милый, имя тебе легион, ты одержим [PH]
Сообщений 1 страница 3 из 3
Поделиться22020-08-26 14:13:35
- Он медлит, - тихо выговаривает Шарлотта, сквозь щель приоткрытой двери глядя на склонившуюся над столом темную фигуру. Она, как всегда, напоминает пирожное из жирного розового крема, упавшее в лужу крови. Тревожная складка на лбу не придает ей ни капли ума. - Бармаглота можно было принять уже несколько месяцев назад. Почему он этого не делает?
Обернувшись, она вскидывает глаза и делает шаг вплотную, обдавая плотной приторной аурой одержимости. Под подвязкой у нее кинжал, и сжимающиеся пальцы выдают желание его выхватить.
- Если это ты, колдун, чем-то забиваешь ему голову...
- То что? - равнодушно сузив сонные серые глаза, переспрашивает герцог Барма. - Твоя кошка в короне нагадит мне на ковер? Может быть, спросим мою Цепь, кто действует в интересах лорда Глена, а кто им угрожает?
Шарлотта Баскервиль - бесстрашная женщина. (То есть, с точки зрения герцога Бармы, идиотка: в мире более чем достаточно вещей, которых стоит бояться). Но даже она смешивается и хмурится при упоминании Шалтая-Болтая. Всем известно, что он делает при малейшей угрозе Глену.
С пропущенным ударом сердца она теряет момент и наступательную верноподданическую позицию. Хмыкнув, Руфус поднимает руку и небрежно тыкает ее, как нерасторопную служанку, в плечо стальным концом сложенного тессена.
- Ну, кыш-кыш. Ты загораживаешь мне дорогу, я задерживаюсь к господину.
Конечно, фанатичка, да и остальные начинающие что-то подозревать Баскервили правы - Глен тянет время. Но им слишком хочется обвинить в этом его советника, поэтому они в упор не видят очевидного. Ах ревность, старый добрый камень преткновения. А кто виноват, что хваленый Дом Бессмертных впал в беспомощное младенческое отчаяние, поняв, не может совершить положенный процесс передачи Чернокрылых Цепей без крови предыдущего Глена? Они нашли сосуд - впрочем, даже эта заслуга слишком громкое заявление, потому что сосуд нашел Шалтай, приведший Руфуса к тому заброшенному ходу в Академии, - но круг преемственности прервался пятьдесят лет назад, Чернокрылые Стражи Бездны ушли в дремоту на границе. И как же, как же скрепить Контракты, как же заново наполнить сосуд? (Наполнить сосуд; никто из них даже смешка не издал, произнося эту фразу, великие предки, какая тоска). Так на что они рассчитывали? Что он не придет и не скажет им, что они безграмотные невежественные идиоты, не читавшие кодексов своих собственных Присяжных? Что он не сделает за них их работу, став полезнее, чем все они, вместе взятые? Ну, если так, это было крайне наивно.
Пятнадцать лет. Ворон, Контракт с которым был уже фактически осуществлен в прошлом. Сова, Грифон и Додо. Вызывая последнего предстать перед законным хозяином, Барма на секунду испытал это омерзительное чувство расслоения, приходящее к нему волнами всё чаще и чаще. Он видел, что Дронт принадлежит ему. Круглый немигающий глаз, способный извлечь из небытия любую иллюзию; населить целые улицы; заставить человека умереть от разрыва сердца в ужасе от увиденного. Его власть и его одиночество...
Один эпизод из целой череды подобных. События, которых не было, но о которых он знает. Раньше он думал, что это Шалтай пытается свести его с ума. Он отучал его манипулировать своим сознанием годы. Он оставлял себе записки на коже предплечий, чтобы не утратить чувство реальности. Но, в конце концов, он убедился, что Шалтай здесь не при чем: все документированные сведения подтверждали, что тот заставляет забыть, а не вспомнить (и забыть его шепот продолжал предлагать со стабильной периодичностью).
Следует ли из этого, что его подводит собственный разум? Просто болезнь, как у лунатиков в богадельнях, воображающих себя птицами на ветвях? Ну уж нет. Герцог Руфус Барма отказывается верить в подобное. Это просто оскорбительно. Его разум - совершенный инструмент. Значит, должно существовать иное объяснение.
И он знает, что оно связано с Бездной, потому что только у нее есть подобная власть к манипуляциям со временем.
А если что-то связано с Бездной, оно связано с Гленом Баскервилем.
Да, у него есть свои цели у черного судейского трона Главы Дома, но они вовсе не связаны с тем, в чем его подозревает крошка Лотти. Он не видит никакого резона в продлении межвластвования. Лорд Глен - Гилберт, если быть точным в данном контексте, - оттягивает момент принятия последней, пятой Цепи из-за того, что неминуемо должно последовать за этим. Он давно готов нести бремя Глена, но он не готов совершить последний ритуал, утверждающий его в своем праве.
Барма помнит, как он, безуспешно пытаясь скрыть владеющие им чувства и звучать по-деловому, в первый раз спросил: если в итоге на передаче можно обойтись без фактической крови предшественника, то, возможно, есть способ обойтись и без Суда над Ребенком Несчастья? Так ли он необходим?
Столько бесценных сокровищ скрыто внутри. И все еще такой хрупкий человек. Иногда это просто ужасно бесит. Иногда - исподволь тянет бередить.
В любом случае, они связаны тайной этого поиска. И у герцога уже есть определенное предположение на этот счет, которое, впрочем, он не спешит озвучивать, пока не убедится точно. Свои главные секреты Присяжные окутывают слишком большим количеством мрака.
Каблуки стучат по ониксовому полу кабинета, но Гилберт ничего не слышит, когда уходит в мысли. Уголок губ Руфуса вздрагивает в усмешке.
- Вы пропускаете прием, господин, - опершись на спинку стула, он наклоняется, и алая прядь задевает черный камзол. Глену полагалось бы пахнуть тьмой и сырым холодом, но на самом деле от него исходит запах солнца и танцующих в столпе света искр. Сияние, к которому будет стремиться его следующее воплощение. Барма вдыхает этот запах. - Я сказал всем, что вы слишком заняты расчленением младенцев.
Отредактировано Rufus Barma (2020-09-16 19:30:24)
Поделиться32021-03-21 16:17:44
Серебро волос можно различить в темноте, что сгущается, стоит лишь закрыть глаза. Гилберт знает: ничего на самом деле нет, то, что он видит — не существует. Голоса, которые он слышит, принадлежат мертвецам. Леви смеётся приглушённо, иронично изгибая бровь, склоняется, взмахивая правой рукой — небрежно обмотанные бинты скатываются с запястья, — говорит: «Уверен?» — вкрадчивой насмешливостью. Золото искр осыпает сетчатку глаз и Гилберт медленно выдыхает. Он уже ни в чём не уверен. Если он откроет глаза — увидит за окном солнце, сжигающее горизонт, или такую же тёмную ночь? Если он откажется от всего и просто сбежит — правильно ли это будет?
Гилберт знает, что нет.
Знает, что должен принять решение, дальше тянуть время нельзя.
«Ах! Бедный, бедный Гилберт! Ты так сильно любишь его? Боишься увидеть в последний момент ненависть в его глазах? Чувствуешь вину?»
Гилберт морщится и накрывает ладонью лицо, будто это могло заглушить чужой голос, будто это могло избавить его от сомнений. Чувствует фантомное прикосновение чужой ладони, когда Леви подаётся ближе, игнорирует его. Гилберт знает чего от него все ждут, думал, что он готов к этому. Ошибался. Он чувствует себя загнанным в угол, чувствует себя так же, как много лет назад, только никто не бросают проклятий в спину, в след за камнями, никто не гонит, не желает ему — им — смерти. Только теперь он тот, кто ведёт Смерть за собой, как верного спутника, за руку подводя к следующему, слишком близко подобравшемуся к Бездне. Гилберта никогда это не волновало. Он знает свой долг, он нёс его всё это время без колебаний, делал лишь то, что должен. Не было ни одной причины, чтобы сомневаться, не было причин, чтобы отрекаться от этого. Не было, пока напротив него не оказался Винсент. Винсент улыбается ему теплом, говорит: «Гил переживает за меня? Я так счастлив.» — Говорит: «Всё хорошо, Гил.» — Обнимая, как раньше, как в детстве. Гилберт знает: он прячет лицо, точно так же, как раньше, чтобы Гил не увидел лишнего и не понял. Но Гилберт понимает всё равно. Никто не хочет лишаться дома и тепла, который только удалось обрести, где нашёл покой и комфорт, где ты нужен и любим. Понимает, что, не смотря на это, Винсент не врёт, но не может, он просто не может отнять его жизнь. Гилберт не хотел этого, никогда не хотел. Знает ли Винсент, что причиной всегда был не он — Гилберт? Что будет, если узнает? Как может он, после всего, в очередной раз поступить столь эгоистично?
«Даже если это ради баланса в мире? Ох, Гилберт, только не говори, что ты готов пожертвовать миром ради какого-то одного ничтожного человека? Не будь таким эгоистом.»
Гилберт чувствует себя мальчишкой. Трусливым и ощерившимся: ему хочется ударить Леви Баскервиля, что есть сил, чтобы он заткнулся наконец, чтобы не смел говорить о Винсенте — так. Потому что знает, что он всё равно сделает то, что должен. Как и раньше, как и всегда. И за это тошно от самого себя больше всего. Он забился в угол и тянет время, но правильно ли это? Будет ли Винсенту от этого лучше? Неизбежное, в конце концов, всё равно настигнет и поглотит его, как и десятки, тысячи людей до этого. А что Гилберт? Как он должен чувствовать себя после этого? Как он — должен жить. Леви прав. Гилберт просто эгоист, который до последнего верит, что можно обойтись без этого ритуала. Но как долго он сможет ещё тянуть время? Сколько времени у него ещё есть? Он ведь Глен! Неужели, не смотря на всю обретённую силу и знания, он всё ещё беспомощен в столь простой вещи, как спасение жизни собственного брата?
«У нас гости, Гил. И что ты в нём нашёл?»
Гилберт не выдерживает и отмахивается от назойливого голоса, золото искр рассыпается, когда он открывает глаза, солнце медленно тает за горизонтом, окрашивая небо в яркие тона. Гилберт напрягается, не смотря на то, что Леви предупреждает его госте, вспыхивает, стоит лишь услышать чужое замечание, но одёргивает себя, медленно поворачивая голову и не меняясь в лице.
— Умоляю, скажите, что это очередная Ваша неудачная шутка. — Гилберт скользит взглядом по чужому лицу, но тут же отводит его, вспоминая сказанное Леви, поджимает губы и ненадолго закрывает глаза снова. Глупость. Это последнее о чём он должен сейчас думать. Гилберт просто доверяет ему. Доверяет, как никому другому, как не доверяет даже Винсенту, потому что некоторые вещи лучше не говорить, потому что, наверное, и правда боится чужой реакции слишком. Гилберт доверяет своему советнику и это кажется самой правильной и закономерной вещью в мире, перевёрнутом с ног на голову. Сколько они уже знакомы? Слишком много, чтобы он не успел привязаться. Если бы не герцог Барма, то у Гила сейчас не было бы ничего. Он дал ему дом, привёл к Винсенту, вручил в руки ключ, что давно был утерян, но принадлежал ему по праву. Гилберт благодарен ему за это, Гилберту бы хотелось, чтобы и он мог дать что-то взамен, но он не может дать даже все ответы, интересующие пытливый ум герцога Бармы, и от этого он чувствует досаду, беспомощность. Но это — не то, о чём он должен думать. Он — Глен. Герцог Барма — его Советник. У каждого из них свой долг и свои обязанности, и это то единственное, что должно быть значимым и перевешивать любую чашу весов.
— Я бы предпочёл, чтобы Вы принесли мне хорошую новость вместо этого, — Гилберт всё же поднимается со стула и поворачивается к советнику, поправляет манжеты рукавов.
— Это правда столь необходимо? — он не скрывает собственного недовольства, когда встречается с чужим взглядом, он предпочёл бы заняться чем угодно, но только не принимать участие в подобном мероприятии, — это утомительно, — пожалуй, светские приёмы — это единственное, к чему Гилберт так и не смог привыкнуть.
«Тогда почему бы тебе не предложить ему сбежать вместе? Ох, только представь что будет!»