Nowhǝɹǝ[cross]

Объявление

Nowhere cross

Приходи на Нигде.
Пиши в никуда.
Получай — [ баны ] ничего.

  • Светлая тема
  • Тёмная тема

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Nowhǝɹǝ[cross] » [nikogde] » Незавершенные эпизоды » The room with lost toys


The room with lost toys

Сообщений 1 страница 14 из 14

1

https://i.imgur.com/VwkwGAI.png

[icon]https://i.imgur.com/hMSE9QA.gif[/icon]

+3

2

Щёлк. Щёлк. Щёлк.

С равными интервалами, чёткими движениями. Выверенными, но уже не такими осторожными как когда-то, практически доведёнными до автоматизма.
Щёлк. И острая кромка ножа ровно отсекает часть стеблей лука, движение руки в сторону и Фуюми сдвигает отрезанные части к краю деревянной доски, где уже образовалась небольшая зеленая горка.
За спиной слышно тихое звяканье посуды, как закипает вода, шипит масло на сковороде и лёгкие шаги.

Фуюми часто себя ловит на мысли, что хочет обернуться и увидеть маму, но знает, что это обман. Причём совсем не искусный и очень грубый, это легко понять если только обратить больше внимания на детали.
У мамы на столе часто творился лёгкий беспорядок и случалось нагромождение из множество чашек, мисок и плошек, а Тамура-сан использует необходимый минимум и предпочитает в освободившуюся минутку сразу вымыть использованную посуду.
Даже эти лёгкие едва слышимые шаги за её спиной — они совсем не такие как у мамы.
И мама часто напевала что-то, когда готовила, а Тамура-сан предпочитает молчать. Она всегда говорит мало, а если подает голос, то её слова спокойны и сдержанны. И даже когда она улыбается в ней едва ощутима теплота и совсем нет нежности. Да и с чего бы? Они чужие друг другу люди.

Но Фуюми ей бесконечно благодарна, ведь Тамура-сан здесь для того чтобы помогать им. Помогать ей – каждый раз поправляет себя в мыслях девочка, – ведь это она не способна сейчас даже на такую малость, как забота о братьях и ведение домашнего хозяйства. И возраст — не отговорка.
Тамура-сан идеально справляется со своей работой, наверное, поэтому отец и выбрал её. Если, конечно, он делал это сам, а не доверил это агентству по найму, потому что какая разница кто это будет, если главное — результат? Но может быть всё не так?
Фуюми не знает ответа: некоторые поступки Эндевора она не способна понять или просчитать, а другие понимать не хочет и отказывается, потому что слишком тяжело. И сложно. И…

Щёлк. Щёлк. Щёлк.

Пучок зелени под её пальцами истончается пока не остаются маленькие острые хвостики. Девочка примеряется к ним ножом и делит их на две части, после чего присоединяет к остальной горке и, приподняв увесистую для её рук доску, аккуратно смахивает нарезанный зелёный лук в миску.
— Тамура-сан, всё готово, — она оборачивается, держит в одной руке миску с луком, а тыльной стороной ладони другой проводит по скуле, трет под глазом. Улыбается, как ей хочется самой думать, весело и не показывает ни единого признака усталости.
Женщина оборачивается и на её лице проступает ответная улыбка, но в ней по-прежнему нет ни грамма тепла. Тамура-сан словно здесь и не здесь одновременно, по крайней мере так кажется Фуюми в такие моменты.
— Замечательно, Фуюми-чан, — она забирает из её рук миску с зеленью и ставит на стол рядом с плитой, отворачивается, не сказав больше ни слова.
Фуюми медлит, смыкает кончики пальцев у себя за спиной, покачивается с пяток на носки и обратно. Сомневается.
— Я могу ещё чем-то вам помочь? — Робко и тихо.
Ведь именно так и происходит изо дня в день — это она здесь помогает, а не ей.
Фуюми опускает невольно взгляд, буквально на одну секунду, а потом снова смотрит на женщину с улыбкой.
Она не должна показывать слабость, не должна вызывать жалость. Она должна быть сильной и если не сегодня, то завтра или через неделю сможет справиться со всем сама. Ради Нацу. Ради...

Шото.
.    .    .

Кажется, для него с отъездом матери и смертью Тои ничего не изменилось. Он по-прежнему был словно призрак в этом доме и если Фуюми и видела младшего брата, то мельком. Забота о нём полностью легла на плечи Тамуры-сан. У Фуюми не было даже возможности поговорить с ним. Но если бы была – она стала бы?

Ведь… да?..

— Можешь быть свободна, Фуюми-чан, тебе ведь ещё уроки делать, верно?
Девочка лишь кивает в ответ, а потом произносит тихое и запоздалое “Да” ровной спине напротив — Тамура-сан к ней не обернулась.
Снимая и вешая на крючок на стене фартук (ей приходится подняться на цыпочки, чтобы дотянуться), Фуюми думает о том, что она должна научиться всё успевать. Ей нельзя пускать на самотёк учёбу и нужно научиться правильно планировать своё время, расставлять верные приоритеты.
Прикрывая за собой створку сёдзи девочка останавливается и устало выдыхает. Последние несколько недель выдались утомительными, но не столько физически, сколько морально. Казалось бы, что должно быть наоборот. Казалось, что со временем должно становиться легче, но у Фуюми было такое чувство, словно её медленно затягивает в зыбучие пески безнадёжности.

Навещать маму было нельзя и её отсутствие было так же ощутимо, как образовавшаяся зияющая пустота там, где занимал место Тоя. Ватная звенящая тишина. Пустая ладонь. Гулкое эхо без ответа. Чай теперь уже на двоих.
Фуюми судорожно вздохнула.
Их семья (а были ли они семьей?) окончательно рассыпалась, часть общей картинки оказалась уничтожена, а остальные разбросало далеко друг от друга. Есть вещи (и не только вещи) которые невозможно починить и склеить, как не старайся, но Фуюми не хочет об этом думать. И она оставляет в своём сердце надежду на счастливое «однажды», пусть и не знает как это можно осуществить.

Она уже касается ладонью сёдзи в свою комнату как краем зрения замечает, что дверь в комнату дальше по коридору чуть-чуть приоткрыта. Нацуо? Но он ещё не вернулся. Да и не стал бы он – ведь не стал бы? – заходить в комнату Тои. Не сейчас.
Девочка медлит буквально секунду, прежде чем осторожно и тихо, невольно крадучись, подойти ближе к сёдзи.
Ей хотелось бы верить, что это Тоя вернулся домой, но так не бывает. Ей хотелось бы увидеть его в комнате сильнее всего на свете – даже сильнее, чем знать что там, на кухне, у неё за спиной стоит мама.
Ведь мама жива и рано или поздно они встретятся, а Тоя…

Фуюми заглядывает в узкую щель и всматривается в интерьер комнаты. Она навела вместе с Тамурой-сан порядок среди вещей брата, но никто так и не решился их разобрать, упаковать по коробкам и убрать или выкинуть. Никто об этом, кажется, даже не думал и его комната выглядела так, словно с минуты на минуту ждала возвращения своего жильца. Тамура-сан даже пыль здесь продолжала смахивать пушистой метёлкой, в то время как Фуюми старалась обходить это место стороной.
Но сейчас она видит тень на полу, но не видит её обладателя.
Чувствует, как быстрее бьётся сердце, пусть это и глупо. Ведь это не может быть правдой. Это Нацу вернулся и, никому ничего не сказав, пришел сюда. Потому что Нацу так же больно и плохо, как ей самой.
Фуюми легонько толкает в сторону одну из створок и заглядывает в комнату, так и не решившись переступить через порог.

[nick]Todoroki Fuyumi[/nick][status]just a mistake[/status][icon]https://i.imgur.com/GHF3zsT.jpg[/icon][fandom]Boku no hero academia[/fandom][lz]Просыпаешься утром и видишь, что снег — внутри. Каждый чувствует холод, просто не говорит. За окном посмертной маской висит туман. Познакомься, девочка, это твоя зима.[/lz]

+3

3

Шото судорожно всхлипывал, свернувшись калачиком на одеяле. Без конца шмыгал: нос заложило, как тогда, когда он болел, но тут он не чихал. Под щекой мокро и холодно. Слёзы всё текли и текли, а сопли бежали из носа. Шото утирал их кулаками, размазывая по щекам, но бежать не переставало. Всё болело после тренировки с папой, но под левым глазом было больнее. Бинты уже сняли, но всё равно было больно, даже когда не притрагиваешься руками. Тамура-сан запретила трогать ожог руками, но Шото не слушался. Она уродливая. Эта сторона. Так сказала мама. Шото тёр её сильнее, даже если было больно. Это всё из-за этой стороны, из-за того, что он был похож на папу! Он не хотел, не хотел быть похожим на папу, не хотел быть тем, кто бил маму. Это папа виноват! Мама поступила с ним так, потому что папа её бил!

Из-за всего этого Шото разревелся сильнее. Но плакал тихо. В подушку. Если бы отец увидел, то снова обозвал бы слабаком и ударил. Сказал бы, что так он никогда не победит Всемогущего. Но Шото нравилось смотреть на Всемогущего по телевизору с мамой. Шото даже решил, что хочет стать таким же, как он. Они смотрели с мамой украдкой – мама сказала, что это теперь был их «секрет», потому что если бы папа узнал, то тогда бы разозлился. Пусть. Всё равно всё болело, но Шото плакал больше потому, что хотел к маме.

Каждый день он ждал, что мама вернётся. Слушал шаги, смотрел в окно, во двор, прислонившись к стеклу ладошками и лбом. Стекло было холодным. Тоя, Нацуо и Фуюми больше не играли в мяч. Но мама не возвращалась. Зато возвращался папа. Когда Шото, стиснув крохотные кулаки, спрашивал у него, когда вернётся мама, он отвечал, что она вернётся тогда, когда она перестанет его, Шото, ненавидеть. Он врал! Мама не ненавидела его! Но… его левая сторона ведь уродлива… Уродливое — это то, что ненавидят. Отец тоже был уродливым, и Шото его ненавидел.

Каждый вечер отец уводил его тренироваться: заставлял его левую сторону гореть – и с каждым днём было всё больнее, почти также, как когда мама опрокинула на него чайник. Шото не хотел этого делать. Не хотел гореть, и «преодолевать лимит». Так приказывал папа, говорил, что только он, Шото, сможет «это» сделать. Шото от этого тошнило: всё, что он съедал за день выплёскивалось изо рта на пол. Он пытался сдерживать слёзы, и эти позывы, но не получалось. Было стыдно и больно.

А потом умер Тоя. Шото не до конца понимал, что значило «умереть». Только то, что Тоя больше никогда не придёт домой, и никогда не будет играть с братом и сестрой. Но Шото и этого не понимал. Они никогда не играли вместе. Тоя всегда играл только с Нацуо и с Фуюми. С ним никто не играл. Потому что запретил папа.

Может, мама тоже умерла? От этого Шото снова стало грустно, но он плакал больше всё-таки, потому что рядом с ним не было мамы. Он скучал по ней. Очень скучал. Но Тоя. Он почти совсем не видел Тою. Но помнил, как Тоя иногда махал ему рукой, издалека, во дворе, и, кажется, улыбался.
Живот свело и изнутри заурчало. Шото сглотнул. Он не хотел больше есть вообще, никогда, потому что всё равно всё выходило обратно, но отец заставлял его есть – кудзумоти застревало в горле, и он давился. Немного успокоившись, Шото сел на футон, растёр кулаками глаза. Под левым глазом и на лбу зажгло. Теперь, когда он чистил зубы, никогда не смотрел в зеркало, на свой уродливый ожог – эту сторону ненавидела мама. И он тоже её ненавидел. Эту сторону. Не маму.

Живот снова заурчал, а через сёдзи донесся запах еды. Шото, пошатываясь, поднялся на ноги, подошёл к сёдзи и едва раздвинув их, выглянул в коридор. Пусто. Никого не было. Мама не вернулась. Но отец скоро вернётся и снова начнётся тренировка. Шото снова потёр глаза, и босыми ногами потопал вниз, к кухне. В саму кухню он больше не заходил, от свиста чайника ему становилось страшно, он снова вспоминал, как ему было больно и как плакала мама.

Задержался на веранде – приподнявшись на цыпочках, прислонился лбом к стеклу. Никого. Пусто. Брат и сестра, наверное, были в школе, но отец запрещал играть с ними, и смотреть на них. Говорил, что они были из разных миров. Но это было неправдой! Шото склонил голову, и побрёл, топая по деревянному полу террасы дальше, в другую часть дома. Тамуры-сан, которая следила за ним, когда никого не было дома, тоже нигде не было, а в животе урчало. Он был голодный, не хотел есть, но помнил, что мама говорила, что кушать надо. Просила, чтобы он всегда хорошо кушал. Так он и будет делать. И тогда, когда мама вернётся из больницы, она его погладит по голове и похвалит. Так он хотел думать. Но уже понимал. Знал. Что мама серьёзно больна и не вернётся. Больна из-за него. И снова захотелось плакать. Но он не будет.

Он шёл по коридору. Комната за комнатой.  Дома было много комнат, и все двери были обычно задёрнуты. Но проходя мимо комнаты Тои, Шото увидел, что сёдзи едва-едва приоткрыты. Осталась маленькая щёлка. Ему стало интересно. Он остановился напротив и заглянул, посмотреть одним глазом. В комнате никого не было, но едой пахло оттуда. Оглядевшись по сторонам – чтобы никто не увидел, Шото отодвинул сёдзи и осторожно зашёл внутрь. Он никогда не был здесь. Комната пустая, как и все остальные. Только шкаф, на котором стояли цветы и свечи, и фотография в рамке посередине, а перед ней – лапша в миске и палочки. Живот снова свело от голода, кто-то здесь оставил еду. Ничего страшного будет, если он её съест? Шото взял миску и сел на татами. В миске была лапша. Она была холодной и длинной, так что приходилось всасывать с хлюпаньем. Вкусно. Шото медленно жевал и смотрел на фотографию Тои. Глаза такие же, как у него слева. Уродливые! Вот бы поближе рассмотреть. Тоя был похож на маму. Шото встал, поставил миску на место, и хотел бы потянуться к фотографии, но его взгляд упал на полку, на которой аккуратно были расставлены игрушки. Шото сглотнул. Игрушки, которых никогда не было у него. Ни одной. Сверху стоял-робот трансформер и машинка. Шото долго разглядывал их, но побоялся к ним притронуться. Это было не его. Отец разозлится, если узнает, что он их трогал. У него не было времени с ними играть, потому что он должен был выучить технику, которую не смог выучить Тоя.

Шото помялся, помешкался, то глядя на ярко-жёлтого робота, то отводя от него взгляд. Но всё же решил взять в руки. Он повертел игрушку, поднял пластмассовую руку вверх – так было похоже игрушку Всемогущего – такие показывали по телевизору. Мама однажды обещала купить такую ему, но вспомнив о маме, на глаза снова навернулись слёзы. Шото шмыгнул и смахнул их.

Его глаза случайно упали на мяч. Шото снова сглотнул: вспомнил, как Тоя, Нацуо и Фуюми всегда играли во дворе и смеялись. Он представлял, что играет и смеётся с ними. Ему всегда так хотелось. Так хотелось играть вместе с ними. Он присел на корточки и робко протянул руку, всё ещё сжимая в другой руке робота. Прикоснулся к мячу пальцами, не с первого раза. Осторожно. Пощупав пару раз, и ещё раз обернувшись, взял мячик в руки – он был приятным на ощупь. Попытался «поиграть» с ним: нужно было его подбросить и поймать коленкой – не получилось, мяч отскочил к стенке и издал гулкий прыгающий звук. Шото снова заозирался. Скоро придёт папа и уведёт его тренироваться, но ему ещё хотелось посмотреть на фотографию. Шото подошёл к странному шкафу и потянулся к фотографии. Но как только его пальцы коснулись рамки, сёдзи отворились - Шото испугался, повернулся, смахнув рамку на пол – та вдребезги разбилась. Тоя на фотографии покрылся трещинами. Шото напрягся, как пружинка, и стиснул кулаки. Он не должен был сюда заходить.

– Я… я не хотел, – подбородок затрясся, плечи задрожали и из глаз снова покатились слёзы.

Почему, почему всё так? Почему мама не вернётся, и не вернётся Тоя, но папа всегда возвращался?

[icon]https://i.imgur.com/mzeXhan.jpg[/icon]

+3

4

Это, конечно, не Тоя — человек зашедший в эту комнату никак не мог им быть.
Не был это и Нацу, хотя увидеть его Фуюми была готова и понимала, что его сюда привело.
Да что там, даже окажись здесь, за едва прикрытыми створками, отец то это было бы более ожидаемо, чем...

— ..Шото? — Едва выдыхает девочка не в силах ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни произнести ещё хоть слово.
Фуюми вздрагивает от звука удара об пол и тихого треска стекла — ощущение такое, словно это что-то надломилось и треснуло в ней самой.
Ей кажется – чудится – тень отца рядом, буквально за спиной, огромная и всепоглощающая, затмевающая собой светлый день. Она воровато оглядывается через плечо, но в коридоре никого и не слышно приближения хоть чьих-то шагов.
Фуюми чувствует себя маленьким затравленным зверьком и в какую-то долю секунды ей хочется просто сбежать.

Она снова смотрит на Шото – на его дрожащие губы и навернувшиеся на глаза слёзы, стекающие по щекам, – и переступает через порог. Оборачивается, чтобы осторожно, тихо и плотно сомкнуть за собой сёдзи.
Главное, чтобы никто не услышал и не пришёл. Только бы Тамура-сан не вышла сейчас из кухни. Или не вернулся отец.
Фуюми страшно подумать, что тогда будет. Но она не может развернуться и уйти, не может оставить плачущего ребёнка – своего младшего брата – одного.

Одного в комнате мертвеца.
Наверное, именно поэтому Фуюми избегала это место.
Она знала Тою и знала, что он больше никогда сюда не вернётся.
Но что о нем знал Шото?.
Фуюми знает ответ на свой вопрос.
Ничего.

Она подходит к мальчику едва ли не крадучись, боясь издать лишний звук или шум, и опускается перед ним на колени.
— Тшшш, всё хорошо, — тихо и мягко, как разговаривают с маленькими детьми. С полуулыбкой, чтобы подтвердить свои слова – ничего страшного не произошло. Фуюми легонько, самыми кончиками пальцев, касается его руки выше локтя. Застывает так не зная, что ещё сделать или произнести. Понимает, что не должна здесь находиться, не должна с ним разговаривать и не должна уходить и бросать его. Всё вместе и сразу, слишком запутанно и как-то сложно.
И, самое главное, она понимала что совершенно его не знает.

Стоявший перед Фуюми мальчик был для неё незнакомым и поэтому словно чужим.
Но она не переставала из-за этого быть его старшей сестрой.

— Ты не порезался? Что-то болит? — Обе ладошки сжаты в кулаки и в одной стиснут ярко-желтый робот. Тоя любил его, но эта игрушка теперь, как и другие вещи в этой комнате, не имела больше хозяина.
— Не переживай за фотографию, — девочка тянется к упавшей на пол рамке, поддевает ноготком один из выскочивших в сторону осколков и вставляет его, словно кусочек паззла, на место. Тоя смотрит на неё сквозь сеть трещинок слишком серьезным для ребёнка взглядом.
Тоя умел был таким — собранным и взрослым не по годам. Наверное, это и значило быть самым старшим ребёнком в семье. Знать, понимать и чувствовать, что на твоих плечах лежит забота о других. Но Фуюми знала его и другим — улыбчивым, смешливым, растрёпывающим ей волосы, всегда готовым пошутить, поддержать и заступиться.
Ей всегда нравилось, что у неё двое братьев и что она одновременно старшая и младшая сестра. С каждым из них было весело и легко, но если о Нацу нужно было заботиться и оберегать его, то к Тое всегда можно было прийти за помощью. 
А теперь самой старшей стала она.

— Я найду новую рамку, и никто не узнает, что эта разбилась, — а если отец и заметит что-то, то она скажет, что это она её по неосторожности смахнула на пол.
Фуюми не уверена, как он на это отреагирует, накажет её или нет, но точно знает, что ни за что не скажет и не признается, что была в этой комнате не одна и что это, в действительности, не её вина.

Она оглядывает комнату пытаясь понять, что ещё изменилось, что может подсказать отцу, что здесь был… тот, кому бывать здесь не следовало. Мяч откатился в сторону, робот в руках, рамка. Что-то ещё? Нужно бы встать и осмотреться, но Фуюми хочет верить, что ещё успеет это сделать.
Она поднимает с пола рамку и, вытянув руку, задвигает её на поверхность алтаря, возвращается взглядом к Шото.

Ей неловко на него смотреть, но в основном потому что она не знает как на него смотреть. Ожог на его лице притягивает к себе взгляд, но Фуюми боится, как бы не показалось, что она пялится именно на него. Такие шрамы ведь привлекают внимание, но…
Она всё равно смотрит. Не на ожог, на Шото.
Смотрит без неприязни, отвращения или раздражения. Смотрит с тревогой, чуткой настороженностью и обеспокоенностью чужими слезами. Сочувствием, но не жалостью. Смотрит в глаза, такие разные, потому что так смотреть проще всего.
Они словно знакомы и незнакомы. Шото был слишком мал – да что там, он и сейчас маленький, – когда отец забрал его под свою опеку и запретил остальным детям с ним общаться. И у Фуюми такое чувство теперь, словно он может её вовсе толком не помнить и поэтому не знать. Но и называть своё имя как-то совсем глупо...

— Тебе понравился этот робот? Хочешь с ним поиграть?..

[nick]Todoroki Fuyumi[/nick][status]just a mistake[/status] [icon]https://i.imgur.com/GHF3zsT.jpg[/icon] [fandom]Boku no hero academia[/fandom] [lz]Просыпаешься утром и видишь, что снег — внутри. Каждый чувствует холод, просто не говорит. За окном посмертной маской висит туман. Познакомься, девочка, это твоя зима.[/lz]

+3

5

Сёдзи шаркнули, у Шото сердце ушло в пятки, но он всё равно изо всех сил стиснул кулаки, правая ладошка сильно сжала игрушку. Он не будет больше плакать при отце! Не вышло: крупные капли горошинами закапали на рубашку. Если пришёл папа, то он скажет ему, скажет, что не хочет быть таким, как он, не хочет больше побеждать Всемогущего и учиться его технике тоже больше не хочет! Расскажет ему секрет – что они с мамой всегда смотрели передачи со Всемогущим, когда его не было дома! Он скажет ему, скажет, что хочет быть как Всемогущий, когда вырастит, а не как он!  Зубы почти стучали – так сильно дрожал подбородок. Он скажет ему, что больше не хочет, не будет!

Но с каждой каплей, скатывавшейся по щеке, храбрость исчезала. Она всегда исчезала на тренировках, как только папа заставлял его создавать огонь левой стороной. Шото не хотел этого! Он просто хотел к маме. Когда у него что-то болело после тренировок, или он боялся папу, он всегда прятался за мамой, но потом понял, что так было нельзя, потому что тогда папа обижал маму вместо того, чтобы обижать Шото. Он всегда, всегда хотел убежать от папы, но папа был сильным и большим. 

«Не убегай от меня. Не убегай от самого себя.»

Шото всхлипнул. Если это папа, а не Тамура-сан, то он всё, всё ему скажет! Шото зажмурился. Ссутулился и сжался, ждал, что вот-вот пророкочет грозный отцовский голос, и тот широкими шагами войдёт и схватит его за руку, потащит из комнаты, а Шото будет бежать за ним, запинаться, сбивая ноги, падая на коленки, все в ссадинах и синяках. Но по имени его позвал совсем другой голос: от неожиданности Шото широко раскрыл глаза и застыл с полуоткрытым ртом. Даже забыл, что только что плакал: слёзы перестали капать. Он так и стоял перед разбитой фотографией, крепко сжимая в руках игрушку – не решаясь даже моргнуть.

— М-мама? — Шото сказал это, и только потом понял, что это не она. Его позвала девочка, похожая на маму, она подходит и присаживается с ним рядом. Шото вдруг застеснялся и растерялся, не зная, что делать. Сам не зная почему, робко отшагнул, прижав к груди робота.

«Тшшш, всё хорошо», — она говорит также, как мама.

«Это Тоя и Нацу. А это Фуюми. А это ты, только совсем маленький», — водила пальцем по фотографии мама. Шото внимательно разглядывал маленькие лица на маленьких прямоугольных картинках. Шото их запомнил. Шото их видел: они втроём всегда играли с мячом и всегда были вместе. Они всегда смеялись, а он нет. Шото очень хотел быть с ними, и тоже так смеяться. Он всегда смотрел на них, когда папа не видел. Шото спрашивал у мамы, почему папа не разрешает им играть вместе, мама молчала. Папа говорил, что его братья и сестра не такие как он. Шото внимательно рассматривал Фуюми, как фотографию, забыв закрыть рот. Два глаза, нос и рот. Две руки. Две ноги. Только вместо шорт юбка. Она как маленькая мама, только в очках. Волосы тоже, как у мамы и как у него справа, белые, но там был красный, как у него слева. И как у… папы.

Подбородок Шото снова задрожал: мама сказала, что больше не может смотреть на него. Шото потёр левый глаз кулаком. Фуюми потрогала его руку, Шото тут же её отдёрнул, как от кипятка, молча замотал головой из стороны в сторону в ответ на все её вопросы – когда он плакал на тренировках, потому что было больно, к нему подбегала мама и пыталась поговорить с папой, и тогда папа бил её. Лучше молчать, даже если больно! Лучше пусть папа только его обижает, а не маму!

Фуюми сказала не переживать за сломанную фотографию, склонилась над ней, подбирая осколки. Шото едва заёрзал. Ему было стыдно. Фуюми была доброй, как мама. Но отец не разрешал разговаривать с ней. Шото боялся, Шото хотел убежать, но не мог сдвинуться с места, как не мог и на тренировках. Шото молчал, будто язык проглотил, он не знал, что нужно говорить. Это было как в детском саду: он тогда сжал в руке подол маминого платья, и не хотел его выпускать, не хотел оставаться там один, просил маму остаться. Там были дети, и он даже хотел играть с ними, как играли друг с другом его братья, но в него показывали пальцем и смеялись, обзывали странным. Тогда мама сказала, чтобы Шото представлял на их месте её или Тамуру-сан, и говорил им то, что рассказал бы ей. А потом в его руке загорелся карандаш, он испугался и под ногами стало скользко. Когда папа узнал, то сказал, что он пока больше не будет туда ходить, а будет учиться дома. А потом начались тренировки.

— Я… Я просто хотел посмотреть… извините, — Шото представил, что вместо Фуюми – Тамура-сан. Так. Так он бы сказал ей. Фуюми сказала, что найдёт новую рамку, и никто не узнает, что эта разбилась. Шото опустил голову и начал смотреть в пол, на разбитую рамку. Фуюми подняла её, и поставила туда, откуда взяла. Тоя тоже был похож на маму.

«Всё хорошо. Пока папы нет дома, мы будем смотреть эти передачи. Никто не узнает, что мы их смотрели. Это будет наш секрет.»

Фуюми говорила как мама. Это будет их секрет. Но что, если отец всё узнает? Он тоже будет обижать Фуюми, как маму? На глаза опять набежали слёзы.

«Тебе понравился этот робот? Хочешь с ним поиграть?..»

Шото опять молча затряс туда-сюда головой. Нет. Нет! Если папа будет обижать Фуюми, как маму, то ему не нужны, не нужны больше игрушки! Шото, едва сдерживая слёзы, почти бегом подошёл к полке и поставил робота на место, туда, откуда взял, потом такими же шагами подошёл к мячу, взял его, и тоже положил обратно. Потом подошёл к странному шкафу, где теперь лежал разбитая фотография, и взял в обе руки миску, не глядя на Фуюми, протянул ей. Им нельзя было общаться. Но так говорил отец, а он был плохим!

— Я… я взял это, — Шото снова уставился в пол. Он не подумал, что этого трогать тоже было нельзя. В горле снова застрял комок, и слёзы потекли, и под носом снова стало мокро, и посыпались вопросы. Почему? Почему?

— Это была еда для Тои? Зачем ему еда? Отец сказал, что он не вернётся. Мама тоже не вернётся? Я тоже умру, как Тоя?

Шото помнил тренировки, Шото не понимал, чего хочет от него отец, что ему нужно было сделать. Он пытался! Он изо всех сил пытался сделать то, что хотел папа, но у него не получалось, как бы сильно он не старался.

«Тоя был почти идеальным. Почти. Но ты – тот самый. Ты лучше!»

Тоя тоже всё это делал? Создавал огонь?

—  Я больше не хочу, не хочу быть лучше Тои! 

[icon]https://i.imgur.com/UuwRO4L.jpg[/icon]

+3

6

Конечно, он хочет к маме. Пока у Фуюми были Нацу и Тоя — у Шото больше не было никого и ей страшно представить, что он чувствует с её уходом.

В горле застревает ком, и ощущение такое, словно улыбка на её лице приклеена, но как-то ненадежно и плохо; она неприятно стягивает кожу и одно неловкое движение, и она начнет сползать, но Фуюми должна улыбаться. 
Ей хочется, чтобы Шото сказал хоть слово, а не молча мотал головой сдерживая всё равно рвавшиеся наружу слёзы, чтобы не расставлял в спешке по местам все игрушки, вот только когда он наконец отзывается легче не становится.

Бессилие было тем чувством, которое Фуюми выучила досконально и знала все его проявления и признаки наизусть.
Бессилие было с ней, когда мать отправилась в больницу. Ей требовалось лечение, ей нужно было время вдали от своей семьи – всей семьи – и Фуюми не могла не думать о том, что, возможно, что-то не сделала. Не была с ней внимательна, не помогла в момент, когда это было необходимо. Что, если от одного её случайного слова или действия всё могло бы случиться и произойти иначе?
И вот мамы больше не было рядом и единственное что провожало Фуюми, когда она уходила в школу и встречало, когда она возвращалась — было бессилие.

Бессилие обнимало её за плечи со смертью Тои. Она знала, что он делится с Нацу некоторыми вещами больше, чем с ней – она ведь девчонка, она слабее и незачем её тревожить понапрасну, тем более что она вряд ли могла бы помочь. Но ведь ничем не мог помочь и Нацу, а она всё равно, пусть ей и не рассказывали, о многом знала.
Может быть она могла помочь как-то и ему? Может быть, если бы она не позволяла так себя оберегать, Тоя был бы жив? 

«Он был голоден», — Фуюми растерянно смотрит на протянутую ей тарелку, берёт её в ладони, держит перед собой как чашу.
От всех вопросов Шото голова идёт кругом, она за ними просто не успевает пока думает, как ей исправить это. Просто убрать тарелку и сказать, что прибиралась в комнатах? Но ведь Тамура-сан знает правду и что Фуюми помогала ей только на кухне, что если…

Бессилие наполняло её капля за каплей и сейчас.
Что она могла сделать? Чем она могла по-настоящему помочь Шото?
Фуюми была просто… Фуюми. Девочкой, которая не соответствовала ожиданиям и надеждам. Бесполезным и бессмысленным ребёнком. Ошибкой.
Она знает о том, что слабая. И за слабость эту ей безудержно и безгранично стыдно. Она ничем не смогла помочь ни маме ни Тое, но, несмотря на всё своё бессилие, ей не хотелось, чтобы с её братьями случилось что-то плохое.

И тем более не хотелось, чтобы ещё кто-то умер.
Она этого просто не вынесет.

Она переводит с тарелки в своих руках на мальчика виноватый и самую малость испуганный взгляд:
— Нет! Нет-нет, что ты, с тобой не случится ничего плохого… — ей бы хотелось это пообещать, но как она может?
А ещё Фуюми думает, что стать лучше Тои невозможно. И дело не в силе или изученных техниках, но этого она всё равно никогда не скажет вслух. 
— Всё хорошо, Шото. Ты можешь не становиться лучше Тои, если не хочешь этого, — если бы это услышал отец, то что было бы? Фуюми не хочет об этом думать, потому что страшно. — Просто будь… самим собой, хорошо?
Она поднимается на ноги, удерживает тарелку теперь уже одной рукой, подступает к мальчику на полшага ближе и ласково проводит ладонью по бело-красной макушке. Очень легко, потому что боится случайно сделать ему больно.
— Это буцудан, — она указывает на шкаф, на котором стояли ещё ваза с живыми цветами и свечи, — небольшой домашний алтарь для молитв и подношений, таких как то, что было в тарелке. Но ты не переживай, Тоя за это на тебя не обиделся бы.
Фуюми улыбается брату и ставит тарелку рядом со сломанной рамкой, снова проводит ладонью по макушке брата и задерживает на ней ладонь.
Смерть Тои – самая первая смерть, с которой Шото столкнулся в своей жизни, но никто ему ничего не объяснил и не показал.  Если бы мама была здесь – она бы сделала это, но её не было рядом.
— Ты голоден? Хочешь, я принесу что-нибудь с кухни? Я не скажу Тамуре-сан, что это для тебя.

[nick]Todoroki Fuyumi[/nick][status]just a mistake[/status][icon]https://i.imgur.com/GHF3zsT.jpg[/icon][fandom]Boku no hero academia[/fandom][lz]Просыпаешься утром и видишь, что снег — внутри. Каждый чувствует холод, просто не говорит. За окном посмертной маской висит туман. Познакомься, девочка, это твоя зима.[/lz]

+3

7

Фуюми забирает тарелку из его ладошек, Шото не опускает их, будто держит невидимую тарелку. Смотрит не на эту Фуюми, смотрит на свои ладошки. Это из-за них папа обижал его с мамой. Потому что правая ладошка умела быть ледяной, а левая горела. Он не мог сам создавать огонь и лёд, даже если сильно хотел, как бы не ругался отец. Лучше бы у него не было этих рук!

Шото убирает их, опускает вниз. Жмурится, смыкая зубы, чтобы из глаз больше не капало. Фуюми сказала, что с ним ничего не случится. То, что делает с ним папа это разве не плохое? То, что делал папа с мамой было неплохое? Что тогда плохое? То, что сделала чайником мама?

Шото вздрагивает, почти всхлипывает, вспоминая, как от кипятка всё болело. Он сильно плакал, а мама его обнимала и тоже сильно плакала. Потом на кухню ворвался папа, оттащил маму и ударил её по щеке. Больше Шото её не видел. Тамура-сан сделала ему повязку из бинтов, он всё ещё плакал, но всё равно хотел к маме. Мама говорила, что не хотела этого делать, и он ей верил. Когда Шото спросил у отца, где мама, он сказал, что велел её убрать из дома, потому что она сделала ему больно.  Но она сделала это потому, что папа её обижал! Разве папа тоже не делал ему больно? Постоянно. Почему он тогда себя не убрал?

Шото задрожал и прикусил губу – так ему было плохо. Но не так плохо, как было маме. Шото плакал не потому, что папа обижал его, из-за того, что он сделал с мамой.

«Всё будет хорошо, Шото», – так говорила мама. И эта Фуюми говорит также. Но всё не было хорошо. Мама говорила так, только чтобы он больше не плакал. Папа говорил, что плачут только слабаки. Но мама тоже плакала. Всегда. Она тоже была слабаком? Эта Фуюми тоже говорит так, чтобы он больше не плакал? Тогда он больше не будет. 

Ещё эта Фуюми говорит, что если он не хочет, то может не быть лучше Тои. Мама тоже так говорила. Говорила, что он может быть героем, как Всемогущий в телевизоре. Но Шото больше не смотрел телевизор. Он не хотел включать его без мамы.

Эта Фуюми всё говорит, как мама. Чтобы он был собой, что он когда-нибудь сможет делать, что захочет. Но лучше хотеть быть Всемогущим, а не им, Шото.

— Я не хочу, не хочу быть мной. Мама сказала, — Шото запинается, шумно вдыхает, чтобы снова не разреветься, — сказала, что больше не может на меня смотреть. У меня уродливо слева, поэтому, — Шото поднял голову и посмотрел этой Фуюми прямо в глаза, он больше не плакал, — поэтому она больше не вернётся.

Шото опустил голову, закрыв левой рукой свой обожжённый глаз, и внезапно почувствовал что-то на макушке. Эта Фуюми делает также как мама. Шото замер и с раскрытым ртом снова посмотрел на Фуюми. Моргнул и снова опустил голову. Фуюми не мама.

Фуюми показывает на странный шкаф и объясняет, что это алтарь для Тои, куда ему приносят еду. Шото помнит, что им нельзя разговаривать и молчит, но ему непонятно. Если Тоя умер, как он может есть еду? Лапша Тои была вкусная. Если Тоя умер, то откуда ей знать, что Тоя бы не обиделся, что он взял чужое? Шото видел Тою только издалека, поэтому грусть по нему тоже была далёкой, но зачем нужен был этот алтарь он не понимал. Шото не знает, что говорить, поэтому молчит и разглядывает алтарь. Вытирает рукой нос. Красиво. Но Шото больше хотелось смотреть на Фуюми. Он украдкой смотрит на неё, и думает, что, наверное, Фуюми скучает по Тое, также как он скучает по маме. Но ни мама, ни Тоя не вернутся. Оказалось, что Фуюми тоже смотрела на него, а потом улыбнулась, поэтому он тут же снова уставился на алтарь, как будто смотреть туда было интереснее. На щеках стало горячо. Фуюми снова погладила его по макушке. Всё, что делала Фуюми, напоминали о маме, а оттого, ему было плохо, но... Фуюми предложила поесть, но Шото снова замотал головой. Щёки его всё ещё горели. Им нельзя было общаться. Нельзя!

Шото выскользнул из-под её ладони и попятился назад, не заметив, как под левой ногой вспыхнуло пламя.

— Н-нам нельзя разговаривать, потому что мы из разных миров, — Шото повторяет слова отца, но только потому, что начинает верить – может, так и вправду будет лучше? Если он будет делать так, как говорит папа, никому больше не будет плохо? Если бы он не плакал при маме, если бы его не рвало на тренировках, если бы мама не пыталась помочь ему, как Всемогущий по телевизору, то может, тогда бы маме было лучше? Но мама не была Всемогущим. И он не был Всемогущим. Он был Шото, который был лучше Тои.

Татами под ногой начало гореть.

[icon]https://i.imgur.com/0qE9o7d.png[/icon]

+3

8

Если бы она только знала…  если бы она только умела поддержать, приободрить и по-настоящему отгородить от любой беды.
Вот только беды нет.
Есть отец и его стремления и мечты, с которыми она не сможет сделать ровным счётом ничего. Есть опустевшая комната брата в которую никто никогда больше не вернётся, не станет играть с мячом или роботом, не расправит постели, не возьмет с полки книги. И этого тоже никто не сможет изменить. 

А у Фуюми ничего нет. Ни сил каких-то особенных, ни воли, ни выдержки. Она слабая и это тоже не исправить, но она всё равно не имеет права сдаваться. Не имеет права опускать руки и жалеть себя. Она обязана попытаться заполнить ту пустоту, что образовалась в душе Нацу с тех пор, как ушла мама и умер Тоя. Должна помочь Шото, должна дать ему понять, что у него есть семья. Пусть такая странная, совсем не идеальная, не дающая ему достаточно любви и заботы, но всё же семья. Она должна – обязана – что-то сделать, чтобы он не был одинок.

Фуюми верит, что мама по-настоящему не желала и не желает Шото зла. Что она очень сожалеет о содеянном и любит его, но как это доказать? Всё, что она скажет — это просто слова, а слова чаще имеют разрушительную силу, чем созидательную. Ломать ими проще — вот Шото лучше помнит и повторяет лишь последние слова Рей чем всё то, что было между ними до этого.

— Я не… — девочка запинается, но не знает, как это объяснить. Как ему рассказать, что он не уродлив и в нём нет ничего ужасного, что он совершенно ни в чём не виноват. И, что самое странное, что не уродлив и папа.
Фуюми могла понять Нацу, ей тоже было обидно, но как-то совершенно иначе. Её обида зиждилась не на «Он отказался от нас, потому что он плохой», а на том, что «Он отказался от нас, потому что плохие мы».
От этого было больно, но такова правда.

И следующие слова Шото, выскользнувшего из-под её руки, отстранившегося, задевают это живое и постоянно ноющее, как неспособный зарубцеваться шрам.
Действительно ли они из разных миров? И если так, то каков мир которому должен принадлежать Шото? Что в нём есть кроме отца, тренировок и слёз? Сила? А зачем нужна сила, за которую платишь такую цену? Что она может дать? Кого она потом может спасти?
Фуюми не понимает, но, может быть, она просто глупая?

Под ногой мальчика вспыхивает пламя, и она едва сдерживается, чтобы
…сразу не броситься к нему.
Она не может его уберечь от его же силы. Не может, наверное, и как-то по-настоящему Шото помочь, но попытаться обязана.
Ей одновременно страшно обжечься и не менее страшно применить лёд: её не учили с ним грамотно обращаться, только контролировать и сдерживать. Необходимый минимум, базовые основы. Ей это, видимо, было совершенно ни к чему.

Фуюми раздумывает секунду, может быть две, а потом кидается в направлении шкафа, выше которого была книжная полка. Раскрывает дверцу и достает плотное одеяло. За ним тянется что-то ещё, но девочка не смотрит, когда оборачивается и буквально подскакивает ближе к огню.
— Отойди, пожалуйста, — она не просит его успокоиться, потому что ей подобные слова никогда не помогали. Просит лишь отойти и надеется, что огонь не потянется за ним дальше по комнате, что он погаснет.
Вспыхнувшее пламя трещит, жадно глодает татами, быстро расползается и растёт. Фуюми набрасывает на него плотное одеяло, падает на колени и быстро хлопает ладонями по полу, чувствуя, как обжигает кожу. Без кислорода огонь умрёт, вот только бы он не прогрыз себе путь на свободу.

В воздухе пахнет палёным.
Фуюми не знает, как исправить ещё и это. Рамку можно заменить, про лапшу в тарелке наврать, но это… может быть, стоит тогда просто рассказать правду? Но что будет с Шото?
Ведь им действительно запрещено общаться.
Ладони жжёт, кожа неприятно зудит. Фуюми смотри на свои покрасневшие пальцы и опускает ниже голову, чтобы не было видно как она на пару секунд с силой зажмурилась. Чувствует легкое прикосновение инея по коже – всей боли это не унимает, но становится немножечко легче. 
— Я… я тебя понимаю, Шото. Я тоже не хочу быть собой, — но это не то, что он должен знать или слышать.

— Ты не пострадал? — Когда она вновь оборачивается к нему, то улыбается. В её голосе обеспокоенность, но ей хочется передать ещё и тепло.

[nick]Todoroki Fuyumi[/nick][status]just a mistake[/status][icon]https://i.imgur.com/GHF3zsT.jpg[/icon][fandom]Boku no hero academia[/fandom][lz]Просыпаешься утром и видишь, что снег — внутри. Каждый чувствует холод, просто не говорит. За окном посмертной маской висит туман. Познакомься, девочка, это твоя зима.[/lz]

+4

9

Шото видит огонь, пятится назад и оступается, падает на копчик, но тут же встаёт, сперва на коленки, потом опираясь на руки. Шото понимает, что это он виноват, застывает беспомощно, испуганный с широко раскрытыми глазами и разинутым ртом. Фуюми сказала отойти, но Шото не может, как не мог всё делать и на тренировках. В детском саду говорили, что если видишь огонь, то нужно кричать и звать взрослых, но Шото не мог выдавить даже «а». Когда в его ладошке загорелся огонь, папа громко смеялся и ликовал. Мама плакала, прижимала его к себе и повторяла «нет». Шото спрашивал, что это значит, но мама не говорила. Только гладила по голове и целовала в лоб. Огонь — это то, что всегда было дома, лицо отца всегда было в огне, на тренировках огонь горел на его левом боку.

Шото смотрит на огонь, который горит на татами, и ему кажется, что это отец стоит с деревянным мечом в руках, нависает над ним, требует от него то, чего он не может сделать – гореть сильнее. Отбивать удары. Отец повторял, что он даже мелкого воришку не победит, Шото не понимал, зачем ему нужно было побеждать. Его левый бок, рука и нога горели слабым огнём, тут же потухали, одежда становилась дырявой. Папа рявкал, что этого мало. Что он, Шото, притворяется, но Шото не притворялся. Что он может больше. Сильнее. Выйти за пределы. Шото не понимал, что это такое. Всё, о чём говорил отец, было для него трудным.

Фуюми бросилась в сторону. Шото стоял с широко раскрытыми глазами и разинутым ртом, не мог выдавить из себя ни единого звука – так он стал делать на тренировках, после того как маму забрали в больницу. Даже когда ему хотелось плакать от боли и обиды, голос будто пропадал, и он молчал, просто открывая рот. Шото смотрит на огонь и его начинает заранее тошнить. Шото вспоминает, как учила мама – надавить пальцем на одном месте на стопе стопе, и тогда всё пройдёт. Он всегда так делал. Но это не то! Мама учила ещё и другому. Он забыл, что нужно сделать. Нужно было сделать, как сделала мама, но он не умел так. Не мог даже пошевелиться. Огонь полз к нему всё ближе, дым начал пахнуть, как его одежда после тренировок. Огонь подползал к босым ногам, а он просто смотрел на него с раскрытым ртом, и тогда Фуюми прыгнула на огонь с большим одеялом и начала по нему хлопать. И тогда огонь погас.

Шото часто задышал, и смог выдавить из себя «я». Он не хотел! Не хотел! Он всё это не нарочно. Но отец никогда ему не верил, когда он говорил, что правда, не может создавать больше огня. Шото никогда не говорил неправды. В животе всё начало кувыркаться, и всё съеденное подступало к горлу, коленки подкосились и Шото рухнул на копчик. Нужно было сделать, как говорила мама: ладошка потянулась к ноге, и он стал давить пальцем туда, куда показала мама. Шото боялся посмотреть на Фуюми, это он снова виноват. Шото думает, что Фуюми сейчас будет ругаться, как ругался отец. Шото вжал голову в плечи, но Фуюми начала говорить спокойно. Она сказала то, чего Шото не понял. Почему она не хочет быть собой ему непонятно. Шото думает о том, как смотрел на них, игравших во дворе, прижимаясь к стеклу. Он хотел быть, как они. А она не хотела. Шото не понимает, почему, но ответ приходит сам. Это всё отец! Это он во всём виноват! Прежде чем это вырвалось у него изо рта, Фуюми снова спросила, Шото не понял, что, поэтому снова помотал головой. Он не совсем понял, что значит «пострадать».

– Простите, я не хотел! Это всё из-за меня, я скажу отцу, что это я виноват, – Шото стало стыдно, он снова едва не захныкал, но, прикусив щёки, сдержался. Фуюми должна была быть злой на него, но она не злилась. От него одни неприятности. Шото опустил взгляд и увидел на руке Фуюми волдырь. У него такой же, большой, был под глазом – так сказала Тамура-сан. Шото помнил, как было больно, когда мама, удерживая его за руку, вылила на него горячую воду. Она плакала, и он плакал. Ему было больно, а мама накрыла болящий глаз своей ладонью, и было не так больно, но всё равно больно. Мама всегда так делала, после его тренировок с отцом. Спрашивала, где болело, он показывал пальцем место, и она прикладывала к этому месту ладонь, но не трогала кожу – из её руки шёл голубой дымок. Холодный. И было уже не так больно. Шото сам ни разу так не делал, но знал, что может – так говорил отец на тренировках. Его правая сторона – это из-за неё он был лучше Тои. Мог создавать огонь сильнее, чем Тоя. Но у него не получалось.

Шото больше не тошнило, он встал на ноги и молча подошёл к Фуюми. Он выставил перед собой правую ладонь и начал сосредоточенно смотреть на неё, как будто пытался заставить холод оттуда выйти. Брови свелись на переносице, а под левым глазом стянуло кожу – руке стало холодно. Получилось! Такой же холодный дым, как у мамы.

– Мама делала так, когда у меня болело. Я могу сделать, чтобы не болело, – Шото смотрит на Фуюми вопросительным взглядом. Он должен помочь ей, как это всегда делала мама. У Фуюми не должно болеть, как болело у него. Она была хорошей.[icon]https://i.imgur.com/vVytmuZ.png[/icon]

+3

10

«Плакать нельзя, это не поможет», — каждый раз, когда становится совсем невыносимо, Фуюми повторяет это как мантру. Повторяет до прискорбного часто и верит, что однажды эта фраза настолько въестся в её сознание, что станет неотделима от любых действий и мыслей.
«Плакать нельзя…» — нужно улыбаться, нужно мыслить трезво и здраво, нужно быть сильной.  В будущем она должна стать «хорошей женой и разумной матерью», но уже сейчас она должна быть поддержкой и опорой для своей семьи.
«…это не поможет», — проговаривает в мыслях раз за разом, каждый день. Проговаривает и сейчас, пока пытается понять, что с Шото. Не пострадал ли он, не получил ли [ещё один] ожог?

Мальчик выглядит напуганным, то есть ещё больше, чем с момента как они оказались в этой комнате вдвоём. Извиняется, хотя, по мнению Фуюми, не должен.
— Всё хорошо, Шото, — она улыбается, хотя ладонь и пальцы неистово жжёт, — ты ни в чём не виноват.
Это ведь такой возраст, когда способности только осваиваются и имеют свойство выходит из-под контроля. Конечно же он не хотел причинить никому вред — это очевидно и понятно. И даже то, что она обожгла руку — только её вина.

Мальчик поднимается и подходит ближе. Фуюми рада, что он хотя бы не боится её, что больше не говорит об их различиях, не пытается отдалиться, не отводит взгляда или не делает вид, что её не существует. Над протянутой ладошкой засеребрился застывающий воздух.
Фуюми могла загасить пламя иначе и тогда не пострадала бы. Она могла унять вспыхнувшую жалящую боль так же, как это делала когда-то мама и как предлагал [хотел?] сделать Шото. Она всё это действительно могла, но для себя она решила, что никогда и не при каких обстоятельствах не будет использовать унаследованные способности.
Не потому не любит маму или ту красоту и силу, что ей принадлежат — а потому что не любит каждую частицу самой себя.

— Да… — она соглашается и чуть-чуть опускает голову, прячет ненадолго взгляд, повторяя в очередной, который-уже-тысячный-раз, что плакать нельзя. Это не поможет.
— Мама так делала, — и протянула свою пострадавшую руку навстречу.
«Мама…» — как же ему её не хватает. И как же ему, наверное, одиноко в этом огромном доме, где каждая дверь для него заперта и всё находится под сплошным запретом.
И не будет никакого смысла врать отцу о том, что здесь произошло, но нужно как-то суметь… и из этого вынести пользу. Не для неё — Фуюми уже готова понести любое название, — для Шото.

— Спасибо, — нестерпимая боль медленно гаснет и затухает. Она ещё вернется, станет неистовее и злее, но пока что становится легче, — ты молодец, Шото.
Фуюми улыбается искренне, снова или всё ещё, так ли это важно? Главное, что всё это настоящее.
— Давай сейчас вместе отправимся на кухню и узнаем готов ли ужин, ты ведь голодный, верно? — а потом она сможет прибраться здесь до возвращения отца. А заодно соберётся с мыслями перед не простым разговором.

[nick]Todoroki Fuyumi[/nick][status]just a mistake[/status][icon]https://i.imgur.com/GHF3zsT.jpg[/icon][fandom]Boku no hero academia[/fandom][lz]Просыпаешься утром и видишь, что снег — внутри. Каждый чувствует холод, просто не говорит. За окном посмертной маской висит туман. Познакомься, девочка, это твоя зима.[/lz]

+2

11


«Всё хорошо, Шото», — Шото обеспокоено хмурится, крепко сжимает зубы, снова не понимает, почему всё хорошо. Хорошо было, только когда с ним была мама, но теперь она лежала в больнице. Хорошо было бы, если бы это отца никогда не было дома. Хорошо, это когда ничего не горит: ни пол, ни лицо отца, и ни его левая сторона. Хорошо это прохлада в объятиях мамы.

«Ты ни в чём не виноват», — она тоже так считает? Если она так считает, то он может рассказать ей. Правду. Шото мнётся, не зная, как подступиться и сказать, думает, что нужно убрать подальше ненавистную левую ладошку, куда-нибудь в карман, но карманов у него не было.

— Мама тоже не виновата, это отец во всём виноват! — Шото произносит это очень убедительно и гневно, будто кто-то ему не поверит, а потом замолкает. Пусть Фуюми тоже знает, что мама не виновата, что это не она «нашла время психовать», это отец сделал так, чтобы она так сделала! Мама всегда плакала, а значит ей было больно, но, когда плакал он – то приходил к маме, а ей не к кому было приходить. Иногда она звонила своей маме – но Шото никогда её не видел. Маме было плохо, и отец её ударил из-за него.

Шото убирает ладошки от руки сестры, и переводит глаза на её улыбку, долго и её разглядывает. Когда кипяток опрокинулся на его глаз, он громко плакал, но Фуюми улыбалась. Не плакала, значит ей не больно. Значит, он помог? Это мамин холод! Огонь делал больно, а холод наоборот. Холод нравился ему больше, чем огонь. Шото пытается улыбнуться – уголки губ едва поддёргиваются в стороны, но дальше рот не шевелился. 

— Пожалуйста. — так было принято отвечать в ответ на благодарность. Шото ответил, как его учили. Фуюми благодарит его и хвалит, но Шото всё равно думает, что это из-за него у неё ожог. Наверное, будут ещё, если отец обо всём узнает? Когда отец злился, в зале для тренировок полыхал огонь. Шото оглядывается на фотографию Тои, который был похож на него только глазами. Шото поджимает губы, потому что теперь точно знает, что Тоя умер на таких же, как он тренировках. Шото почти было интересно – а если он умрёт, то его фотография тоже будет стоять здесь? Наверное, да. Только у Тои были игрушки, а у него нет. Шото не стал спрашивать этого у Фуюми. После всего того, что он делал на тренировках, понятие смерти не вызывало у него страха, а плакал он, скорее от понимания того, что в таком случае, никогда больше не увидит маму.
 
Шото отвлёкся, когда Фуюми на кухню. Услышав о кухне, он испуганно сглотнул и снова очень крепко сжал зубы. Сжимать зубы – так он делал во время тренировок с отцом, и это помогало ему не плакать. Он сжимал зубы, когда ему было плохо, когда злился на отца, или, когда боялся. Шото не хотел идти на кухню. На кухне была плита с огнём, на котором закипал и свистел чайник. На кухне по ночам всегда плакала мама. На кухне ревел и он, с обожжённым глазом, но больше собственного плача он запомнил, как плакала и просила у него прощения мама. Шото кажется, что если он ещё раз когда-нибудь зайдёт на кухню, то снова увидит там её, разговаривавшую по телефону, что будет свистеть чайник, и можно будет заварить вкусный какао. Что снова услышит её напуганные слова. О том, что она боится его, Шото, потому что он всё больше становится похожим на отца. Шото долго потом смотрел на себя в зеркало, когда сняли бинты. Он и правда был похож на папу с левой стороны. Шото смотрит на Фуюми и понимает, что завидует ей, что тоже хочет больше быть похожим на маму, что, если бы он не был похож на отца, тогда бы мама его не боялась, и тогда бы не сошла с ума.

— Можно я лучше пойду в свою комнату? — Шото произносит это, и очень крепко сжимает зубы. Во рту что-то хрустит – Шото застывает, чувствует что-то маленькое во рту и кислый вкус. Шото замолкает, крепко зажав ладонью рот, испуганно смотрит на Фуюми. 

[icon]https://i.imgur.com/vVytmuZ.png[/icon]

+1

12

— Мама тоже не виновата, это отец во всём виноват!

И это звучит… не правильно. Но неправильность заключается исключительно в том, что об этом так уверенно, категорично и с таким гневом говорит ребёнок.
Ему нужно с роботами играть, бегать с мальчишками во дворе гоняя мяч, играть зимой в снежки и учиться кататься летом на велосипеде, а не… всё то, что у него было вместо. Фуюми может только догадываться о всей жесткости и жестокости тренировок, но Шото всего шесть лет, и он имеет право на нормальное детство.
Это совершенно неправильно, что Шото уже шесть лет и с ним случилось столько всего плохого. И что он уже знает, что такое ненависть, злость, боль. Слезы матери, которая совершает поступок, который в нормальном мире и нормальной семье не должен случиться.
Может быть мама действительно не была ни в чем виновата, но она сделала то, что сделала и теперь ей была нужна помощь. [Им всем нужна помощь.] Но и безоговорочно винить во всем отца Фуюми не хочется. А вот найти оправдание всему, что случилось в их семье — с их семьей — кажется необходимым.

Фуюми от всего этого почти что физически больно.   
Но что она может сделать?

Девочка тоже смотрит на фотографию старшего брата.
Разве она сделала что-то для него? А могла? 
Она не знает, что с ним случилось, [иногда ей казалось, что никто этого на самом деле не знает], да и не рассказали бы. Просто в какой-то момент пришлось принять мысль, что его больше нет и не будет. «Твой брат умер», — кажется, так это было? Фуюми не помнит, потому что не хотела в ту минуту ничего слышать и понимать, словно это могло изменить реальность.
Но Тои действительно нет, его комната пустует и у стены громоздится алтарь – печальное доказательство случившегося. Брата нет, но в её памяти он будет жить ловким мальчишкой, смешливым и серьезным одновременно. В памяти сохранятся, словно картинки, моменты как он заплетал ей волосы, помогая маме, а она промывала ему царапины и лепила яркие пластыри. Как иногда ночами она пробиралась к нему в комнату, и они могли до самого утра разговаривать-разговаривать-разговаривать. Или как она засыпала под его голос, когда он читал ей вслух книгу, ту самую, между страниц которой умер смятый отцовской рукой бумажный журавлик.
Тои больше нет, он никогда не вернётся, не назовёт её по имени, не проведёт ладонью по макушке растрепывая и так непослушные волосы.
Но Нацую и Шото здесь и она нужна им не меньше, чем ей самой всегда был нужен Тоя.
Значит она должна постараться ради них, должна сделать всё возможное.

Она замечает, как Шото снова напрягается, каким испуганным становится его взгляд. Фуюми поспешно кивает на его слова, соглашаясь:
— Да… Да, конечно. Я принесу ужин в твою комнату тогда, хорош… что случилось?
В глазах напротив ещё больше страха, чем было секунду назад и Фуюми не сразу понимает, в чем дело и что это мог быть за звук. Придвигается ближе и касается пальцами детской ладошки, зажимающей рот.
— Зуб, да? Не бойся, это нормально, просто выплюни его и спрячь пока в ладошке, — она берёт брата за вторую руку и поднимается, мягко тянет за собой к двери, — Пойдем, нам нужно прокрасться по коридору до твоей комнаты тихо-тихо, как мышки, чтобы Тамура-сан не услышала. А потом я принесу тебе ужин и тайяки, у нас есть шоколадные, а есть с заварным кремом. Тебе какие больше нравятся? 

[nick]Todoroki Fuyumi[/nick][status]just a mistake[/status][icon]https://i.imgur.com/QoWnfZC.jpg[/icon][fandom]Boku no hero academia[/fandom][lz]Просыпаешься утром и видишь, что снег — внутри. Каждый чувствует холод, просто не говорит. За окном посмертной маской висит туман. Познакомься, девочка, это твоя зима.[/lz]

+2

13

Шото трогает пустое место во рту языком, кровит. Кажется, у него уже выпадал зуб, на тренировке, но тогда тот просто вылетел изо рта, он даже не заметил. Он бы справился, не расплакался, но эта интонация, с какой обычно говорила с ним мама — заставляет в горле снова засаднить. Но он обещал себе не плакать больше, вспоминает вдруг, как обещал маме защищать Фуюми, когда вырастет, ведь он мужчина и будущий герой. Только вот он не смог защитить маму,  и то, что говорил отец на тренировках о героях  — ему не нравилось.  Теперь он думал, что вообще не хочет быть героем. Не так. Не таким, как отец! Фуюми касается его руки, это ведь она его защищала, а не наоборот, Шото мотает головой, будто воды в рот набрал, испуганно выплёвывает в ладошку зуб — маленький и белый, с красными слюнями. Вздрагивает — кровь. Когда люди умирают, у них идёт кровь, он знал об этом. Переводит взгляд на Тою. Тоя тоже был в крови? Отец не рассказывал о том, как умер Тоя. Только то, что Тоя был почти идеален.
Шото смотрит на зуб, и сжимает руку, прячет зуб, как сказала Фуюми. Фуюми должна была знать. Он хочет спросить у неё, но она берёт его за руку и тянет его к двери, в его комнату, Шото вспоминает, что Фуюми никогда не была в его комнате, ей было нельзя. Из-за этого отец тоже разозлится, но с Фуюми было так спокойно, будто рядом с мамой.

Она берёт его за руку не так, как брал за руку отец — волочил его за собой так, что он запинался и падал, сбивая колени в синяки, потом всё болело. Шото только оглядывается назад, разглядывает опалённый пол, и до сих пор пахло горелым, цепляется взглядом за фотографию Тои. Думает. Знает. Это всё отец тоже виноват.
Фуюми отвлекает его и спрашивает, что он любит, но Шото мешкается — не было чего-то, что он любил. Тайяки. Наверное, ему бы больше понравился мяч, но она спрашивала про еду. Только вот.

— Клубничный йогурт, — потому что его часто покупала мама. Шото как можно тихо плетётся за ней, оглядываясь по сторонам, как бы не увидеть отца, потом смотрит на неё, разглядывает белые волосы. Фуюми была так близко, раньше он смотрел на неё только издалека. Он всё ещё не понимает, почему? Даже если отец будет зол. Так делала только мама. И так делал...

— Почему ты помогаешь мне? Ты хочешь быть героем?

Шото вспоминает передачу со Всемогущим по телевизору, и ему становится тепло. Он вспоминает, что ему говорила мама, что он не связан с его кровью, с кровью папы — такой же, как в зубе от его ладони? Он не до конца понимал, но, позволил вообразить себе, что за спиной Фуюми развевается плащ, и на самом деле это Олмайт. Спасает его от отца. Но воображение тут же исчезло, и Фуюми стала просто Фуюми, как только по коридору раздались тяжёлые шаги.
Отец вернулся. Шото задёргал Фуюми за руку, запаниковал.
Зачем он так? Что он наделал? Теперь отец поступит с Фуюми так, как поступил с мамой! Шото выдёргивает руку из ладони Фуюми и чуть ли не плачет. Он снова виноват!
[nick]Todoroki Shōto[/nick]
[icon]https://i.imgur.com/vVytmuZ.png[/icon]

+1

14

— Йогурт? Хорошо, значит его я тебе и принесу, — Фуюми улыбается, на этот раз не вымученно, а естественно и тепло. Говорить о простых и понятных вещах гораздо легче, от них ничто не сжимается и не болит внутри, не саднит, не остается горького привкуса на языке.

Она принесёт своему младшему брату ужин, а ещё клубничный йогурт на десерт — что может быть обыденнее и проще? В нормальной семье это естественно, но у них она не нормальная. Не «строгая» или «со странностями», а именно «не нормальная» и Фуюми это пугает. Она переступила запретную черту, общается так долго с Шото впервые в жизни и продолжает нарушать отцовский… приказ? Она даже не знает, чем именно является этот странный, непонятный запрет, что он вообще может дать — отцу, Шото, Нацуо, ей. Но у неё никогда раньше не возникало желания воспротивиться — ей было слишком страшно. Она всегда боялась отца, как огня, — боится и сейчас, — но теперь у неё нет времени только лишь на свои страхи.
Фуюми понимает, что ни на что не сможет повлиять, не сможет ничего в корне изменить, но единственное, что она может сделать и что в её силах, так это стать наконец-то для Шото старшей сестрой. Перестать быть безликой незнакомой тенью. 

— Героем? — девочка оборачивается, смотрит на Шото растерянно, а потом улыбается и отрицательно качает головой, — Нет, что ты, я не сумею. Я не такая храбрая, да и сил у меня нет, а ещё я много чего боюсь.
Ей такую судьбу изначально, пожалуй, никто не пророчил: чего может добиться девчонка? Да Фуюми и сама никогда не мечтала о подобном, не задумывалась, что может стать героиней: храброй, самодостаточной, не думающей дважды, прежде чем броситься защищать то, во что верит всем сердцем. Это даже представить трудно, практически невозможно, потому что очень уж оно… нелепо? Да, пожалуй, что так.

По коридору раздаются тяжелые шаги и Фуюми замирает, чуть крепче сжимая ладошку брата в своей. В первую секунду она думает о том же, что и Шото: отец вернулся раньше, и отчаянно пытается придумать, что ей делать дальше, чтобы брат не пострадал. И в комнате Тои всё ещё беспорядок, но…
Она напряженно вслушивается и волной накатывает облегчение. Это не его шаги. Это не он. Всё хорошо. Всё хорошо…
Но напуганный мальчик вырывает свою руку и похож на загнанного маленького зверька.
— Тшшшш, всё хорошо, слышишь, Шото? — Фуюми осторожно подступает к нему, присаживается на корточки, кладет ладони на плечи, заглядывает в глаза. Старается говорить пусть и тихо, но спокойно, без суетливой спешки, выдающей ещё не отступивший окончательно страх. — Всё хорошо. Это Тамура-сан, у неё тоже тяжелые шаги, а отец сейчас на работе и вернётся поздно.
Фуюми не помнила, когда он приходил бы в обед с тех пор, как мать попала в больницу, а теперь, когда не стало и Тои, он словно вовсе не желал возвращаться. И прямо сейчас её это не печалило, а становилось спасением.

— Шото, я… — она не может давать ему ложных обещаний, которые никто и никогда [особенно она] не сможет исполнить. Просто не имеет права. Все эти «всё обязательно наладится» и «всё будет хорошо». Сама Фуюми за последнее время усвоила хорошо лишь то, что всегда может стать только ещё хуже.
Она ничего не может исправить, чтобы словно волшебству: не может вернуть маму, не может вернуть Тою, не может повлиять на их отца. Она слабая маленькая девочка, а не героиня с экрана телевизора.
— Не переживай за меня, со мной всегда всё будет хорошо, я обещаю, что буду в порядке. — Это обещание даётся ей легко, как и тёплая улыбка. — И я постараюсь, чтобы и с тобой случалось теперь как можно больше хорошего. Давай ты сейчас сам вернешься в комнату, а я приду чуть позже, хорошо? Думаю, что Тамура-сан просто ищет меня, плохо заставлять её ждать. 

[nick]Todoroki Fuyumi[/nick] [status]just a mistake[/status] [icon]https://i.imgur.com/QoWnfZC.jpg[/icon]
[fandom]Boku no hero academia[/fandom][lz]Просыпаешься утром и видишь, что снег — внутри. Каждый чувствует холод, просто не говорит. За окном посмертной маской висит туман. Познакомься, девочка, это твоя зима.[/lz]

+1


Вы здесь » Nowhǝɹǝ[cross] » [nikogde] » Незавершенные эпизоды » The room with lost toys


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно