простит его. Он не прикасался к клавишам фортепиано уже четыре года (ну, почти) и думал, что никогда больше не будет играть, но сейчас это было необходимостью, а он уже не ребёнок, чтобы потакать своим капризам или болезненным воспоминаниям.

[icon]https://i.imgur.com/BzxP36b.png[/icon]

Отредактировано Stefano Valentini (2020-09-17 15:12:20)

Поделиться22020-09-17 23:25:06

Автор: Gokudera Hayato
Гость

[indent] «Человек, стоящий передо мной прямо сейчас, не кто-то, кто злится или гневается…»

Хаято колотит от злости и гнева. Тц. Этого стоило ожидать, взрослым нельзя было доверять, поэтому ему снова приходится это делать! Два резких движения, на которые никто не успевает среагировать, и прогремели взрывы, из окон заброшенного склада повыбивало стекла – ударной волной оба тела отбросило в сторону, от прямого попадания они рухнули замертво. Хаято успел укрыться за ящиками, пригнув голову и защитив её локтем. Он выполнил оговоренную работу, но его снова кинули. Он уже был достаточно хорош, чтобы выполнять любую работу. Но подобные ситуации, дьявол их дери, повторялись снова и снова, это всё, потому что он «ребёнок», да?! Он уже привык к такому отношению, но больше не собирался никому спускать этого с рук – тем более не позволит пристрелить себя, точно крысу в подворотне!

[indent] «…это кто-то, кто может страдать. Кто-то, кто плачет, когда другим больно...»

— Ага, как же! – Хаято раздражённо выплёвывает это негодование, больше похожее на обиду, в пустоту, всё это не про него. Равнодушно проходит мимо трупов, запихав руки в карманы. Ни страдания, и ни тем более, никаких грёбаных слёз, тц! Он мог бы обшмонать их, забрать положенные ему деньги, оружие, но он – не вор. Он вольный мафиози-одиночка.

Где-то вдалеке завыли сирены – взрыв был громкий, да ещё и ночью, разумеется, кто-то вызвал полицию! Нужно было поскорее отсюда убраться, что он и сделал – бросился бежать, а бегал он, к слову, очень быстро. Жизнь научила.

Через несколько кварталов перейдя с бега на пеший ход, Хаято, отдышавшись, умыл лицо в не работавшем по ночам фонтане, смыл с шеи пот, черпнул ладонью воду – просушил горло и выплюнул; «цивилы» обычно не имели привычки топтаться в них, поэтому вода была относительно чистой. На дне в слабом отсвете ночного освещения поблёскивали монетки – люди, чаще всего туристы, на самом деле без разницы кто – Хаято всех их считал кусками дерьма, всегда кидают их «на удачу» и загадывают желание. Хаято вроде бы не верил в такую фигню. Точнее верил, но ему казалось, что желания в этом мире исполняются у кого угодно, только не у него. Но, может быть… может быть в этот раз!

Хаято нашарил в карманах среди динамита единственную монету, сжал её в кулаке и крепко зажмурился: он представил, как однажды в будущем он, одетый в чёрный костюм (и обязательно в бордовую рубашку – этот цвет выглядел мегакруто!), идёт с расправленными плечами во главе своих людей, держащихся позади него. Не просто быть частью мафии, героев Италии, живущих на изнанке приличного мира – он хотел возглавлять свою Семью.

«Пожалуйста. Пожалуйста!», – пробормотав это, Хаято бросил в фонтан монетку. Он знал, что его желание никогда не сбудется. Это был грёбаный бред! Теперь, когда он об этом подумал, вся эта затея с монеткой показалась ему долбанным стыдом, повёл себя, точно конченный дебил! За три этих года, будучи здесь, на самом дне общества, он пытался вступить в мафию бесчисленное число раз, но все от него отказывались. Сейчас же его ярость и разочарование были высоки настолько, что он забил на это дело и решил, что всегда будет сам по себе. Он сможет – скоро у него будет много «большой» работы и никак иначе. Он был хорош в своём деле, и слава его клички давно бежала впереди него. Вот только это прибавляло не только работы, но и розыскных листовок от полицейских с его приметами, но что ещё паршивее – людей его папаши, и иногда даже проблем с другими семьями, с подконтрольных территорий которых частенько приходилось живо уносить ноги; Хаято чётко осознавал, чего он может сделать, и чего не может. Однако, в городах он обычно по долгу не задерживался, как решил задержаться здесь, в Палермо.

Он петляет по старой выщербленной брусчатке узких и тёмных переулков, вонявших ссаниной и блевотиной, яростно и со всей силы пинает каждую встречную бутылку: те с пинка отскакивали и бились о фасады трущобных зданий, когда бутылки кончились, он перешёл на указатели – и всё равно, всё равно это никак не помогало выместить всю ярость и все эти паршивые чувства. Ему мерещилось, что взгляд голубых глаз, похожих на ясное небо, укоризненно смотрит на него, в какой бы угол он сегодня не сунулся: с того момента, как он подложил бомбу в концертный зал, где должен был выступать Карло, по заказу семьи Грильо, прошёл месяц. Как бы не настаивал тот старпёр, как бы крепко не удерживал его за руку – тогда он всё равно вырвался, собрал все свои пожитки и исчез из города. Но прежде… Прежде он оставил анонимный звонок с телефонного автомата о минировании того места.
Концерт всё-таки был сорван, но никто не пострадал – Хаято узнал об этом уже из утреннего выпуска газеты. Он всеми силами упрямо делал вид, что ему было на это плевать, но если быть на чистоту – то от этой новости у него будто камень упал с плеч. И всё-таки! Тот старпёр, который сталкерил его, с чёртовыми голубыми глазами, ошибся – всё это, сказанное, было не про него. Ему было насрать, скольких он ещё убьёт! Это был мир мафии, в конце концов, и, если что-то не нравится, пусть идёт и наставляет на путь истинных прихожан матери Терезы! Только вот проблема была в том, что ему был заказан путь как к этой «матери терезе», так и к этому самому миру мафии. Настоящему.

Бредя пешком до хостела, в котором он снял комнату, Хаято с концами уверился, что какой бы это ни был город – везде было одно и то же. Обычный мир, в котором жили обычные люди, и его изнанка, обычно вскрывавшая по ночам – он всегда неприкаянно маячил где-то по середине, не принадлежавший ни одной стороне. Казино и бары, окружённые клиентами, цвета, гул и звуки, смех, вонь от перегара – всё это бесило его настолько, что он даже не заметил, как докурил сигарету до самого фильтра и обжёг пальцы. Если бы сейчас кто-нибудь косо на него взглянул, или толкнул его плечом – он бы набросился на него, как псина, сорвавшаяся с цепи, и раскурочил бы рожу собственным кулаком, бил бы до тех пор, пока костяшки на собственных кулаках не были сбиты в кровь. Ему никогда не требовалось причины для драки – он и был этой самой причиной, сам устраивал их, одну за другой, просто так было уже привычно, он так жил с тех самых пор, как три года назад сбежал из дома. Неважно, кто был избит в драке, противник, или он сам, он всегда буквально выискивал для себя «отговорки», которые давали ему право бросаться на местных головорезов, мало задумываясь о том, что однажды в его голову может попасть шальная пуля. Ему было всё равно. Всё равно всем на него плевать.

Бросив на асфальт окурок и смачно размозжив его ногой, Хаято завернул обратно в трущобы – там, по крайней мере, крысы были крысами, а не прикидывались людьми в ухоженной обёртке с начинкой из дерьма! Он шёл по неосвещённой пустой улице, когда внезапно услышал резкий визг тормозов, и прямо перед ним остановилась чёрная машина – Хаято на автомате дёрнулся к спрятанному в кармане динамиту. Из машины выбрался налысо выбритый амбал в чёрном костюме. Грильо?! Какого дьявола он здесь делает?!

— Ну и тяжело тебя найти, Дымящая бомба, пришлось задействовать кое-какие связи.

— Какого чёрта тебе снова надо? — Хаято подавил удивление и лицо его стало жёстче.

— Эй-эй. Не делай снова такое грозное лицо. Мы же вроде тогда договорились? Несмотря на то, что ты облажался в прошлый раз, мы по-прежнему хотим, чтобы ты вошёл в нашу Семью. — Грильо заискивающе прошагал к нему и положил свою громадную руку на его плечо, Хаято стиснул кулаки и сжал крепче динамит, какого чёрта он себе позволяет?! — Но сперва, скажи-ка, парень, какие у тебя дела с Девятым Боссом Вонголы?

— С кем? Хватит парить мне мозги, говори прямо! — резким движением он вывернулся из-под чужой руки, оскалился, и тут, кажется, его осенило.

— На пляже в Карини. Мы заслали кое-кого, скажем так, проследить, что понадобилось боссу Вонголы в этой мелкой дыре и каково же было наше удивление, когда мы увидели рядом с ним там тебя? Кто бы мог подумать, что тобой заинтересована и сильнейшая Семья во всей Италии?

Глаза Хаято расширились, он непонимающе потупился на Грильо. Что?

— Я не имею отношения к Вонголе! Я вольный киллер!

Значит тот старик, который всё время зависал в том баре, где играл Карло, это был!!! Это был Девятый Босс Вонголы! Старик, глаза которого походили на ясное небо, глядя на которые даже его гнев куда-то испарялся. Тогда Хаято психанул на него, за то, что этот старпёр увязался за ним, накричал, но тот внезапно обхватил его лицо обеими ладонями и произнёс что-то, чего он никогда и ни за что не ожидал услышать.

[indent] «Человек, стоящий передо мной прямо сейчас это ребёнок с очень добрым сердцем. У тебя доброе сердце, Гокудера Хаято.»

Хаято ушам своим не верил – не может быть, чтобы тот старикан был Боссом той самой Вонголы! Бред! Босс сильнейшей и самой кровавой семьи в истории Италии просто не мог сказать ему всю эту чушь, тц!

— Разумеется, раз ты так говоришь, — Грильо расползся в блевотной улыбке, — давай проедемся. Я объясню тебе суть дела. Выполнишь – считай, что принят в семью Грильо.

Хаято сглотнул, и хотел было уже послать к дьяволу этого Грильо, затолкав тому в глотку динамит, но что-то всё-таки подстегнуло его сесть в машину. Он понимал, что задолжал Грильо – перед прошлым «делом» Грильо дал ему аванс, который Хаято давно уже растратил, и если бы Грильо не хотел снова предложить ему работу, а поступил так, как поступают в мафии – то он бы давно уже валялся с простреленным затылком где-нибудь в подворотне. Насрать. Хуже, чем сейчас, в его жизни всё равно уже не будет!

Двери машины захлопнулись и она тронулась.

— Что ты знаешь об Адриано Валентини?

[icon]https://i.imgur.com/fZ2iNr7.png[/icon]

[nick]Gokudera Hayato[/nick][status]smokin' bomb[/status][lz]In the time when you're hurt, the time when you're sad Waking up the storm, releasing the flame In the time when you want to run too, the time when you suffer Together with the storm, releasing the anger I continue fighting[/lz]

Отредактировано Chmokudera Huyato (2021-01-29 21:05:12)

Поделиться32020-09-29 16:02:39

Автор: Stefano Valentini
Гость

「 Симфония №6 — это противостояние духовности, человечности и неизбежности, ненависти; рока. Начало лёгкое, дарующее успокоение и гармонию — столь же тепло и тягучим счастьем в груди отзывается, как и наши прогулки по саду. Оно прерывается быстро-сменяющими друг друга нотами, что в своей резкости столь же остры и беспощадны, что и шпага отца, когда мы занимаемся фехтованием. Это две крайности, что разделены смятением: наверное так себя чувствует себя человек, который тщетно пытается победить роковую предопределённость. Это симфония-трагедия — так говорят и, наверное, (обязательно) со временем я пойму всю глубину его произведений. 」

Собственный почерк, пусть и безупречно выверенный, кажется чуждым. И всё же, он, как никто другой, свидетельствует о любви Стефано к музыке Чайковского, о том, как он познакомился с этим творчеством и почему столь усердно заучивал не только ноты для фортепиано, но и учился правильно держать в руках смычок скрипки. Тогда, конечно, он не мог понять всей глубины работ этого композитора, тогда Стефано не осознавал до конца сколь много сил, амбиций и желаний было вложено в эту работу, как, конечно, и не мог понять сколь предрекающей была для Чайковского эта симфония. Лишь много лет спустя он, наконец, осознал насколько гениальна «сдвоенная» кульминация, впервые — и единственный раз — используемая им в шестой симфонии: две различные по характеру и функции кульминации разделяли одно место в композиции, словно давние соседи, дополняли друг друга в самый драматический момент, и удивительным образом усиливали влияние этого момента на всякого, кто прикасался к данной композиции. Эта кульминация, прописанная в самом начале, и есть основное действие — и кто вообще мог себе подобное позволить? — а вся музыка, идущая после, лишь закономерное следствие, пронизанное щемящими эмоциями. Проникновенная и нежная побочная партия слишком коротка, занимает место лишь первого раздела формы, упуская два последующих, соткана из самого олицетворения скорби. Эта симфония синоним контраста: вальс в исполнении самых различных характеров и напевных интонаций, от кратких и ритмичных, схожих с военным маршем, угловатых и сбивающих с толку до тяжёлого и подавляющего своей мощью звука, жёсткостью. Обречённость и непримиримость, как закономерный итог, незримая внутренняя борьба, мрачная торжественность и, наконец, окончание: все тревоги, вся радость и все страдания гаснут, погружаются во мрак и безмолвие. Тогда он не понимал, Симфония #6 — отклик души Чайковского, его мемуары и противоречивые чувства, вся его жизнь от начала до конца. Слишком смелая для своего времени, она представляет собой единство всех достижений тех годов, заставляет переосмыслить не только художественные проблемы, но и заглянуть вглубь себя самого. Симфония #6 — неизмеримый вклад в будущее, пронесённый через века.

Тогда он не понимал.
Сколь значимой станет для него самого эта симфония, всё творчество Чайковского.

Стефано поднимается на верхний этаж и рассеянно улыбается, когда половицы под ногами, отзвуком расстроенного фортепиано из прошлого, скрипят под ногами. Он касается пальцами, обтянутыми в тонкую чёрную кожу, лепестков, вырезанных из дерева на перилах, но не задерживает на них взгляд, как когда-то давно, будучу ещё ребёнком: тогда он видел в этом волшебство, сейчас у него до сих пор лежит в шкатулке, некогда подаренной матушкой, фотокарточка, запечатлевшая это волшебство на десять лет вперёд. Стефано знает, что это последний его день в родовом поместье: больше он в это место не вернётся, — именно поэтому он ступает в комнату с плотно закрытыми шторами, где не был уже давно. Беззвучные шаги оставляют яркие следы от обуви на полу, приминая пыль, что забивается в ноздри и заставляет поморщится, но, вопреки, не вызывает брезгливости. Стефано знает, что с того дня в эту комнату никто не заходил: пыль, так же, как и белые простыни, скрывающие мебель, стелется плотным слоем по стеллажам и камину, пыль на люстре и в углах, скрывает за собой былое величие. Некогда светлая комната, где всегда пахло весной, сейчас не пропускает ни единого проблеска света, но даже в этом Стефано находит свою красоту. Он замирает, как когда-то давно, будто бы вновь боясь потревожить чужой покой, и подносит фотоаппарат к лицу. Яркая вспышка на мгновение освещает тёмное помещение, отпечатывая в памяти конец и начало его пути, точно так же, как берёт своё начало последняя работа Чайковского. Это — доказательство того, что смерть это нечто большее, чем просто потеря человека: она искажает всё, чего когда-либо касалась, выжигает незримый след в каждом, кто сталкивался с ней, подменяет эмоции, придавай им новый окрас и меняя восприятие окружения в угоду себе. Пожалуй, Стефано это завораживало.

「 Мне ужасно хочется написать какую-нибудь грандиозную симфонию, которая была бы как бы завершением всей моей сочинительской карьеры... Неопределенный план такой симфонии давно носится у меня в голове... Надеюсь не умереть, не исполнив этого намерения. 」

Стефано не был столь же предан музыке, как был предан ей великий композитор, но был предан картинам и, точно так же, хотел создать что-то столь же грандиозное в своей жизни, преломляющее привычные каноны и пронизанное противоречивыми эмоциями, чарующее своей красотой и глубиной мысли.

Когда Стефано спускается, отец его уже ждёт и не сдерживает зудящего раздражения: «Бросил бы ты уже свои фотографии, Стефано». — Но смягчается, словно боясь изменчивости характера наследника Валентини, говорит: «Ты принял правильное решение». — И в этом Стефано, впервые, с ним согласен. Он принял правильное решение — покинуть отчий дом. Представлять семью Валентини на мероприятии было лишь данью уважения, памятью о покойной матушке и не более. Стефано никогда не хотел наследовать «империю» отца и никогда не разделял его дел с мафиозной семьёй. Отец же отчаянно жаждал, чтобы Стефано стал его преемником, познакомить с обществом, погрязшим в криминальных распрях Италии, ближе и сделать его частью этой жизни. Стефано не считал себя моралистом: у морали грань слишком зыбкая и изменчивая, — и всё же всё это было чуждо ему, вызывало абсолютное отторжение. Грязно, подло и безвкусно. Всё это оставляло после себя лишь желание отмыться и никогда больше не прикасаться, не подходить слишком близко.

Стефано знает, что аккомпанементом его скрипке будет фортепиано, но не знает, кто именно будет играть, он лишь надеется, что его партнёр будет достаточно искусен, чтобы не испортить этот вечер. Этот вечер был особенным для Стефано даже в большей степени, чем для его отца. И пусть скрипка по праву считалась королевой оркестра, занимая главенствующую ступень и обладая ярким сочетанием красоты и выразительности самого высокого по своему звучанию инструмента и певучим тембром, Стефано всегда отдавал предпочтение мягким звукам фортепиано, убеждённый, что оно, не меньше онной, способно отразить эмоции человека, преобразовать их и усилить. Богатая его выразительность ничуть не уступала скрипке и лишь оно, обладая динамическим контрастом, способно было передать звучание целого оркестра, воспроизвести музыку самых различным жанров. И всё же, невообразимой выразительности достигала та композиция, что умело вплетала ноты на оба инструмента и Стефано, пожалуй, был рад, что на предстоящем концерте именно они будут звучать вместе. Стефано всегда отдавал предпочтение фортепиано, но матушка любила скрипку, как ничто другое, и сегодня он будет играть не для отца и не для аристократов или донов мафии — для неё. Именно поэтому он соглашается, именно поэтому выбирает скрипку, вопреки собственному слову никогда больше не касаться струн её на публике.

Стефано никогда раньше не был здесь, вопреки желаниям отца, но, сейчас думает, что, пожалуй, зря упрямился: как бы он к нему не относился, но тот проделал по-настоящему грандиозную работу, воссоздав разрушенную архитектурную красоту до мельчайших деталей, вернув её к своему первозданному величественному виду. Адриано Валентини, проживая в Сицилии и имея достаточную власть, решил не останавливаться на этом: заключил взаимовыгодного соглашение на равных условиях с одной из мафиозных семей совсем из другого региона Италии и выкупил заброшенную церковь, реставрировал её и воздвиг величественный концертный зал, в знак сотрудничества, где собирались бы самые значимые люди и где, конечно, было бы проще заводить новые знакомства и заключать сделки. Отец, безусловно, гордился этим: Валентини были уважаемыми в обществе людьми, чтящие традиции и обладающие достаточным могуществом и без помощи мафии, с её помощью они, в равной степени, укрепили и своё влияние. Стефано учтиво улыбается администратору, благодарит за работу, когда та говорит, что всё готово, и, не задерживаясь, ступает дальше, но мгновение медлит, когда подходит к дверям, ведущим в залу, где проходил приём. Стефано, в знак приветствия и уважения к гостям, должен был исполнить любую композицию на своё усмотрение, и он, конечно, уже знает, что именно хочет сыграть. «Твоя задача разогреть публику и заставить её ещё больше ждать предстоящего выступления», — как сказал отец, представляющий сегодня обе семьи сразу, являясь их посредником и близким партнёром. Стефано прикрывает глаза и медленно выдыхает: сегодня, только сегодня, он сделает всё, что от него требуется, — и ступает внутрь помещения, под яркие софиты и сотни взглядов, тут же устремившиеся в его стороны, словно только этого и ждали. Стефано не меняется в лице, улыбается мягко, склоняя голову в коротком поклоне, и направляется в сторону рояля, по пути стягивая перчатки с кистей рук и мысленно выбивая ритм предстоящему исполнению. Ему не обязательно говорить что-либо — за него это сделает отец, за него скажет его музыка.[icon]https://i.imgur.com/BzxP36b.png[/icon]

Поделиться42020-09-30 08:33:21

Автор: Gokudera Hayato
Гость

Ещё в те времена, пять лет назад, когда он жил в фамильном замке у подножия Апеннин, в один день, когда ему было особенно скучно, Хаято, как будущий наследник кресла босса своей мафиозной семьи, решил подобрать себе свой собственный, уникальный способ убийства, начав, как обычно, с теоретических основ. Перерыв половину библиотеки, он наткнулся на книгу с подробным описанием средневековых пыток, в числе которых было четвертование: руки и ноги человека привязывали к четырём лошадям, которых потом гнали в разные стороны – жертву просто разрывало на части. Так вот: примерно такие ощущения, по его мнению, он испытывал прямо сейчас, когда его внезапно окружила толпа старпёров:

— Помню ваше фантастическое сольное выступление, словно оно было вчера.
— Невероятно талантливое, изумительное дитя!
— Мы не можем забыть об этом, даже сейчас, спустя столько лет, нас бросает в дрожь!
— Невероятно прогрессивное исполнение, полностью превосходящее всё то, что мы когда-либо слышали. Во истину, ваш гений уникален!
— Ходили слухи, что кому-то удалось записать Ваше выступление, но оно было утеряно, как горестно, мы и не надеялись услышать вас вновь!
— Великолепное, действительно великолепное исполнение, которое никто ни до ни после не сумел повторить!
— Мы уверены, что Вы и сегодня произведёте настоящий фурор! Мы так долго о Вас ничего не слышали, думали, что Вы прекратили свои выступления!

У Хаято дёргается глаз, когда какие-то старики в официальных шмотках без конца трясут его руку и обступают со всех сторон, галдя на перебой, а он всего-то имел долбанную неосторожность кивнуть на чей-то вопрос «а вы случайно не…», поддерживая легенду своего здесь пребывания – да, он тот самый Хаято, юное дарование, уже в семь своих лет тогда способный похвастаться навыками профессионального пианиста. При одной мысли о тех временах его до сих пор кидало в дрожь – ему хотелось наорать на своих, лучше б их, к чёрту, не было, поклонников, и, грубо распихав всех локтями, дать дёру. Но он ещё не выполнил заказ Грильо.

— Тот самый гениальный ребенок-пианист?

Проклятые извращенцы! Да во время каждого из тех «выступлений» он находился чуть ли не при смерти, под действием сильнейшего яда в исполнении собственной сестры, и доигрывал каждую партию только ради того, чтобы не опозорить отца! Теперь он и подавно жалел об этом, как никогда, о том, что не сбежал гораздо раньше, только потому что не хотел, чтобы отец упал в глазах других. Зря! Потому что этот грёбаный ублюдок, его отец, он!..

Хаято затрясло, и он, психанув, зажмурился и вырвался из толпы бесивших его кусков дерьма. Ничем большим все эти люди не были. Хаято считал обидным для себя тот факт, что в нём по-прежнему видели всего лишь ребёнка-пианиста, а не вольного киллера по прозвищу «Дымящая бомба».

— Идите к!.. — он вспомнил о своей миссии и вовремя прикусил язык, — Извините, я волнуюсь, мне нужно подготовиться к выступлению! — после этого он юркнул куда-то в узкий боковой проход, старпёры понимающе закивали и отстали, как же ему не нравилось лебезить.
Всё это место, оно было таким фальшивым. Снаружи — обшарпанная унылая часовня, каких по всей Италии миллион штук, а вот внутри – кто-то явно вложил сюда кучу денег, но лучше здесь не стало: мрамор, роскошь, старинные канделябры и прочая дорогостоящая и древняя фигня — всё это он уже видел сотни раз в родном замке и предпочёл им трущобы. Какая разница, если и там, и там были убийцы? В последних хотя бы никто не прикидывался его семьёй!

Хаято нахмурился, привалившись к кирпичной кладке возле дверного проёма с портьерами, ведшего в зал для приёма. Ослабил чёрный галстук, завязанный на шее слишком туго. Сейчас бы покурить. Давно он так не одевался, со времён, как сбежал из дома, и не то, что бы ему не нравилось, на такое просто не было денег плюс, навевало ненужные воспоминания, да и разве в таком прикиде удрапаешь от кого побыстрее, или наваляешь кому по морде? Хаято запихал руки в карманы, задев толстую цепь, красовавшуюся на ремне, которую носил каждый день – её оставил, а то начнёт выглядеть как эта куча старпёров.

Новая работа заключалась в устранении некого Стефано Валентини, сына одного сицилийского мажора. На самом деле, всё это должно было выглядеть как теракт, по уже отработанной схеме: сегодня в этой отреставрированной церкви проходил концерт для «избранных», подозрительно напоминавших бесконечные приёмы, которые организовывал его отец в их замке. У Грильо были связи с организаторами этого вечера, и то, что Хаято, имеет прошлое гениального пай-мальчика-пианиста, от которого он, разумеется, всеми силами и всем своим упрямством пытался откреститься – играло только на руку. Ему даже удалось без подозрений протащить динамит. Это тоже организовали. По «случайному» стечение обстоятельств, приглашённый пианист не смог выступать сегодня, и посредники Грильо имели счастье сообщить организаторам приёма, что у них есть действительно стоящая замена. Хаято ушам своим не поверил – после прослушивания, его действительно пригласили! На подготовку ушла неделя, он с удивлением обнаружил, что по-прежнему превосходно играет на пианино. На самом деле он понял это ещё в том захолустном баре, подменив разок того старика, Карло. Хаято тогда думал, что никогда больше не коснётся клавиш, однако в баре всё было по-другому. Сейчас же он просто клацал по ним на «отвали», но и этого оказалось достаточно, чтобы счесть его навыки игры превосходными. Но он играл не так, как тогда. Как тогда, когда он был рядом с…

— Ну что за дивный цветок, дорогая, вы просто прелестны, — услышав знакомый голос и звуки чмокания губ, впечатывавшихся неизвестно в какие места, Хаято закашлялся – рука его случайно дёрнулась и слишком туго сдавила у горла галстук.

«Это же!! Не может быть!», — Хаято был готов биться лбом о землю, типа об заклад, что это голос Шамала, уж его то он узнает из сотен! Он осторожно выглянул из-за проёма: точно, неподалёку, в окружении опешивших женщин в вечерних нарядах стоял бывший персональный доктор его семьи, и по совместительству, известный в преступном мире убийца, одетый, как пижон из прошлого века, который за неделю до этого беспробудно, не просыхая, пил.

«Всё такой же бабник, отвратительно!»

Почему Шамал был здесь? Что ему теперь делать? Не может же он подорвать это место вместе с ним! Проклятье! Хаято смотрит на человека, которого считает своим учителем, и борется с собой, чтобы снова не удрать. В какой-то момент он понимает, что ему хочется выбежать тому навстречу, и, стуча кулаком в грудь, привлечь к себе внимание, что-нибудь прокричать. Чтобы Шамал посмотрел на то, каким он стал – «Дымящей бомбой». Своими силами, сам, без его помощи! Чтобы Шамал пожалел о том, что однажды отказался обучать его убийствам.

Хаято опомнился и стиснул зубы – чёрта с два! Внезапно, в нос ударил резкий запах одеколона.

— Можешь перестать прятаться, — голос Шамала прозвучал настолько близко, что Хаято чуть ли не подпрыгнул, с выражением громкого ужаса на лице осознавав, что из-за проёма на него уставилась физиономия с трёхдневной щетиной и небрежно застёгнутой у горла рубахой.

«Чёрт, он меня заметил!! Как и ожидалось от Трайдента!»

Хаято сделал вид, что вовсе не ныкался и не следил за ним, гордо вышел из своего укрытия.

— Такой большой уже, а всё таскаешься за мной, как собачонка. Шучу. Ни на дюйм не вырос. Всё такой же надоедливый глупый ребёнок, — как и пять лет назад, Шамал всё-также пренебрежительно от него отмахивался. Зачем тогда вообще подошёл!

— Ничего я не таскаюсь! — Хаято обиженно огрызнулся, но гости, слишком занятые разговорами друг с другом, не обращали на них внимание, — Что ты здесь делаешь? И вообще, с каких это пор ты заделался ценителем классической музыки?

— Глупый ребёнок. Ты только посмотри вокруг, столько прекрасных женщин ждут меня в этом раю! Кстати… я заметил, какими глазами ты пялился на ту красотку… — прежде, чем продолжить, Шамал с прикрытыми глазами и блаженной рожей выдержал драматичную паузу, — Ах, пубертат, волшебный возраст!

Все эти его издёвки – он ещё с детства ненавидел! Чего только стоили одни байки о шестидесяти двух сёстрах – и поверил ведь!

— Что за хрень ты несёшь?! — Хаято физически ощущает, как полыхают его щёки, оповещая о готовности провалиться сквозь землю; он почти взмолился, шёпотом крича на Шамала – особый навык! Но Шамал внезапно стёр с лица блаженный вид и уставился на него с самым серьёзным видом, от которого бросало в дрожь.

— А теперь, слушай сюда. Понятия не имею, что ты здесь забыл, и мне неинтересно. Давай так. Ты не…

«Это так мило», «У них одинаковые причёски», «Наверняка он просто замечательный отец!», «Повезло же его жене.»

— Постойте, прекрасные сеньориты, я не женат, я свободен для отношений, это не мой сын!

Хаято закатил глаза, когда Шамал кинулся к своим глупым бабам, но не прошло и секунды, как тот вернулся с самым несчастным и раздосадованным видом. Не поверили, ха!

— Чёрт! Из-за тебя я опять упустил столько женщин! Так о чём это мы? Ты — не портишь мне вечер, я — тебя не видел. Усёк?

Хаято надулся: объясняет так, как будто с глухонемым разговаривает, или что ещё хуже – с ребёнком! А это нехило раздражало, ему вдруг захотелось рассказать всё Шамалу: о том, какая «большая» и «важная» у него работа; что очень скоро он станет таким же знаменитым убийцей, как и он сам, Трайдент Шамал. Но Шамал никогда его ни во что не ставил, и это злило Хаято ещё больше.

— То есть, ты ничего не скажешь отцу? — это единственное, что он смог наугад буркнуть. На самом деле, Хаято это вообще не волновало. Даже если отец узнает, как только он выполнит свою работу, то тут же исчезнет. Грильо обещал прикрытие.

— Я тебя умоляю, — Шамал закатил глаза на тот же манер, как секунду назад это проделал Хаято. Снова издевается! — Ты что думаешь, у твоего отца других забот нет, кроме поисков капризного избалованного ребёнка, не уважающего собственную семью?

Хаято ощетинился от возмущения и отступил на шаг, широко расставив ноги. Капризы? Избалованность?! Так убийство его матери – это так называется?

— Да мне плевать! — он осознал, что выпалил это слишком громко, когда было уже поздно: гости оглянулись на них. Шамал рассмеялся, и выволок его за плечо в тот же узкий коридор.

— Что смешного?! Пусти! — Хаято попытался вырваться. Безуспешно. От Шамала разило резким запаха одеколона и спиртного.

— Так ты ничего не знаешь, — чёртов Шамал продолжал посмеиваться над ним, и тогда Хаято окончательно вспылил.

— Чего я не знаю?!

— Бога ради, будь потише, у меня от тебя уже голова болит. Семья Гиази совершила вооружённый налёт на ваш замок в Аппенинах и реквизировала его.

— Ч-что? — сердце Хаято совершенно остановилось. Его будто огрели чем-то тяжёлым по голове, до него не сразу дошёл смысл того, что ему только что сказал Шамал. Возможно, потому что тот почти перешёл на полушёпот.

— Не только не пользуешься извилинами по назначению, так ещё и на слух тугой. Что за проблемный ребёнок. Твоя семья долгое время была одной из самых влиятельных в регионе – иначе я бы не стал на вас работать, а у таких людей много врагов. Но о чём это мы, откуда об этом знать такому недалёкому эгоистичному ребёнку.

— Хватит называть меня ребёнком! Я не!..

— Твоей семьи там не было, если ты об этом. Я о твоих родителях и сестре. Знаешь, у меня бы сердце разорвалось, случись что с малышкой Бьянки, она выросла такой красоткой! Кстати, у тебя случайно нет её телефончика?

— Прекрати паясничать! — Хаято крепко стиснул зубы, с трудом сдерживаясь от охватившей его паники. Какого чёрта! Ему должно быть всё равно, да и вообще, родители ему не родители, а Бьянки – не сестра, он их ненавидел!

— О, глядите, кому стало интересно.
— Заткнись!

— Слуги и охрана — расстреляны. Путём, хм, переговоров, это дело удалось худо-бедно уладить, но репутация твоей семьи несколько пострадала. Я удивлён, что здесь об этом ещё не трубят на каждом углу, — Шамал выпустил его плечо из мёртвой хватки, поправил ворот рубахи, дёрнул головой и убрал налипшую на лоб чёлку, — твой отец нанял меня разобраться с этим делом.

— Тогда какого хрена ты делаешь здесь?!

— Ищу прекрасных женщин, чтобы провести с ними прекрасный вечер, что же ещё. Точно – сестёр, я ищу сестёр, — Шамал перешёл на привычный голос и снова стал обычным раздражающим Шамалом, — Ну-с, бывай. И помни про наш уговор. Держись от меня подальше, я не собираюсь нянчиться с надоедливым ребёнком.

— Сам держись от меня подальше! — Хаято, уязвлённый рассказом Шамала, не мог не огрызнуться тому в спину. Зачем он ему всё это рассказал? Он же сказал – ему плевать!

— И перестань копировать мою причёску, мне стыдно осознавать, что меня пародируют такие приставучие дети.

С этими словами Шамал снова увился за одной из женщин, сделав вид, что Хаято вообще здесь не существовало. Хаято понаблюдал за ним ещё пару минут; плечо, чёрт бы его побрал, теперь болело, тоже ему врач! Он пытался не думать о том, что произошло с его семьёй, но мысли сами собой вертелись только вокруг этого. Отец потерял тот замок. Тот самый, где он провёл большую часть своего детства. Тот самый, где проходили его занятия по игре на фортепиано. Тот самый, куда приезжала его учительница по музыке, его… мама. Тот самый, в который она однажды не вернулась, потому что отец приказал убить её! Хаято нахмурился – да плевать, его больше не касается ничто, связанное с этой семьёй! И раз уж на то пошло, то его отец – просто слабак, не способный удержать даже какой-то паршивый замок!

Придя к такому выводу, Хаято немного успокоился и решил, что должен как можно быстрее расквитаться с этим делом, а потом свалить отсюда. Где был этот чёртов Валентини?! Ему даже подумалось, что теперь не так уж ему и хотелось вступать в семью Грильо. Ему и одному хорошо. Шамал же один! Ну, почти.

Мимо проходил официант, и Хаято схватил у него с подноса фужер и тут же отпил.

— Пфффт! — горькая жгучая жижа пошла носом – чуть не подавился, что за фигню они здесь пьют! И пахнет, как обычно воняло от Шамала, чёрт! Он только через секунду понял, что официант обеспокоенно уставился на него, спрашивая, всё ли в порядке. Хаято покраснел и смущённо отвернулся, всё же вытерев лицо протянутым ему платком.

— Я в порядке, у вас что, колы нет? — Хаято скривился, глядя на высокого официанта, и на то, как очередные пассии Шамала на заднем фоне врезают тому пощёчины, и вот от этого зрелища злорадная ухмылка не могла не растянуться на его на губах!
— Только лимонад, синьор.
— Обойдусь.

В любом случае, скоро его выступление, а он до сих пор не подошёл к организаторам. Но главное – не установил динамит и не нашёл свою цель. Нужно было поторапливаться! Пока он пытался разглядеть в куче незнакомых лиц рожу с газетной вырезки, которую ему дал Грильо, свет в зале внезапно погас, стало темно, и софиты направились к главному входу, который вёл к сцене. Зал ахнул. В проёме появился высокий мужик при полном параде.
А вот и его цель! Точно, это он, точно такой же, как на фотографии.
[icon]https://i.imgur.com/UgOwAuH.png[/icon][nick]Gokudera Hayato[/nick][status]smokin' bomb[/status][lz]In the time when you're hurt, the time when you're sad Waking up the storm, releasing the flame In the time when you want to run too, the time when you suffer Together with the storm, releasing the anger I continue fighting[/lz]

Отредактировано Chmokudera Huyato (2021-01-29 21:05:23)

Поделиться52021-07-20 16:31:33

Автор: Stefano Valentini
Гость

Fantasia and Fugue in A Minor, BWV 904

Стефано никогда не жаловал в должной мере подобные мероприятия, но всегда был их участником: то необходимость и долг его, как преемника семьи Валентини; семьи, что всегда была на виду и имела своё влияние, что должна была показывать свою статусность и, в чём был убеждён отец, своё превосходство. Лицемерная кротость, сжатая радушием и манерами, и властность в рукопожатии, непоколебимость во взгляде, что мороком пренебрежения учтивого затянут. Стефано, наверное, стоит сказать отцу спасибо за это: подобное воспитание, высеченное под кожей, открывает перед ним и правда многие двери, располагает к себе и ложится доверием в чужом сердце, симпатией. Стефано делать этого, конечно же, не будет; он сделал достаточно, ступив за порог этого места, согласившись посетить данное мероприятие и стать частью этого грандиозного представления, пропитанного фальшью и поисками выгоды для себя со стороны каждого.

Стефано прикрывает глаза, вдыхая полной грудью; задерживает дыхание, мягко касаясь пальцами клавиш почти невесомостью. Когда смотрит, едва сдерживает глухую усмешку: ты можешь исполнить, Стефано, любую мелодию на своё усмотрение, но, конечно же, лучше будет, если исполнишь Лунную Сонату Бетховена. И что ещё мог пожелать услышать отец, в самом деле? Нет более беспроигрышного варианта, если хочешь расположить к себе слушателей. Едва ли найдётся хоть один человек, который ни разу не слышал эту композицию и почти каждый был влюблён в неё с первых нот. Кто-то писал про неё: «Блестящее доказательство того положения эстетики, что форма подчинена содержанию, что содержание создаёт, кристаллизирует форму», — и сложно было поспорить с данным утверждением; Лунная Соната, по праву, была одной из самых великих работ композитора. Эмоционально богатая, вобравшая в себя и грусть, и веру, и сомнения, спокойствие и душевные порывы, тяжесть, что оседает на сердце и не отпускает; то яркий пример, как переживания берут вверх, становятся движущей силой, затмевая всё прочее. Эта мелодия обаятельная в своём легкомыслии, сердечна и кокетлива; эта мелодия капризна в исполнении — контраст ласковых интонаций с насмешливыми сбивают с толку многих, как и постоянные эмоциональные порывы, не находящие удовлетворения в конечном итоге. Но всё это создаёт ощущение грандиозности, всё это грациозно и не может не привлечь — этот контраст и гамма эмоций от щемяще-тоскливых, до обжигающе-страстных; вся композиция пронизана ими, гневными и отчаянными, тревожными и восторженными, мечтательными и печальными — порывистые и до колкого эмоциональные, они складываются завораживающей мелодией, что способна достигнуть души каждого, кто слышит её.

Стефано не нужно видеть ноты, чтобы исполнить композицию безукоризненно, он знает её наизусть. Стефано не собирается играть то, что выбрал для него отец: он сказал, что придёт и исполнит волю его, но не потому что жаждет угодить — этот вечер не для отца, этот вечер для него самого, это прощание и дань памяти. А Соната... ни к чему топить в тоске и переживаниях свою публику. О, если отцу хочется драматизма, то пусть, но почему бы не добавить экспрессии? Стефано точно знал, что хочет играть, он уже давно это решил для себя, и пусть был соблазн отдать предпочтение Временам года Чайковского, всё же, Фантазия Баха для сегодняшнего вечера будет куда более уместна. Если отцу хочется драматической патетики, Стефано ему её даст, но сделает всё по своему.

Пальцы Стефано касаются клавиш уверенной мягкостью, быстрым изяществом порхают от одной к другой, выстраивая в воздухе музыку, кажется, созданную чистой импровизации увлекающей и завораживающей, переходящей в сжатую сосредоточенность глубокую. Стефано меняет ритм, переходя от одного фрагмента к другому, легко, будто играючи, будто нет ничего проще и естественнее для него, чем это; плечи расправлены, осанка идеально прямая, взгляд сосредоточенный, но не замечает перед собой ничего. Стефано растворяется в музыке, становится с ней единым целым, её основной и продолжением. Эта композиция, пожалуй, одна из любимых у него, эта композиция — характерна, как никакая другая в данный конкретный момент, обращается желаниями и стремлениями, станет завершающим акордом его пребывания в Италии. Быть может то безумие, такая же фантазия, но отступать и менять своё решение Стефано не хочет, не собирается. Эта композиция — многогранная, контраста; ярко показывает, как совершенно противоположные переживания и чувства могут обратиться единым и гармоничным. Там, где глубокая драма, следом идёт полнота ощущения жизни, где трагичный пафос угнетает и давит, там же он уравновешивается яркостью красок и живым темпераметром. Образы противоречивы и контрасты, чередуются и противостоят друг другу, образы, словно колонны, подпирают могучие своды, рождая увлекающую фантазию, грандиозную и поражающую своим величием. Бурная патетика и возвышенная лирика эмоционально противоположны друг другу, но становятся единым, острым и обволакивающим волшебством разносятся по пространству, увлекая за собой. Стефано последний раз плавностью касается клавиши, удерживает звук, что вибрирует в воздухе ещё несколько долгих мгновений и затихает; надевает перчатки обратно на руки, прежде чем подняться, касается пальцами груди и мягко улыбается, склоняя голову в коротком поклоне, выказывая уважение всем присутствующим, но не имея собственной заинтересованности нисколько. Овации приятны, глупо было бы утверждать обратное — Стефано любит внимание, ценит признание, — но то представление всё ещё для себя и для матушки, ему всё равно как на него отреагирует отец и так же не столь важен чужой бурный восторг, затаённое восхищение во взгляде: этих людей он не знает, этих людей он видит в первый и последний раз.

Стефано знает: отец не осмелится подойти к нему и отчитать, только не на глазах у всего общества, — чего Стефано не знает, так это того, кто будет выступать вместе с ним, и подобное безответственное отношение к предстоящему концерту, признаться честно, раздражало. Впрочем, выяснить это не так сложно; он учтиво переговаривается сперва с одним, потом с другим, обаятельно улыбается подошедшей даме, но мягко извиняется, оставляя её одну, ссылаясь на то, что ему нужно подготовиться к следующему выступлению. И в том не только повод избавиться от назойливого внимания, но и правда: повторить материал не помешало бы, как и перекинуться парой слов с тем, кто будет у него на клавишных. Ребёнок. Это будет какой-то мальчишка. Стефано пытается унять вновь подступающее раздражение, понимает, что ни в коем случае нельзя умалять чужих талантов, ссылаясь на возраст, понимает: раз его пригласили, значит тот и правда хорош, но. Ничего не должно испортить этот вечер.

Стефано взглядом выискивает нужную фигуру, едва приподнимает брови, когда находит нужного ему мальчишку — меньше всего тот походил на чистокровного итальянца, — но лишь выдыхает негромко: чужая родословная последнее, что его должно волновать, единственное, что его на самом деле волнует так это то, чтобы вечер прошёл без эксцессов.

— Гокудера Хаято? — он говорит негромко, но уверенно, окидывая того нечитаемым взглядом, улыбается мягкой доброжелательностью, — так понимаю Вы будете выступать со мной в следующем акте? — Стефано, признаться честно, не знает, как тактично спросить о том, что его волнует, поэтому говорит прямо:

— Прошу прощения, если покажусь бестактным, но Вас проинформировали, что именно мы будем исполнять? — бросает короткий взгляд на подошедшего официанта и жестом отказывается от выпивки, взглядом указывая, чтобы тот оставил их одних, — Вы, должно быть, очень талантливы, — между делом замечает, приподнимая уголки губ в неясной улыбке, когда обращается снова к мальчишке, — надеюсь на плодотворное сотрудничество с Вами.

[icon]https://i.imgur.com/BzxP36b.png[/icon]

Поделиться62021-08-08 19:19:14

Автор: Gokudera Hayato
Гость

Свет софитов гаснет, и становится темно почти, как в кинотеатрах, где Хаято зависал иногда по вечерам, когда на улице стояла холодрыга и ночевать где попало было тупо, ныкался на полу на в задних рядах, когда оканчивались сеансы и дремал в удобных креслах, пару раз ловили, но он сбегал до того, как приезжала полиция или органы опеки. Тупые перешёптывания сменились мёртвой тишиной — Хаято повертел по сторонам головой: все, как загипнотизированные, пялились на этого Валентини, воссевшего, точно пава перед роялем, Хаято передёрнуло — всякий раз, когда он это видел, как кто-то играл, пусть даже в захолустных барах, из которых его пинками выгоняли, улюлюкая обычно про грудное молоко его мамочки — всё это вызывало не самые приятные воспоминания, и хер бы с барами и его ублюдками, но эти чёртовы пианино!

«Тоже мне!», — Хаято нахмурился и угрюмо буркнул, ему вдруг изо всех сил захотелось обратить всё внимание этого дурацкого контингента на себя — «смотрите на меня, я смогу сыграть также, нет, даже куда лучше этого павлина!». Хаято во многом был лучше многих, так ему казалось, но почему-то никто никогда его не признавал, особенно, чёртова мафия. Он ещё долго бубнел что-то про себя, пока пальцы его цели не коснулись слоновой кости рояля, и в тот же миг из под-клавиш начала проливаться сумрачная мелодия. И она пронзила. И Хаято забыл обо всём: зачем вообще пришёл сюда, о Шамале, о том, что какие-то ублюдки напали на их замок, о том, что этот замок давно был не его домом. Слишком знакомая мелодия, и не потому что это был чёртов, глухой его, Бетховен. Каждое нажатие по клавишам как-то отдавалось стуком сердца где-то в груди, или в глотке, дрожью в пятках, и Хаято захотелось просто развернуться, растолкать всех и сбежать отсюда подальше, как он обычно это делал, когда сталкивался даже не с проблемой — проблемы он избивал, а вот когда-то что-то напоминало ему о прошлом, вместе с музыкой, эти воспоминания всплывали с самого дна, кажется, он даже не знал, что их ещё помнит... Чёрт! Хаято хмурится от нежного голоса в собственной голове. Солнечные зайчики в окнах, звуки брызг фонтана с открытой террасы. Всё, что он помнил.
— Соната для фортепиано номер четырнадцать, до-диез минор.
Обрывок болтания ног: слишком грустная, скучная, но красивая, но это ведь играет она.
— Не нравится? Её написал человек, думая о другом, дорогом ему человеке, которому давал уроки музыки. Прямо как мы с тобой.

Ласковый смех щекочет уши, точно не прошло с тех пор много-много лет. Хаято замирает, будто его по голове огрели. Почему из миллиона штук долбанной классики именно эта мелодия?! Та, которую называли Лунной, или «Sonata quasi una fantasia», какого чёрта все эти названия сами собой всплывали в голове, он их не запоминал, и он их не звал! Человек, которого он должен был убить, играет эту мелодию на рояле, спиной к нему, потому что Хаято торчал где-то сбоку зала, а Хаято видит вместо широкой стариковской спины туманный образ знакомой женщины, игравшей ту же мелодию, только теперь вспомнил — с грустной улыбкой, или он это додумал.
Пианист заканчивает идеальную мелодию финальным порханием клавиш, тонкими пальцами нажимает дважды, и ноты протяжно зависают в зале, повторяясь эхом, растворяясь снова в мёртвой притаённой тишине, резко проглоченной овацией. Только тогда Хаято отвисает и вспоминает, зачем он вообще здесь: он должен устранить этого чёртова старика! И почему ему так не везёт на пианистов-стариков, сперва Карло, теперь вот этот вот! Хаято пристально смотрит, почти устрашающе пялится на свою цель, принимавшую благодарности то от одного, то от другой: думает, что не мешало бы до выступления за этим человеком проследить, наверняка для таких важных шишек полагались отдельные покои, гримёрки там или что-то типа того. Можно было установить там, но куда проще — после их совместного, Хаято снова скривился, выступления, силясь вспомнить, чего там ему вешали на уши Грильо, кажется, этот ещё и на скрипке играть горазд, этот вот снова будет давать какой-то номер. В промежутке будет пауза и фуршет, вот тогда можно будет разместить динамит, он сто раз проворачивал такое, взрыв повергнет зал панику, вот тогда то он незаметно улизнёт. Гокудера сглатывает и храбрится: его давно не волновали убийства, так он сможет стать членом настоящей мафии. Но при мысли о динамите Хаято заозирался, пряча в карманах вспотевшие ладони, ему казалось, что шашки выпирали из его скрытых карманов на весь свет, его начало вдруг параноить, что все вокруг начнут вот-вот тыкать в него пальцем, и кричать, что у него, мелюзги, что-то из штанов выпирает, и шёл бы он к мамочке, а не в мафию. Потом он начал зачем-то думать о Шамале, что, если того заденет?

«...дера Хаято?»

Кто-то обращался к Хаято, и это было настолько диким, что застигло его врасплох.

— Чё?! — Хаято аж подпрыгнул, услышав своё имя, и резко развернулся, готовый по инерции навалять первому встречному по самое не балуй — удар коленкой в пах свалит любого взрослого, а там дело за малым! Но одна только рожа обратившегося к нему заставила его растеряться и застыть тупой восковой фигурой: он почему-то перебирал в голове множество вариантов по слежке за Стефано Валентини, но исключил тот самый, который приключился прям сейчас, что Стефано Валентини выйдет на него первым. Куча дерьма, вот это что!

— А, да... Правильно понимаете! — Хаято ощетинился, снова ощущая на себе этот распиливающий взгляд, невзирая даже на улыбку — так всегда на него смотрели. Так, будто он ничего не стоит, так, будто он ничего из себя не представляет, так, будто на том самом месте, на котором он стоит, не стоит никто. Он всегда был готов к такому взгляду, поэтому огрызался первым. Но этот Стефано продолжил так вежливо и невозмутимо, что сперва Хаято даже стало стыдно, что он типа как вроде в ответ наехал, и как-то во всех местах начал жать этот долбанный фрак, но потом стыд как рукой сняло — проинформировали ли? Этот старикашка не стал исключением: все вечно относились к нему, как к несмышлёному ребёнку. Не знает, что они будут играть — он, что смеётся над ним, этот ублюдок?! Хаято едва не выпаливает это вслух, но вовремя одёргивает себя, и передразнивает этот же невозмутимый вид:

— Clair de Lune Клода Дебюсси. И да, я очень талантлив и с детства давал выступления перед многими-многими людьми! — Хаято выпалил это типа в какой-то ему самому непонятной обиде прежде, чем понял, что вообще он несёт. Какого чёрта ему так захотелось щегольнуть, похвастаться и выпятить грудь перед этим вот?! Он никогда и никому с тех самых пор, как ушёл и дома, об этом не рассказывал. И вообще, еле заставил себя несколько раз отрепетировать этот чёртов «лунный свет». Достаточно простая композиция по его меркам, та женщина, его... мама говорила, что нужно заучивать мелодии наизусть, когда пальцы знают клавиши, а клавиши — пальцы, музыка сама польётся. Вообще, Хаято играл мелодии и посложнее, наглотавшись странных блюд сестры, от одной мысли об этом в живот воткнулась резь, и Хаято согнуло напополам. Чёрт бы её побрал! Так заболело, но не время для этой фигни, и он должен выполнить миссию, и тогда, и тогда! Зажмурился сквозь заслезившиеся глаза — тогда он станет таким, каким воображал себя в будущем у фонтана: деловым и важным мафиози, круче своего отца!

По залу прокатился шёпот, явился запоздалый гость, и многие начали расступаться перед ним, и гул начал становиться невыносимым.

— Рады поприветствовать Вас, синьор Тимотео.
— Прошу прощения, я немного опоздал, старость не в радость!
— Ну, что Вы!

Чёрт, чёрт, чёрт! Э-это же! Тот самый старик! Он, блин, что, преследует его?!
[icon]https://i.imgur.com/UgOwAuH.png[/icon][nick]Gokudera Hayato[/nick][status]smokin' bomb[/status][lz]In the time when you're hurt, the time when you're sad Waking up the storm, releasing the flame In the time when you want to run too, the time when you suffer Together with the storm, releasing the anger I continue fighting[/lz]

Отредактировано Gokudera Hayato (2021-08-08 19:22:20)

Страница: 1