「 и открыв глаза, мы идем ко дну,
я хотел бы плыть, но опять тону.
дай мне руку друг, стань самим собой 」
«Для меня это будет предательством дома Найтрей.»

Гилберт помнит, как кричал эти слова. Помнит проливной дождь, что обжигал кожу. Помнит Брейка, протянувшего ему руку. Гилберт помнит. Почему он, в конце концов, пошёл на это предательство.

«Отбрось жалость. Используй каждого.»

Эти слова врезались в память, высечены, выжжены, как единственное правильное.
Не нужно никому верить. Не нужно ни к кому привязываться. Не нужны эмоции. Всё это бремя, груз. Это не поможет. Станет слабостью. Это лишнее, совершенно не нужное.

«Ты сможешь спасти Оза Безариуса.»

Ты сможешь.
Спасти.
Молодого господина.

Это — было самым важным. Единственно важным.

Гилберт думал, что он справится. Что он вытерпит всё, что потребуется. Что он ступит в непроглядную тьму, ещё глубже, настолько глубоко, насколько потребуется. Отдаст всего себя, те крохи светлого, что в нём были, если потребуется — душу. Лишь бы спасти своего мастера. Всё ради него. Это его долг, как слуги. Его жизнь лишь для того, чтобы защищать его. И он не справился с этим, не смог.
Гилберт думал, что это просто. Самое тяжёлое позади. Он уже оплошал. Был бесполезен, помехой. Ранил молодого господина своими же руками.

Гилберт ошибался.

Не мог унять дрожь, не мог перестать слышать чужой голос, молящий о пощаде. Не мог выкинуть из головый чужой образ. Закрывая глаза, видел кровь.
Гилберт знает: он должен быть внизу, там, со всеми. Это его обязанность, как Найтрея.
Гилберт не видит в этом смысла. Его всё равно никогда не примут в эту семью. Ему это и не нужно. Скоро он получит то, зачем сюда пришёл. Совсем скоро. Он жмурится, сцепляет пальцы и склоняет голову. Ради Оза Безариуса, ради своего господина, он поднимет пистолет столько раз, сколько потребуется, но присутствие на балу — в этом не было никакого смысла.