Marian Hawke х Fenris
9:32 Века Дракона, Киркволл. Верхний город, бывшее поместье Данариуса.
|
Nowhǝɹǝ[cross] |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Nowhǝɹǝ[cross] » [nikogde] » Незавершенные эпизоды » Хрупкие вещи
Marian Hawke х Fenris
9:32 Века Дракона, Киркволл. Верхний город, бывшее поместье Данариуса.
|
В воздухе витал и преследовал её аромат спелых яблок, исходивший от небольшой плетеной корзинки, наспех прикрытой белым, но уже сотню раз стираным и от того полинялым и потерявшим в цвете полотенцем. Наливной спелый бок выглядывал из-под него ярким осколком, притягивал к себе взгляд и так и манил, что даже мабари, крутившийся рядом, то и дело пытался сунуть нос в корзинку, но каждый раз, едва успевал это сделать, отступал под взглядом хозяйки. Хоук цокала языком, трепала пса за ухом и повторяла, что это не для него.
В очередной раз поправляя полотенце и скрывая свою ношу от чужих глаз, Мариан воровато оглядывалась по сторонам, стоило ей только пройти высокую лестницу, ведущую из Нижнего города в Верхний и пересечь одну из двух торговых площадей. Почему-то ей не хотелось, чтобы её здесь увидел кто-то из знакомых или друзей. Странное чувство стыда, хотя в её действиях не было ничего, за что можно краснеть. Как бы даже наоборот – разве не стоит гордиться заботой о ближнем?
Хотя всё равно звучит как бред какой-то.
Как можно гордиться тем, что у тебя хватает сердца и души переживать за кого-то, кто тебе совершенно чужой? Ну или почти чужой. В общем за того, кого ты знаешь не дольше двух-трёх недель и самозабвенно записываешь в ряды своих боевых товарищей и друзей, на последнее даже не спросив разрешения. С дружбой у Хоук вообще всё было очень просто. Так же просто, как у иных с любовью с первого взгляда – тут либо да, либо нет и никакого деления на полутона. И если в подобных вещах находится место для гордости, то это точно не забота, а что-то, что может быть лишь её подобием и жалкой копией.
Так что единственным смущающим моментом осталось не желание столкнуться с возможными будущими подтруниваниями и, что ещё хуже, взглядом брата. Иногда Карвер был невыносим настолько, что даже причитания матери меркли на фоне его занудства или его же молчания. А когда в Карвере просыпалось вот это вот – странное и подозрительное во всех отношениях отношение – Мариан не знала даже как реагировать. Это не было привычной мелкой грызней по поводу и без, не было нытьем, не было… да ничем не было. Просто взгляд — непривычный, тяжелый и угрюмый. И очень для Мариан знакомый – ровно так на неё смотрел отец, не ложившийся спать до тех пор, пока его дочь впервые не вернулась домой за полночь. Малькольм тогда ничего не сказал, ни единого слова, но видит Создатель, это было страшнее всего. Страшнее пытки едва ли не каленым железом на утро от матери. И поди разбери, что крутилось в подобные минуты в голове у Карвера.
Хоук не нравилось терять пальму старшинства и чувствовать себя младшей. Хоть, по честности, в первый год жизни в Киркволле в первую очередь стараниями Карвера они выжили в найме и смогли обратно выкупить свою свободу. То, что так привлекло Миирана – магия, оказалось весьма бесполезным инструментов в руках Мариан, никогда не умевшей убивать или использовать свой дар осознанно во вред. Она умела себя контролировать — это да, но использовать его училась, считай, впервые за все годы своей жизни.
Но сейчас дело было не в магии, не в Кровавых Клинках и не в Карвере. А в том, что не нужно чувствовать никакого стыда, если тебе хочется навестить пострадавшего в уличной передряге друга.
Хоук думала и о произошедшем, и о том, что было сказано, и, уж тем более о том, чего говорить точно не следовало. И что следует хотя бы думать, прежде чем спрашивать о вещах, о которых говорить как минимум неприятно. Но проблема была в том, что тогда и говорить было не о чем. Будущего Фенрис не видел точно так же, как и она своего, а о его прошлом говорить было бессмысленно и для него неприятно. Куда не ткнись – везде сплошной магистр, заклеймивший чужую душу и жизнь, что там словно бы и не осталось даже места для чего-то кроме.
— Я просто занесу ему яблок и спрошу о самочувствии, — Хоук посмотрела в глаза пса, склонившего тут же голову на бок и низко и утробно заворчавшего в ответ. В конце концов, какой смысл ей задерживаться, верно? Тем более что визиты вежливости не её сильная сторона, как и вежливость вообще.
Перед самым поместьем, в очередной раз оглядевшись по сторонам, Мариан пересекла отделявшую её от заветной двери площадь и, толкнув тяжелое дерево плечом, пропустив вперед пса, скользнула в тенистую прохладу полузаброшенного особняка.
У лестницы на второй этаж Мариан остановилась и прислушалась к тишине, после чего позвала:
— Фенрис?
Уголь в камине давно истлел: его зачернённая копоть, пожалуй, громче прочего хлама кричала о том, что имение, принадлежавшее некому тевинтерскому магистру через десятые руки, не так уж и заброшено. А ещё об этом кричали обгорелые паленья, кулаком раскрошенные в щепку в порыве злобы после неудачной попытки растопить несостоявшееся пламя, початая винная бутылка, пара трупов в левом углу, или это просто груда мусора напоминала трупы, и его собственный не-труп — в правом. Пока ещё. Фенриса снова лихорадило и бил озноб, тепло пришлось бы кстати: зашитая рана, не переставая, болела, и даже бутыль спиртного, вопреки бытовавшему мнению, не помогла согреться.
Он не учёл, что дымоход был попросту загромождён или завален в пылу какой-нибудь передряги, коих здесь, судя по обстановке да по следам крови, смешанным с его недавними — бывала добрая пара: густой дым и гарь повалили напалмом вместе с огнём, вспыхнувшим факелом после не самой умной попытки, руководимой одурманенной выпивкой и болью головой, залить огонь первой попавшейся под руку жидкостью. Вино не плохо горело!
Фенрис только и гневно выругался, швырнув бутылку в стену через плечо, та вдребезги разбилась. Ладно! Хоук права: это почти единственная жидкость, вообще имевшаяся в наличии в этом сомнительном месте, помимо чана с полу-пересохшей водой в перевернутом вверх дном чистилище этажом ниже, да пары бочек на запустелой погромленной кухне. Не проверял. Не хотелось. Кроме вина ничего и не было нужно. Лицо разве что на раз сполоснуть, да горло промочить. В вине тоже можно.
Нетронутые запасы провианта, найденные в подвале ночью раннее и отведанные разве что сколопендрами, так и остались ни на дюйм не перемещёнными. Аппетита не было, только ощущение, что если в глотку залезет кусок, то швы тут же распорются и всё содержимое вывалится наружу — и не такое видал в боях на Сегероне. То ли дело вино: им можно было залить и рану, и разум, и совесть, а она, к сожалению, у него была.
Кашель отдавал в бок болью, благо дымный смрад не долго витал в воздухе — распылился по запустелым захламленным комнатам, а попади этот дым на улицы Верхнего города — наверняка привлёк бы ненужное внимание. Хотя в какой-то момент Фенрис и в правду подумывал спалить весь этот особняк, просто потому что каждая вещь здесь могла бы обманно напоминать ему о жизни у Данариуса, однако, всё же пришёл к выводу, что это место не принадлежало магистру изначально, а значит, лишаться какого-никакого, но прибежища было бы глупо. Данариус, скорее всего, попросту прикончил бывшего владельца, чего церемониться с «официальным» видом на жительство.
Но всё это его угнетало. Всё. Можно было сколь угодно делать вид, что его бывший «хозяин» не при чём, что это место, даже не имение, сам Киркволл — было не лучше и не хуже прочих. Но, кажется, ничто не менялось в его жизни. Вся эта бесконечная погоня, от которой он устал, от которой уже порядком тошнило, которая подступала к горлу и припирала к стенке — не вырваться, не уйти от мыслей о том, что Данариус, возможно, здесь и сейчас стоит за спиною с парой десятков головорезов и выжидает нужный момент, чтобы перерезать ему глотку. Пропади оно пропадом! Пусть приходит и тогда он, «маленький волчонок», наконец, вырвет ему сердце и перегрызёт глотку. Он ещё не решил: быстро и гневно, или медленно и мучительно, методично причиняя боль, в стократ большую той, какую он сам испытал в момент вживления в его тело лириумных клейм. Эта боль — ведёт его. К мести и свободе.
Но сейчас, вся эта боль только раздражала, будто решила посоревноваться наперегонки — какая из двух испытываемых выведет его из себя раньше: от клейм, или от пореза. Вино помогало забыться, но не забыть разочарование. Разочарование того, что окружающие слишком долго не оправдывают его параноидальных ожиданий: вот это да — даже не вонзают нож в спину, прочуяв о награде за его голову, точнее за клейма из этого грёбаного лириума. А ведь где-то в глубине души он ждал этого и был наготове. Всегда. Ожидал даже от Хоук. Да. Более того, он — хотел этого. Кто угодно мог оказаться предателем, а с предателями проще, чем с… «друзьями», по крайней мере, он знал, как нужно поступать с первыми, но со вторыми… Проще было думать, что в его жизни ничего не менялось. Что он пытался, но никому не доверял. Забавно, учитывая то, что в этом мире всё же были люди, не предававшие его. Чужие, защищавшего, как своего. В точности, как в тот раз. Это он был тем, кто предал. И ничто не изменит этого.
«Так может начать с занавесок?» — собственная мысль, внезапно озвученная голосом Хоук, заставила Фенриса улыбнуться. Что-то слишком часто за последние пару дней эта женщина врывалась в «его» имение, в его жизнь, и что ещё хуже — в его голову. Последнее, скорее было им же и самим надуманно, чем являлось реальным. Наверное, просто потому что пока она была единственной его знакомой во всём Тедасе, которой он мог хоть каплю верить, в отличие от некоторых её спутников. Смятения от этого не становилось меньше: верить магу, с которым знаком пару тройку недель? Если Создатель существует, то у него и впрямь дерьмовое чувство юмора. А ведь он так и не поблагодарил Ансо, за то, что тот свёл их с Мариан, но если в случае с гномом можно было оказаться сочтённым звонкой монетой да партией в «алмазныи ромб» под пару кружек отменно-дерьмового пойла где-нибудь в Висельнике, то с Хоук было несколько сложнее. Он задолжал ей, и говорил об этом прямо. Не только за охоту на Данариуса и своего рода протекцию, но и за то, что произошло буквально вчера. Во второй раз вытащила его шкуру из дерьма? Нет, пожалуй, не так. Второй раз спасла жизнь? Фенрис пока понятия не имел, как вернуть долг помимо предоставления того единственного, чего умел: себя, в качестве боевой единицы. Не любил быть должным. Обязательно оплатит, когда придёт в себя и очухается от позорно-схлопоченного ранения, что-нибудь придумает, а после — пойдёт своей дорогой, выложенной прямиком по трупу Данариуса к своей окончательной свободе.
Хмельной сон оказался тревожным: всё перевернулось с ног на голову, день спутался с ночью, тело не понимало, в каком положении находится и в какой момент перестало мыслить, сбрасывая с себя груз попытки избавиться от прошлого и решить, какой ход предпринять дальше. За плотно сомкнутыми веками осталось только ощущение «дежавю» — вчерашним прикосновением не огрубевшей кожи, мягкими губами, оставившими морозный ожог на его разгорячённом, пылающей лихорадкой, лбу. В этом касании была то ли забота, то ли беспокойство. Но отчего-то, Фенрису очень хотелось злостно отринуть всё это. Оттолкнуть, сбросить. Не потому, что не верилось, что жест тот был неискренен, и не потому, что не хотел этого, или это было отвратно. Просто ему вдруг пришло чёткое осознание: всё это уже было. В тот самый миг, когда перед едва державшимся распахнутым взором представало не лицо его насильной спасительницы, но лица иные, окрашенные мертвенно-белым тальком, там, на Сегероне. Он помнил, чем это всё кончилось. Ничем хорошим. Так обязано ли закончиться хорошо сейчас?
Фенрис снова ощутил это прикосновение. Но в этот раз более горячее, интимное и влажное, склизкое, под хриплое противное дыхание, воняющее псиной.
Псиной?!
Не до конца осознавая произошедшее, Фенрис вскочил, едва удерживая равновесие, чтобы не свалиться со стула, но мабари (явно понятно чей!), в отличие от него, вовсе не растерялся и повалил жертву своих лобызаний на пол, измазывая широким языком с тягучей жуткой слюной не только чужие лоб и лицо, но и волосы, и одежду, не взирая на все попытки Фенриса от этого проявления чувств в свою сторону отбиться: ещё секунду, и ему бы точно показалось, что пёс так своеобразно готовится им пообедать, или поужинать — понятия не имел, сколько сейчас времени. Подозревал только то, что единственный человек, способный остановить этот неумолимый механизм смертоубийства слюнями находится где-то явно неподалёку, и уже и воззвал к этому человеку — пустой холл отлично разносил эхо, но даже оно глушилось вознёй непримиримой борьбы, тянувшейся несколько секунд, но казавшейся длиной в вечность.
— Хоук, — крикнув по-громче, Фенрис сдался своей судьбе и прервал активное сопротивление, не хватало, чтобы швы ещё разошлись, — сколько можно просить держать при себе свою псину!
Фенрис, конечно, был против рабства, угнетения, и лишения свободы, но в некоторых исключительных случаях, например, сейчас, был очень даже не против! Пусть Хоук напомнит ему подарить ей намордник и поводья!
Мабари не дожидался ни ответа, ни приглашения мигом рванул по лестнице наверх, на что его хозяйке осталось лишь утомлённо вздохнуть, понимая, что в воспитании четвероногого друга она что-то упустила. Хотя тут ещё вопрос кто и ког опорой воспитывал. Или кто за кого вообще отвечал?
— Малыш, стой! — Но пёс, конечно же, сделал вид что её не услышал, исчезая на втором этаже.
Магесса припустила следом, считая ступеньки и на ходу поправляя съехавшее с одного края корзинки полотенце, когда её слуха достиг оклик. Сперва один, едва различимый и приглушенный, затем второй, уже требовательный и громкий. И учитывая умение мабари выбирать себе жертву и не отпускать её до последнего требовать было что.
— Фу, Малыш, — едва перешагнув порог комнаты Хоук мигом заметила своего пса, взявшего эльфа в оборот. Удивительно, но она не замечала раньше за мабари подобную страсть общаться хоть с кем-то не из домашних и если кто-то и уходил после общения с псом частенько в слюнях, то это была сама Мариан.
Возможно, сказывалась скука? Малышу, после полей и вольного простора Лотеринга было тесно в Киркволле и, уж тем более, было тесно в лачужке Гамлена, где они все разбрелись по углам, только бы хоть немного отдалиться друг от друга в иллюзии на личное пространство. Поэтому общение с друзьями хозяйки доставляло псу бесконечное счастье, даже если чувства его не были взаимны.
— Отпусти его, — поставив корзинку на пол, девушка ухватилась за кожаный ошейник и потянула пса на себя. Бессмысленный в своей беспомощности жест — если бы мабари не хотел её замечать, то не обратил бы на её усилия совершенно никакого внимания. Но Малыш её слушался и, к счастью Хоук, не выбрал её следующей жертвой, — сидеть! Вот так, хороший мальчик.
Послушно рассевшийся на полу Малыш утвердительно и басовито рявкнул в ответ и, склонив голову, посмотрел на эльфа, то ли ожидая подтверждения, то ли хвастаясь достижением и полученным званием — это он тут шороху навёл, а всё равно хороший мальчик, то-то же. Мариан же, протягивая руку Фенрису, чтобы помочь подняться, не без тревоги всматривалась в, казалось бы, побледневшее и осунувшееся с момента их расставания лицо. Бросила взгляд на свежую повязку поверх раны, с ужасом ожидая увидеть проступившую поверх бинтов кровь. Здорово бы получилось — прийти в гости, чтобы поддержать, а сделать в итоге только хуже. Лучше просто не придумаешь.
Но всё, кажется, обошлось.
— Ты как? Ну, не считая… этого, — отирая ладонь о штаны от собачьей слюны, Хоук наклонилась и подхватила с корзинки полотенце, протянула его мужчине, — Держи. Но быстрее, конечно, умыться. Хотя жила у нас одна старуха в деревне, которая всё говорила о целебных свойствах собачьей слюны и то и дело алчно косилась в сторону Малыша.
Порой Фенрис не понимал марчан. Например, почему «висельник» так назывался: там действительно кого-то повесили или просто местная каша (из которой он по обыкновению выковыривал и съедал яблоки, отделяя их от чего-то, крайне отдалённо напоминавшего свинину) была настолько отвратительна, что после её употребления хотелось свести счеты с жизнью? Теперь, как выяснилось, он и ферелденцев не понимал: кто, драколиски его дери, додумался назвать «Малышом» эту воняющую псиной махину? Пока это единственное, что приходило в голову при попытке оказать хотя бы малейшее сопротивление, чтобы не оказаться в конец обслюнявленным. Ответ не заставил себя ждать и, откуда не возьмись, попытался оттащить своё протеже за ошейник. Нужно было отдать должное Хоук: нет, ну вы поглядите, животина радостно послушалась и отпрянула, примерно усевшись на битую кладку каменного пола чуть поодаль от лакомого куска в образе одного беглого эльфа.
— Даже не думай на меня так смотреть, — по правде говоря, Фенрис, полу-распластанный на спине, опиравшийся одной рукой о пол, а другой в бесполезной попытке пытавшийся утереть тыльной стороной руки повисшую на чёлке и на кончике носа слюну (и откуда она берется?), сам не до конца понял, кому именно рявкнул этот упрёк - мабари или его хозяйке? Ему определённо не хотелось испытывать на себе жалость от второй, не по таким пустякам, конечно, как слюна, хотя на почти чистых (нет) бинтах не было крови, её можно было перепутать с проступившими от вина розоватыми разводами — исключительно санитарии ради. Ну а признавать, что он был застигнут врасплох, считай, потерпел поражение от первого, не говоря о том, что это был всего лишь пёс — хотелось и того меньше. Протянутая же рука Мариан, предлагавшая помощь — застигла Фенриса в «врасплох» ещё больше: даже соседство его клейм с воздухом причиняло боль, что уж говорить о прикосновении? Фенрис не переваривал никаких контактов, ни в плане доверия окружающим, ни тактильных. Его руки умели только сжимать эфес двуручного меча, так крепко, будто цепляются за край отвесной скалы, а ещё, как выяснилось, они умеют сжимать бутыль вина, отправленного прямиком в рот, ну, или в стремительный полёт, обычно в стену, да с такой силой, будто бьющееся на осколки стекло способно разбить и его оковы — никак не привыкнет, что их уже как три года нет.
Не без усилия, не физического, скорее, волевого, он всё-таки протянул руку навстречу, позволяя помочь себе подняться на ноги, но только потому, что по-прежнему не хотел выглядеть неблагодарным. Прикосновение обожгло болью, как обжигала сталь, раскалённая до бела, коснувшаяся глубокой раны, остановившая обильное кровотечение, спасшая ему тогда, на Сегероне, жизнь. Он был благодарен этой боли, не достоин её теперь. Но вместе с тем, эта боль была похожа и на ту, что он испытывал, когда та дрянь, Адриана, ошпарила его кипятком просто потому что ей показалось, что раб её учителя ей нагрубил. Сложно.
— Я уже говорил, что не стеклянный, не разобьюсь, — взгляд Фенриса упёрся в корзинку, всем своим видом отдававшую домашним теплом. Тем, чего нет и никогда не будет в этом имении. Да разве знал он, снуя вечерами по крышам, да подглядывая в окна в поисках съестного в открытых ставнях, как оно, это тепло, должно выглядеть? Знал, как пахнет. В ноздри ударило мало с чем сравнимое сочетание запаха псины и знакомых фруктов. Излюбленных. В Тевинтере предпочитали растить виноградники, яблоки росли вдали от Минратоса: рабы, разумеется, только разносили их по столам, а того, кто вздумает украсть хотя бы ломоть, ожидало суровое наказание. На Сегероне не было яблонь, видимо, не подходил климат - влажные джунгли, так что впервые он их попробовал только мигрируя через Ферелденские земли - они навсегда остались для него вкусом его свободы.
Поднявшись на ноги, Фенрис отряхнулся, а Мариан, ни капли не стесняясь вытирать слюну о собственную штанину, в отличие от него вчера (или позавчера, во времени он затерялся), нагнулась к корзине, схватила полотенце и протянула ему. Он не ошибся: она действительно принесла яблоки.
— Целебные свойства, — Фенрис, с ног до головы вымазанный этой самой «целебной» слюной, почти хмыкул, задумчиво повторяя и нехотя принимая полотенце, не шторкой же вытираться, — расскажи об этом своему приятелю-одержимому, быть может он одумается и перестанет подвергать опасности окружающих в своей нелегальной лечебнице? — он выпалил это прежде, чем опомнился, но сказанного не вернёшь, и конечно, по его мнению, снова виновна эта треклятая магия, а не что-то ещё. Что-то, что вспыхнуло вспышкой и исчезло так же быстро, как и возникло. Рука, сжимающая полотенце, потянулась к правому виску. Фенрис пошатнулся: яблоки, одно за другим, катящиеся и прыгающие по грязи, раздавливаемые копытами лошадей, запряжённых в мрачные повозки, перевозивших кого-то; кого-то, кто был закован в кандалы. Это не было воспоминанием. Не тем, которое у него отняли, которое он забыл, но тем, которому он до этого будто бы не придавал значения. По какой-то неведомой ему причине, оно было важным. Уже неважно: Фенрис тут же сделал вид, что якобы оттирался от проявления то ли любви, то ли голода, собаки. Но Хоук ведь тоже была магом. Магом! Да, пока не похожим на Данариуса, но всё равно — магом. Его не отпускало ощущение того, что он променял шило на мыло, но всё же попытался отмахнуться от этих мыслей, скорее всего, неудачно переводя тему в полушутку:
— И тогда Малыш точно отправится в качестве «жаркого» на клоачный стол, говорят, этот беглый маг тот ещё кошатник, — пёс, жалобно заскулив и отвернувшись, начал усиленно рыть яму, закапывая ноги изобретателя никудышной шутки невидимой землёй. И только Фенрис, одаривший пса самым скептично-настроенным взглядом, собрался возмутиться по поводу того, «как ты меня только что назвал», как это нелепое выяснение отношений прервал протяжный рёв взвывшего на аромат яблок желудка. Кажется, вино всё-таки не еда.
«Говорил», — нехотя отзывается в ответ Мариан, но только в мыслях, повторяя это слово с той же интонацией, с которой она его услышала, словно это помогло бы раскрыть некий тайный смысл если не в подтексте чужих слов, так хоть в собственных действиях. Говорил ведь?
Да, и уже не раз. Настолько часто, что можно спокойно отступить и позаботиться, в конце концов, о самой себе и поступать так, как завещают товарищи эгоисты.
Но это не про Мариан Хоук, которая только на словах способна на цинизм, да и то не всегда. Не про ту Мариан Хоук, которая сперва соглашается помочь, а потом уточняет сколько ей за это перепадёт и если ровно ничего, то это не страшно. Как часто Хоук морщилась и закатывала глаза слыша это жуткое: «Я вам заплачу!» и не счесть, хотя правда была такова, что деньги её семье были не просто нужны, а очень сильно нужны. До сих пор. Потому что жить так, как они жили, были категорически невозможно.
Да, они не то, чтобы шиковали или жили на широкую ногу в Лотеринге, случались порой ещё и не простые года: не урожайное лето, слишком холодная зима или болезнью со всей деревни уносило не один десяток из поголовья скота. Бывало, что приходилось пусть и не голодать, но ограничивать себя. Но ведь выбирались как-то. Как-то… все вместе.
Может поэтому она не может представить, как это – делать что-либо в одиночку?
— Андерс, — машинально «поправляет» и упоминает Хоук имя целителя и с трудом давит тяжелый вздох. Поджимая губы, Мариан отводит взгляд и смотрит на Малыша, словно именно в эту секунду ей жизненно важно почухать пса за ухом. Но в этом хотя бы был смысл — мабари приятно, а вот спорить с Фенрисом было бессмысленно и в высшей степени бесполезно, — И он окружающим помогает.
Добавляет она тише, прекрасно понимания, что это палка о двух концах. Скажи ей кто пару лет назад, что она будет дружить с одержимым магом — не поверила бы. Церковь рисует их демонами во плоти и в большинстве случаев оказывается до ужасающего права. Андерс же был... обычным? Совершенно точно да, исключая разве что ту пару моментов, когда от него исходило совершенно потустороннее свечение.
Недовольно заворчавший Малыш выразил понятным и простым жестом своё мнение обо всём этом, но не он оборвал нескладный и готовый сорвать в любое мгновение в спор разговор, а протяжное урчание желудка.
Даже пёс перестал копать и шкрябать когтями по полу и удивленно уставился на эльфа, ровно как и его хозяйка, разом забывшая и об опасной для разговора теме одержимости, и о том, что заглянула, как сама себе обещала, буквально на минуточку. Не хотела навязываться, видите ли.
— Дай угадаю, — наклонившись и взяв из корзинки одно из яблок, Хоук оглядывается и находит взглядом пару бутылок. Насколько они полные или пустые отсюда было не различить, но Мариан была готова спорить (даже на деньги, которых у неё почти нет), что вина там если нет вовсе, то у самого дна, — с тех пор, как мы утром расстались, ты попытался нажраться исключительно вином? Да? Ну как можно быть настолько… Угх.
Не найдя подходящего слова, способного в себя вместить отсутствие здравомыслия, мозгов и готовности (или желания, что тут будет в приоритете?) позаботиться о себе, с хрустом откусив от наливного яблока кусок, Хоук зажевала то единственное слово, которое напрашивалось на язык. Подхватив свободной рукой корзинку Мариан указала на дверь и, прожевав и проглотив, пояснила:
– Пойдём. И если ты не готов понимать на моём языке, то я с радостью поясню тебе на твоём: если ты совсем как дурак помрёшь от голода, то никогда не сможешь вернуть ни один из своих долгов передо мной.
Дело, конечно же, было не в этом. Но так было проще всего миновать любые споры. По крайней мере, Хоук на это очень надеялась.
— Помогает?! — Фенрис едва не вспыхнул, как щепка, взметнув руку по направлению к Мариан, почти было ткнул в неё пальцем с едким и режущим «это не оправдание!», да только запнулся и скрежетнул зубами. Разразиться гневом и завершить тираду помешал судорожный перехваченный тисками рёбер выдох — бочина, демон бы её побрал, на пару с клеймами болели, пресекая каждую попытку резкого движения. Конечно! Разумеется! Он же сейчас находился в одной комнате с магом, а такое нельзя сбрасывать со счетов. Было неразумным с его стороны ожидать от неё понимания. Мог ли он с уверенностью сказать, что она другая? Ни да, ни нет. Все маги одинаковы, все на одно лицо: умелые или нет, все они в итоге идут по накатанной дорожке. Как бы в случае с Мариан ему не хотелось бы верить в обратное, действительность всегда была действительностью, и вся империя Тевинтер была тому лучшим подтверждением.
— Fasta vass! Извини, — нехотя и невнятно пробурчал Фенрис после значительно более громкого ругательства на тевене: боль остудила его голову. Или это была совесть?
— Иногда я забываю, что ты тоже маг. И, пожалуй, зря, — после этих слов он отводит взгляд. Потому что только сейчас подловил себя на том, что абсолютно все его разговоры сводятся к ненависти по отношению к магии. И тому была причина. Потому что из его уст это всегда звучало обвинением, хотя он понимал, что никто не выбирает, кем рождаться, но обладающие таким могуществом, каким обладают все маги, априори обязаны нести ответственность перед всем миром за свои действия. Потому что именно магия отравила ему жизнь. Потому что магия не могла быть иной. Потому что он всегда был честен. По крайней мере, с теми, кто спас ему жизнь. А таких, если на пальцах пересчитать, было многовато одной руки. Да, он был честен не до конца, но пытался. Пытался быть благодарным, несмотря на их разногласия, а потому, всякий раз задевая Мариан, его обжигало что-то наподобие стыда. И будь неладно это ощущение, даже не благодарности, а того, что он в долгу перед ней! Он не был уверен, задели ли на этот раз эти слова Хоук, и будут ли задевать всякий последующий раз, а они, эти разы, будут, просто потому что она — маг, а он тот, кто от магов — пострадал. И всё-таки, он точно знал одно: что говорил правду. Что говорил о том, что испытал на своей шкуре, о том, что видел своими глазами. Ничего хорошего магия не приносит. И чем раньше эту истину поймут тот маг, Андерс, одержимый не только демоном, но и правами других магов, у которых не должно быть никаких прав просто потому, что они опасны, и эта наивная долийская дикарка, не гнушавшаяся, по всей видимости, магии крови — тем лучше для них же. Что до Мариан, Фенрис надеялся только на то, что она уже это понимает. О том, что она была бы в безопасности. В круге магов. И от других, и от себя. А остальные — в безопасности от неё. Но Хоук он не станет этого диктовать. Он — благодарен, а все эти мысли угнетали его, и даже голод причинял дискомфорт.
Фенрис понял, что его желудок урчал почти беспрестанно, только когда его упёршийся в одну точку взгляд споткнулся о щенячьи глаза пса, который на пару с хозяйкой уставился на него так, словно произошло что-то не пристойное, из-за чего всё его заранее заготовленное, но так невысказанное вслух «у тебя, наверное, много дел, тебе пора, не буду отвлекать» — напрочь выветрилось, как дым, оставив только ощущение того, что теперь так просто он уже точно не отделается, да и на пса не свалить. Фенрис даже позволил себе усмехнуться в ответ на гневную тираду Хоук, вместе с тем поразившись, как от его собственной недавней злости не осталось и следа. Ему было интересно — она всегда говорила, о чём думала? Видимо, да.
Мариан склонилась над корзинкой и подхватила в ладонь спелое яблоко, желудок в этот момент сделал нетерпеливое сальто, а рот наполнился слюной — кажется, Фенрис начал понимать Малыша. Он было решил, что Мариан тут же протянет яблоко ему , и почти протянул было руку, но не тут-то было — откусила сама, да хрустнув так, что брызнул сок и запахло ещё сильнее прежнего. В этом вся Хоук! Фенрис сглотнул на пару с Малышом, и тайком обрадовался, что не протянул руку, иначе выглядел бы глупо, просто скрестил руки на груди, продолжая сжимать полотенце, больше для того, чтобы пресечь дальнейшие непроизвольные буйства собственного желудка, отдававшие в залатанный бок. Малыш сглотнул ещё громче во второй раз, переступая с лапы на лапу в нетерпеливом ожидании. Оба перевели взгляд на Хоук.
— Жил в Минратосе один магистр, всё разглагольствовал о целебных свойствах вина, и то и дело косился в сторону орлейских виноградников, — передразнил её Фенрис, и почти гордился, что не упомянул вместе с этим самым магистром магию крови в одной фразе. Но Хоук, похоже, было явно не до шуток, судя по тому, с какой настойчивостью и грозностью та указала ему на дверь, в почти его особняке, подхватив корзинку с яблоками. Фенрис только осознал, что это были гостинцы. Для него. И от этого осознания ему стало не уютно. Не по себе. Хватит на сегодня. Фенрис не желал больше продолжать этот разговор, тем более, не желая куда-то идти, и даже упоминание о благодарности и долге на этот раз не помогло.
— Знаешь, это очень любезно с твоей стороны, Хоук, но уже поздно и тебе лучше… — внезапный грохот чего-то переворачивавшегося вверх дном позади оборвал его фразу на пол пути. Меньше секунды: разворот, в голове ничего кроме охотников, рука инстинктивно метнулась к спине, но обнаружила только воздух вместо рукояти меча. Осмотревшись по сторонам и удивившись, что из его глотки ещё не торчит стрела или остриё, Фенрис выдохнул, обнаружив, что это псина Хоук нырнула в груду хлама, сваленную в углу, и зажав в пасти нечто похожее на пернатое, побежала навстречу хозяйке, усиленно виляя хвостом. Попытка изменить жизнь, начав с занавесок и распахнутых окон, тут же смутно отразилась в голове, и она, эта попытка, судя по всему, вышла не самой удачной. Он вспомнил что-то из того, как ему в глаза бил яркий слепящий свет, и что прохожие внизу, под окнами имения, вдоволь наслушались отборные непристойные тевинские слова, после того как залётный голубь врезался прямо ему в лоб — рефлексы убийцы не дают о себе забыть, ну а туша птицы, брошенная в углу… Чего ждать от эльфа, в «доме» которого неделю валялся самый настоящий и отнюдь не голубиный труп. К слову, через эту самую неделю пришлось всё-таки убрать, но только потому, что тот начал смердеть.
Вы здесь » Nowhǝɹǝ[cross] » [nikogde] » Незавершенные эпизоды » Хрупкие вещи