Если кто-нибудь ляпнет, что играть на улице — это офигеть, как легко и весело, Кацуки втащит ему с разворота. Потому что, мать вашу, ни хрена это не легко и весело! Особенно с такими отбитыми мудозвонами, как члены его группы, которые только и делают, что ноют, ноют, ноют, НОЮТ! Особенно вокалист. Нет, серьёзно, нет никого более долбанутого, чем вокалисты. Ленивые твари с комплексом боженьки. Корона-то не жмёт, нет? А то ща поправим! Прямо стойкой для микрофона, наотмашь.
Это был последний раз, когда Кацуки с ними играл. В задницу их! Достали своей тупизной: вокалист хрипел, как мразь, потому что нажрался мороженого/напился ледяной колы/встал не с той ноги/он творческая личность и так видит этот мир, каждый раз новая отговорка, гитарист ломал ритм, а у басиста просто руки из жопы. Дрянные сборища псевдо-музыкантов, которые возомнили себя королями рок-н-ролла, а сами в тональностях путаются, Кацуки на хрен не сдались.
Да и район был так себе, неблагополучный: полно всякой швали, постоянные разборки в соседнем переулке. Офигительно играть, перекручивая звук, чтобы заглушить чужие маты. Зато полиция никого не гоняет, и денег оставляют норм так. В других районах, поспокойнее, всем похрен на музыку, и с полицией фиг договоришься. Бакуго «договорился» однажды, двое суток в обезьяннике проторчал. И ведь ни за что, вообще-то! Тот придурок первый начал, и чё, что в форме и с дубинкой? Ничё, вот именно.
— Пошевеливайтесь! — прикрикнул он, запихивая малый барабан в чехол. Палочки он заткнул за пояс джинсов, чтобы не мешались. — Ливанёт скоро! И ты свали, урод!
Чувак, который стоял неподалёку, скрестив руки, и таращился на них, с какого-то хрена внимательно наблюдая за процессом сборов, смерил Кацуки таким лениво-мразотным взглядом, от которого захотелось немедленно запустить в него чехлом с барабаном.
— Ну? — агрессивно поинтересовался Кацуки. Кидаться барабанами он не собирался, ещё чего! Инструмент жалко. Поэтому он опустил чехол с малым барабаном на пока ещё сухой асфальт и принялся за следующий. — Или говори, чё надо, или вали отсюда, мешаешь!
— Ты на кого тявкать удумал, мелочь? — вкрадчиво поинтересовался «урод».
Мелочь?!
Мужик был выше и раза в два крупнее Кацуки, но его-то не колышит! Как раз такого ушатать проще всего, если вдруг полезет кулаками махать, а он полезет — по морде видно. Не он первый. Тут вечно кто-то отирался, то просто бесцельно глазея и убегая при первом же тычке, то откровенно нарываясь на драку. Ни в чьи мотивы Кацуки не вникал и вникать не собирался, его не волновало, почему какие-то ротозеи околачиваются на безопасном расстоянии, или кто кого крышует. За конкретное место он не цеплялся, ему, вообще-то, пофиг, где играть, но и выжить себя он тоже не даст, разбежались! Остальные члены группы без него не сунутся, и так вечно ноют, как им здесь плохо, страшно и чё там ещё было в списке?
И теперь снова их нытьё: Бакуго, не надо, Бакуго, не лезь, Бакуго, ай, больно, Бакуго, ты обалдел. Бакуго-Бакуго-Бакуго, заткнитесь уже, блин!
Кацуки всего лишь дал этому дерьмовому придурку по уху — для скорости, чтобы реще шевелил жопой и ухлёбывал на все четыре стороны, пока дождь не начался. Инструменты воду не любят, а чехлы Кацуки и так на соплях держатся, ни о какой непромокаемости и речи нет. Ответный удар прилетел моментально: сильный, хорошо поставленный. По носу не попал, но по челюсти растеклась ноющая боль, а во рту стало противно-солоно. Кацуки вскинулся, возвращая удар, и костяшки пальцев обожгло тупой пульсирующей болью.
Группы и след простыл: возились у машины басиста, в которую неторопливо заталкивали инструменты. Надрессированные, знают, что Кацуки под руку лучше не лезть, если не хочешь отхватить леща. Он шагнул в сторону, уходя от очередного удара и одновременно с тем сплёвывая скопившуюся во рту кровь себе под ноги. Дрался этот тип, как девчёнка. Откуда-то из соседнего переулка, наверное, того самого, из которого постоянно доносились вопли матом, слышались глухие звуки ударов: тоже кто-то кого-то лупил. Как же Кацуки задрал этот район!
