There's so much I have to say, mother
Сообщений 1 страница 4 из 4
Поделиться22020-07-28 00:16:37
— И тут бац, и его унесло с одного удара!
— Правда? Вот это да, не думала, что у него получится!
— Ну мам, это же Всемогущий! Он всегда всё может! Бам! Бдыщ! Всемогущий такой клёвый! Когда я вырасту, то стану таким же крутым героем! Нет, ещё круче!
В ожидании сигнала светофора, Шото переводит взгляд на женщину с ребёнком. Провожает их взглядом. Мальчик тянет за руку свою мать, многое говорит ей, её белые волосы развеваются на ветру. Шото, не отдавая себе в этом отчёта, отрывает от ремня сумки левую руку. Рука застывает в неопределённом движении, будто он не решил, хочет протянуть или убрать. Застывает сам Шото. На секунду ему кажется, что это он – тот мальчик. Идёт за руку с ней. Со своей мамой.
Когда-то так и было. Он тоже рассказывал что-то маме. Многого уже не помнил, ненависть к отцу вынудила забыть всё. Сейчас ему нужно было сказать ей куда больше, чем тогда, в детстве.
Шото размышлял над этим по дороге в больницу. Над тем, что именно ей скажет. Он думал, что у него было достаточно времени, чтобы понять, что он хотел сказать, но он по-прежнему не знал, что нужно было говорить. В груди всё горело, было беспокойным. Эти ощущения были ему чужды, но он не мог унять их. Несмотря на всю уверенность в собственном намерении, ноги напоминали вату: почти подкашивались с каждым шагом. Но он продолжал идти. Каждая отрепетированная в голове мысль казалась не тем, что нужно. Но сказать нужно было много.
Шото переводит взгляд обратно на светофор: красный переключился на синий. Опускает руку. Ладони вспотели. Перед ним было массивное белое здание. Не сумеет. Не сможет. Переходит дорогу. Ещё не поздно свернуть.
[indent]«Иногда я смотрю на него и ненавижу то, что я вижу»
Эти слова – они всегда были с ним. Уже тогда он понял их смысл. Его существование — это то, что помутнило её рассудок. Вот почему он за всё это время ни разу не пришёл к ней. Даже сейчас он не был уверен, что его присутствие не будет давить на неё. Не был уверен в том, захочет ли она его видеть. Он не знал. Думал, что её тяготит связь с отцом. И с ним. Но ему это было нужно, как ничто и никогда до этого момента.
Фуюми и Нацуо оба навещали её. Но Шото просто не мог. Тому, что пыталась рассказать о маме Фуюми, он не придавал значения. Свист чайника в ушах говорил не слушать. Твердил ненавидеть того, из-за кого всё это произошло.
Нет. Не правда. Он опасался узнать, насколько ей было плохо.
Мама… Шото, как никто, понимает: всё это время она была узницей не только отца, но и его. Чем он лучше. Именно поэтому, сегодня, сейчас, со всем, что у него было, со всей его волей, собранной в кулак, он ей снова это скажет. Ему так многое нужно ей сказать.
Внутри было шумно. Приёмный покой забит пациентами. Огибая людей, Шото проходит к стойке регистрации. Он никогда особенно не задумывался над тем, что говорить людям, просто говорил. Так, как всё было. В лицо. Прямо. Но сейчас в горле пересохло, язык заплетался, сердце сильно стучало, дыхание было учащённым. По всем признакам он нервничал. С ним такое было…впервые.
— Я… мне нужно увидеть Тодороки Рей, — он мог бы спросить номер её палаты у Фуюми, но не стал. Это то, что он должен был сделать сам, начиная с первого шага, с порога дома, и заканчивая последним. У дверей, ведущим к ней.
— Одну секунду, — медсестра начала искать в компьютере, Шото показалось, что эти секунды длятся вечность, — третий этаж, палата номер триста пять. Прошу вас, заполните эти бумаги, здесь и вот здесь. Это для учёта посещений.
Шото заполнил бумаги небрежным почерком и отдал обратно. Заметил, что рука едва дрожала.
— Вы здесь впервые? — Шото вопросительно посмотрел на женщину. Неужели даже она знает? — У вас взгляд растерянный. Вам налево, к лифту.
— Спасибо.
Засунув руки в карманы, Шото направился к лифту. Пейджер медсестры иногда пиликал. Шото думал о том, сколько раз ему придется слышать этот звук, пока он дойдёт до лифта. Нажал кнопку, разглядывая щель на металлических дверях. Кнопка холодная наощупь. Двери открываются мягко.
Первый этаж.
Второй.
Третий.
Слишком быстро.
Запах дезинфектора ударил в нос. Шото задерживает дыхание, шагая мимо одинаковых палат по длинному коридору.
Триста один.
Триста два.
Триста три.
Триста четыре.
Эмоции, которые Шото до конца не мог понять, начинают переполнять его. Слишком много. Он не знает, что с ними делать. Как с ними бороться и нужно ли. Ему неуютно. Беспокойно. Но его решение уже ничего не изменит.
Палата триста пять.
Шото остановился, замер перед дверью, глядя на ручку. Протянул к ней руку. Только сейчас он в полной мере чётко осознал, что собирается сделать.
Он идёт к ней.
Спустя десять лет.
К маме.
Рука застыла. Начала дрожать. Опустилась. Вся боль, которую он испытывал все эти годы, он ощутил её разом. Снова был тем ребёнком, который не способен был защитить маму от удара отца. Ребёнком, на которого мама не могла смотреть. Но...
[indent]«Но героем ты быть хочешь, верно? Всё хорошо, Шото.»
Это - его стартовая линия, его начало. Шото прикрывает глаза. Делает выдох: пар вышел изо рта. Кажется, он случайно охладил воздух. Холод. Рей. Таково было значение имени мамы.
Снова протягивает правую руку к двери, сжимает железный поручень, неуверенно, но крепко. С тихим звуком отодвигает в сторону дверь. Входит. Делает шаг внутрь прежде, чем понимает, что видит её. Она не оборачивается, сидит у зарешёченного окна и что-то разглядывает, что-то держит в руках. Яркий свет из окон мешает рассмотреть. В груди что-то сильно сжимается, когда он смотрит на её силуэт. Она будто светилась.
Шото застывает на пороге, не понимая, как рука сама собой тихо затворила за собой дверь. Ничего не произносит. Молчит одну секунду, две, три. Он думал, что у него было достаточно времени, чтобы понять, что он хочет ей сказать, но… сейчас он в состоянии произнести только одно, проглатывая стук сердца, подкатывавший к самому горлу.
— Мама.
[icon]https://i.imgur.com/kVQ0I9x.jpg[/icon]
Поделиться32020-07-29 16:08:29
В этом месте удивительно тихо. Окна, стены и двери надежно прячут от любого постороннего шума, позволяют прислушаться только к самому себе, учат слышать собственные мысли и медленно, но верно, отделять те, что навязаны извне, порождены чужими поступками и собственной слабостью. Рей умирала в этой тишине первые годы, сходила с ума лишь больше, не слыша привычного приглушенного смеха старших детей на заднем дворе, не прислушиваясь к быстрым шагам младшего, спешившего всегда обнять первым, не замирая от тяжелой поступи мужа, затихающей у сёдзи в ее комнату. Звенящая тишина забивалась в голову, заливалась в уши ненавистным ничего, заставляла забивать эфир тихими напевами колыбельных. А после... после научила ценить возможность обдумать. Каждый свой шаг, каждое неверное действие, каждое сказанное слово. Обдумать и принять. Смириться с тем, что исправить было нельзя. И решить, что делать с тем, что еще в ее силах. Это столь медленный, почти болезненный процесс, но Рей поняла, осознала, что ей было необходимо через это пройти. Чтобы однажды иметь в себе силы обернуться назад.
И когда в ее палату впервые приходят дети, они возвращают ей свой смех и повзрослевшие голоса, окружают сотнями новостей, и ее мир перестает жить только прошлым. В нем появляется здесь и сейчас. И теперь ее мысли заняты не только тем, что произошло много лет назад, но и тем, что происходит в настоящем - она представляет и почти слышит, как ведет свои первые уроки Фуюми. Как устало стонет Нацу от выпускных экзаменов, и... как молчаливо сопит Шото, старательно выводя иероглифы в своей тетрадке. И буквально слышит тихий перезвон его льда, который он использует в Академии. Она ими живет. Каждым из них.
В этом месте все стерильно белое. И ей казалось, что она и сама растворится в этом цвете. Сольется с белоснежной стеной, однажды просто растает на белых простынях, вспыхнет и исчезнет в слепящих лучах солнца. Но это чувство ей даже нравилось. Здесь не было иных цветов. Никаких красно-оранжевых всполохов, никаких бирюзовых оттенков или глубокого синего отсвета. Здесь она была словно тень, будто нашла идеальное место, с которым сливалась и превращалась в единое целое. Это должно было угнетать, вгонять в уныние и тоску, но впервые за долгое время она почувствовала себя в безопасности. Здесь ей никто не мог навредить. Здесь она могла исчезнуть для всего мира, и даже сам Эндевор больше не решался переступить этот порог. Это место очищает. А ей это отчаянно необходимо. Здесь не за что зацепиться взгляду, не на что тратить свое внимание, и она переводит его внутрь самой себя. Ей необходимо понять, ей необходимо если не простить себя, то хотя бы найти компромисс, найти то хрупкое равновесие, которое позволит ей вернуться в нормальный мир. И когда ей становится легче, он и сам понемногу пробирается в эти спасительные стены.
Фуюми приносит вещи, и они греют одним своим теплым приглушенным цветом. Нацу оставляет свою любимую книгу, и это очередной небольшой шажок друг к другу. А однажды они приносят фотографию. И все вокруг вновь окрашивается, когда она видит все своих троих детей. Шото явно не очень доволен внезапной семейной фотосъемкой, но все же стоит, смотря теперь на нее такими взрослыми глазами. Она пропустила все его взросление, она оставила этот шрам, она... Плачет несколько дней, не в силах оторваться от фото. И это ей тоже необходимо. Она должна оплакать того, кого нет на этом изображении. И пропущенное время с теми, кто все еще ей улыбается.
Это место становится ее домом. Здесь она обретает себя, сюда приходят ее дети, здесь она может быть хорошей мамой для них. Не хватает лишь одного... Но Рей все понимает. Она никогда не спрашивает Фуюми и Нацу, почему Шото не приходит. Никогда не уточняет, спрашивает ли он про нее. Она жадно впитывает любую новость о младшем, но не ставит в неловкое положение старших. Она благодарно улыбается и, признаться, долгие годы не ждет его прихода. То, что она сделала... То, какие слова позволила себе произнести... Она себя не простила. Приняла, что совершила, осознала каждую из совершенных ошибок, но не имела права требовать подобного от собственного ребенка. И все, что ей оставалось - вглядываться в его лицо на фотокарточке, запоминать каждую черточку юного лица, вслушиваться в поток новостей, радуясь тому, что каждый из детей нашел свою дорогу. И не сворачивает с нее, несмотря ни на что. Она ими так гордилась... И так хотела бы обнять всех троих. Хотя оказалась к этому будто бы и вовсе не готовой.
Сегодня никого не должно было быть. У Фуюми накопилось много домашних дел, а у Нацу занятия допоздна, и Рей не ждет гостей. Она научилась жить в этом растянутом ожидании, словно замирая в янтаре, раз за разом скользя задумчивым взглядом по изученной фотографии. Иногда она представляет, как они ходят по широким проспектам. Как дочка перепрыгивает на каблучках оставшиеся с ночного дождя лужи. А Нацу, поедая бутерброд прямо по дороге, несется в колледж. Как вышагивает в школьной форме Шото, собранный и серьезный. Они живут в ее голове, помогая проживать каждый последующий день. И она так погрузилась в собственные мысли, что не сразу слышит тихий скрип двери. Не обращает внимание на мягкую поступь. Пока не слышит такое неровное "мама".
В первое мгновение ей не верится. Кажется, что просто показалось. Она столько времени провела в своих фантазиях, что теперь и реальность сыграла с ней злую шутку. И все же она оборачивается, распахивая в удивлении глаза. Взгляд спотыкается на взрослом лице, скользит по светло-красным волосам, замирает на родных глазах. Рей растерянно раскрывает губы, будто пытаясь что-то сказать, но тут же снова закрывает, не веря самой себе. Она так мечтала увидеть Шото, так хотела услышать его, что сейчас ей кажется, что это она себе все выдумала. Что стоит только ей встать, как иллюзия рассеется, и он растворится в воздухе, обратится в простой солнечный блик. Она даже моргнуть боится, всматриваясь в лицо напротив, не замечая, как его образ мутнеет от набежавших слез. Плечи едва заметно вздрагивают, но Рей старается держать себя в руках. Она так долго его ждала не для того, чтобы разрыдаться на его глазах, пугая и ставя в неловкое положение. Она смахивает льдинки слез, даже того не замечая, что от переполняющих эмоций опять нарушила правила. Улыбается тихо, неуверенно, все же медленно поднимаясь со стула и откладывая на столик свою драгоценную карточку. Вот он, живой, настоящий, стоит у нее в палате. Не замершее лицо на фото, ни застывший пойманный в объектив облик, а ее младший. Такой уже взрослый, и такой красивый, несмотря на то, что она с ним сделала. И такой смелый, какой она никогда не была.
- Шото... - ей так хочется его обнять, она подается вперед, но замирает в нескольких шагах. Она не уверена, что имеет на это право. Что не испугает его, не сделает неприятно своими прикосновениями, не заставит бежать отсюда, пожалев о своем решении. И она прижимает руки к своей груди, старается себя сдержать, не оттолкнуть его после стольких лет разлуки. Только бы побыл с ней немного, только бы позволил насмотреться на себя. - Ты... так повзрослел, мой милый.
Наверное, ей стоило сказать что-то другое. Пожалуй, ей стоило опуститься перед ним на колени и просить прощения за многие годы своих ошибок. Но она словно очарована, оглаживает своего сына теплым взглядом, улыбается светлой улыбкой и... все же не выдерживает. Протягивает руку и почти невесомо касается теплой щеки, оглаживая кончиками пальцев, готовая в любой момент одернуть руку, стоит ему даже взглядом намекнуть.
- Я так рада тебя видеть, Шото.
Поделиться42020-08-22 18:55:47
Наверное, он ожидал другого, отворяя эту дверь.
Судорожно сглатывает. Старался не думать об этом по дороге, но где-то глубоко в нём засел до нелепости детский страх. Что всё будет в точности, как тогда. Что единственным, что он услышит – будет её плач, который в конце заглушит свисток чайника. Звук бурлящей, плескавшейся в нём воды. Что единственным, что почувствует – будет боль от выплеснувшегося на него кипятка. Единственным, что увидит, тихо шаркая босиком по коридору, заглядывая на кухню, в дверной проём – будут её глаза. Что она, сидевшая сейчас спиной к нему, разглядывавшая фотографию, обернётся к нему, и он снова увидит тот самый взгляд. Взгляд, который потом долго преследовал по ночам. Только сейчас Шото до конца понял: там, в её глазах было не безумие. Не ненависть к нему, из-за левой стороны. В них был страх. Во всём был виноват отец – он всегда об этом знал, всегда считал, что это его рука, не рука матери, оставила под его глазом ожог. Но тот детский страх где-то по-прежнему живёт в нём, с левой, уродливой стороны.
И когда мама оборачивается, Шото застывает, не живой, не мёртвый, и сердце проваливается вниз, пропуская удар. Это был страх. Думает, что она снова на него так посмотрит. Со страхом в ответ. Боится не за себя – за неё. Он не хотел сделать ей ещё хуже, чем уже сделал.
Но когда мама оборачивается, Шото видит другой взгляд. Другую её. Не ту, которую помнил. Не тот её взгляд – единственное, что он о ней запомнил, потому что гнев по отношению к отцу, переполнявший всё его нутро, который тлел в нём все эти года, стёр всё остальное. Шото не помнил, в какой момент всё это забыл, всё, что было ему дорого. Её мягкие ладони, гладившие его по голове, её тёплые объятия, в которых он плакал, её слова, которые нельзя было забывать. Без которых он утратил себя, без которых стал тем, чем не хотел быть – инструментом в руках отца. Слова, благодаря которым сейчас пришёл к тому решению, к которому пришёл. Стать тем, кем он хочет быть. Быть тем, кем он способен стать, прилагая для этого все усилия. А ещё он помнил, благодаря кому вспомнил эти слова. Мидория… Это его сила. Его левая, его правая сторона. Всё то, что он оставил в прошлом, запер вместе с отцом, в этой палате с зарешёченными окнами – всё это он не мог больше отрицать. Делать вид, что во всём виноват только отец. Что это он упрятал маму сюда, что это он запрещал ему видеться с ней. Отец запер, но не запрещал. Это было его, Шото, решением. Решением, которое он принял, потому что боялся. Потому что только ненавидел. Взять ответственность за свои решения – его первый шаг.
Поэтому, когда мама оборачивается, он смотрит прямо на неё. Задерживая дыхание, смотрит в её широко-распахнутые глаза, и ждёт. Не выпуская из правой руки дверной ручки, ждёт её реакции: решил, что сразу же уйдёт, если ей станет хуже от его присутствия. Его левая сторона… Внешне, он всё ещё был похож на отца. Это то, о чём говорила мама тогда – всё больше и больше похожи на него с каждым днём. Но даже если подобное произойдёт, он хотел сказать ей, сказать то, что сказала ему однажды она сама.
Он это он. Он не раб своей крови. И он не отец. Даже если у него – его сила, его глаз, его цвет волос. После битвы с Мидорией мысли об отце ушли на второй план. Его больше не испепеляло чувство гнева, не нависала чужая огромная тень. В этой маленькой палате, с кроватью, тумбой, небольшим шкафом и столом возле окна – стоял только Шото, и напротив него – его мать. Отца для него больше не было. Не сегодня, не здесь и не сейчас.
Шото опасался, что маме станет хуже, но взгляд её прищурился, а губы растянулись в слабой улыбке. Она потёрла глаза, на которых проступили слезы, и, к удивлению, Шото, медленно поднялась со стула, положив фотографию на стол. Шото до конца не понял, что она плачет. Это были слёзы, но не такие, как тогда, десять лет назад. Потому что она вместе с тем улыбалась. Разве так бывает? В, груди сильно заклокотало. Шото всё ещё стоял, растерянно, не шелохнувшись. Он всё ещё не знал, что ему нужно было делать. Не успел понять, в какой момент убрал руку с дверной ручки.
Мама произносит его имя, и Шото больше не выдерживает этого её взгляда, отводит глаза в пол. Только что он был полон решимости так многое сказать ей, а сейчас будто язык прикусил от странного ощущения. Его щёки горели, и он не находил себе рядом с ней места от нахлынувшего волнения. Но он должен сказать хоть что-то, но не мог себя заставить по какой-то причине. Наступила полная тишина. И тогда мама подошла к нему, остановилась в нескольких шагах и сказала такое, от чего Шото ощутил острый укол вины.
Он вырос. Десять лет прошло, и он вырос. Так ни разу и не навестив её. Десять долгих лет его мама была здесь, в этих четырёх стенах, в этой маленькой палате, где не было почти ничего. Шото мрачнеет на секунду, но тут же вздрагивает и поднимает взгляд. От чужого прикосновения. Всполох пламени вспыхнул от виска, тут же исчезнув – Шото этого не заметил. Её прикосновение его ошеломляет. Рот невольно приоткрывается в удивлении, и он, наконец-то смотрит в лицо своей матери, не издалека, не с расстояния нескольких шагов по этой палате, благодаря которым мог бы сбежать, как напуганный ребёнок. Смотрит по-настоящему, будто впервые, разглядывает подробно её лицо, не убирая из-под её пальцев щеки, не отталкивая её, но и не прижимается к ним. Он просто не знает, как себя вести. Что сделать, спустя десять лет. Не знает, как высказать ей всё то, что он сейчас ощущает, а ощущает он многое. Слишком.
— Я…, — Шото запинается, и снова отводит взгляд в сторону, думает, что мама теперь выглядит ниже. Маленькой и хрупкой, как Фуюми. Да, он стал выше, но по какой-то причине, стоя сейчас перед ней, он снова чувствует себя ребёнком, который не знает, что нужно говорить. И тогда Шото вспоминает, почему он здесь. По какой причине тогда, в детстве, захотел быть тем, кем по-прежнему хочет стать. Всё это, потому что они вместе смотрели по телевизору на…
— Я здесь. — он говорит ей слова, которые значили для него теперь больше, чем все остальные. Он здесь и готов взять на себя ответственность за своё первое, принадлежавшее не отцу, а ему и только ему, решение.
— Я решил, кем хочу стать. Я пришёл сказать, что поступил в Юэй, и… — тщательно подбирая слова, Шото внезапно замолкает. Он должен был сказать это сейчас. Всё, что собирался. Но даже когда он думал об этом, слова, которые он собирался сказать, не выходили наружу. Действия, которые он очень хотел предпринять – он не делал. Он хотел шагнуть к ней на встречу, снова ощутить объятия, как тогда, в детстве, но он не мог.
Не мог преодолеть все эти десять лет тремя шагами.
[icon]https://i.imgur.com/3DuvsyU.jpg[/icon]
Отредактировано Todoroki Shōto (2020-08-22 18:56:13)
