— Постой, Шото. Вот… возьми с собой, — его правая рука едва коснулась дверной ручки, когда она вспомнила о чём-то важном: встала и отошла от зарешёченного окна. Он обернулся и застыл. Стоя неподвижно, смотрел, как женщина, очень похожая на него внешне, возится у холодильника. На окне возле кровати стояла стеклянная ваза с синим цветком. Этот цветок всегда был там, когда он приходил. Он не спрашивал, кто их приносил: Фуюми или Нацуо, кто-то из них. Но, учитывая обстоятельства, никто не навещал её уже больше месяца (от этой мысли Шото почувствовал себя виноватым), цветы бы завяли. Возможно, это был Нацуо, но студенты медицинских университетов были мобилизованы на «учебные» сборы, вряд ли у него была возможность.

Шото обвёл взглядом палату: тесно и холодно. Попытался снова вообразить, каково это – провести здесь одиннадцать лет, в этом крошечном помещении с решётками на окнах, где пахнет медикаментами и дезинфектором. Он вспомнил время, когда сам попал на больничную койку, после нападения «Убийцы героев»: вместе с Мидорией и Иидой они провели в госпитале несколько дней. Каждую ночь он просыпался, долго сидел в тишине, думал о матери: о том, что она пережила, и это длилось до сих пор. Стоило об этом подумать, как внутри у него что-то сжалось, вспыхнуло прожигающим нутро ощущением, которое он должен был преодолеть – ради того, чтобы стать тем, кем он хочет быть. Кажется, его ненависть к отцу никуда не делась. Так действительно ли он готов его простить? Только не за неё. Не за мать.

Она вытащила из холодильника небольшую картонную коробку, в какие паковали молоко, мягко улыбнулась, протянула упаковку ему. Её серые глаза сощурились, с тем самым намерением, о котором Шото давно забыл. Она смотрела на него как никто не смотрел – взгляд Фуюми был другой. Не беспокойство. Не грусть. Перебирая эти банальные слова, Шото понимал, что не понимал. Наверное, поэтому он внезапно ощутил, как его собственные щёки начали гореть. Не от гнева. От другого. Но этого «другого» он тоже пока не понимал. Но. Каждый раз. Каждый раз она просила Фуюми покупать этот йогурт. Для него. Чтобы потом отдать ему. И всё-таки, Фуюми здесь не было больше месяца, никого из них. Тогда кто мог?

Только не он.

[indent] «Ты так любил этот йогурт, когда был маленьким, поэтому я решила, что…»

— Спасибо, — благодарность прозвучала скомкано — Шото разозлился сам на себя. Пальцы на левой руке дрогнули, дёрнулись сами по себе. Он шагнул навстречу, протянул правую руку, но ладонь внезапно остановилась. Застыла в воздухе, замерла на половине пути. Его это удивило. Будто не он шевелил собственной рукой. Будто он смотрел на всё это со стороны. Кажется, это просто – протянуть руку и забрать. Но он оцепенел, разглядывая собственные пальцы, руку, протянутую к ней. Как бы он не пытался подтолкнуть себя, у него не получалось сделать этот жест, не задумываясь над ним.
Поэтому, он просто стоял там, неспособный протянуть руку дальше. Отдёрнуть её тоже не мог.
Он стоял там, глядя на йогурт в чужой развёрнутой ладони, на нарисованную на упаковке мультяшную корову, явно для детей.
Он стоял там, пока не ощутил под собственными пальцами холодный гладкий картон, тепло чужого прикосновения на тыльной стороне собственной ладони.
Наполовину холодно, наполовину тепло.
Шото не ожидал, что её руки так легко протянутся навстречу, вложат йогурт в его ладонь. Что её мягкие руки накроют его руку и сожмут также, как раньше, в его детстве. Не ожидал, что ощутит всё это. Что от простого прикосновения его переполнит давно забытыми эмоциями. Сильными. На какие-то секунды ему показалось, что он снова стал тем маленьким мальчиком, которым когда-то был. 

— Спасибо, что пришёл, Шото, я очень счастлива, — она радостно смотрит, сжимая в своих ладонях его руку. В очередной раз повисла неловкая тишина, и всё же, Шото решил, что эта «неловкость» лучше той паники, с которой он изо всех сил пытался выговорить вопросы и подобрать слова в их первые встречи. У него лучше получалось молчать, глядя в пол, чем говорить. Он думал, что само его присутствие причиняет ей боль. Что само его существование помутнило её рассудок. Ему долгое время не приходило в голову, что все эти ощущения – взаимны. Она чувствовала то же самое, винила себя. Когда он говорил, она внимательно слушала, улыбалась, расспрашивала обо всём. Именно поэтому он постепенно начал преодолевать пропасть, разверзнувшуюся между ними долгим свистом чайника, кипевшего на плите. С каждым разом он говорил всё громче, увереннее. Говорил. Говорил. О простых вещах. Чему научили в Академии, какое дали задание на дом, как прошёл тест. Что приготовила Фуюми на ужин, что рассказывал Нацуо. Шото говорил обо всём и одновременно ни о чём. Ведь об этом и разговаривают с семьёй? Шото не знал, мог предположить.

— Фуюми придёт завтра. Прости, что долго не навещали, этого больше не повторится, — так и не научившийся выдерживать её тёплый взгляд, он отводит глаза, — за эти полгода многое изменилось.

— Знаю. Поэтому, я… Я не знаю, вправе ли я тебя просить. Мне мало, что известно – мой врач говорит, что это может ухудшить моё состояние, но я знаю, что в городе сейчас неспокойно, потому и волнуюсь. Шото, пожалуйста, присмотри за братом и сестрой, ведь ты…

Она умолкла на секунду, но, когда заговорила, его дыхание замерло. Сердце пропустило удар. Что-то внутри вспыхнуло и обернулось искрой.

— …ты герой.

Глаза расширились, рот приоткрылся на выдохе. Тонкой пеленой сверкнуло «полупламя». Струёй от левого виска в воздух взвился огонь.

[indent] «Всё хорошо… стань им.»

Осознав, что случайно использовал квирк, доставшийся от отца, Шото неуверенно пошатнулся в попытке выдернуть руку и отшагнуть.

[indent] «Шото… его левая сторона, она уродлива…»

Её голос ещё звучал в ушах, но больше не причинял боль. Для него было сейчас главным, чтобы с ней всё было хорошо.

— Прости, я ещё плохо это контролирую, иногда оно происходит само по себе, — прозвучало как оправдание, и Шото снова отвёл взгляд. Уже собравшись выдернуть руку, он понял, что мама по-прежнему смотрит на него с всё той же теплотой. Не убирая от него ладоней. Она…

— Всё хорошо, Шото, но тебе ведь пора идти, верно? Иди.

— Да. — Шото замешкался, не решаясь уйти и выпустить руку из её ладоней. Левая рука задрожала, прямо как тогда, когда он пришёл к ней впервые, перед тем как попытаться нажать на дверную ручку и толкнуть дверь. Он не помнил, что когда-нибудь до этого нервничал сильнее. То его обещание, оно всё ещё было в силе: он обязательно заберёт её отсюда.

— Я обещаю. — Шото посмотрел ей в глаза, без тени улыбки, с возложенным на него бременем – того, кем он так хотел стать. Бременем героя. Не понял, как решился: положил левую ладонь на её руку. Уверенно. По своей воле.
Йогурт стал теплее.

[indent] * * *

Двери лифта распахиваются с мягким звуком, Шото с йогуртом в руках прошёл в приёмный покой. Шаги стучали по кафелю громче обычного: раньше это место всегда было переполнено пациентами, теперь было пусто – все медицинские работники были переведены в неотложную помощь и исследовательские центры по изучению квирков. Несмотря на усиленные меры безопасности и введённый комендантский час, почти каждый день в разных районах происходили инциденты с неправомерным применением усиленных «наркотиками» способностей. В отсутствии героев, число пострадавших шло на сотни, ьыла высокая вероятность, что эту клинику в скором времени переоборудуют под такие же нужды.

— Это же сын героя номер один! Шото-кун!
— Но я думала, что посещения всё ещё запрещены.
— Но он же сын Эндевора! Вот бы….

Медсёстры перешёптывались между собой, глядя на него. Стоило ему приблизиться – они тут же замолкли. Их правда. Он в самом деле находился здесь исключительно благодаря связям и поручительству отца, организовавшего для них с Нацуо и Фуюми возможность навещать маму. Он не просил этого. Эндевор предложил сам. Прежний Шото бы рыкнул и отказался, плюнув гневом отцу в лицо, однако теперь он точно знал, что для него самое важное. Поэтому принял это предложение. По той же причине, по которой тогда попросил отца научить использовать «ту технику».
Стиснув зубы, Шото положил «подарок» матери в перекинутую через плечо сумку и двинулся дальше.

—  Герой номер один! Эндевор! Эндевор! Как вы прокомментируете сложившуюся ситуацию? Геройская ассоциация больше не способна защи-
—  Никаких комментариев!!

Голос журналистов, прерванный рокотом Эндевора, раздавался из телевизора, расположенного в холле. Шото невольно стиснул кулаки: вся эта ситуация… Бессилие угнетало. Они что, поступали в Юэй, чтобы сидеть сложа руки, когда людям требуется помощь? Эта бюрократия – всё в точности, как и тогда, после боя с Убийцей героев. Они снова обязаны подчиняться «закону» и давать людям умирать?! Он доказал, что может спасать, у него есть временная лицензия, он прошёл стажировку в агентстве Героя Номер Один, он помогал в масштабной эвакуации при рейде больницы, его квирк сейчас при нём, неужели Правительству этого мало? Чтобы сделать хоть что-то, он почти готов был переступить через собственную гордость, через себя, и снова обратиться к отцу. Он мог бы помогать в его Агентстве – в том, что от него осталось, ведь даже Бёрнин лишилась своего квирка.

После штурма в Джакку, когда многие герои остались без своих квирков, включая почти весь преподавательский состав Академии, когда Айзава-сенсей официально был признан пропавшим без вести, встал вопрос о дальнейшем функционировании Юэй. Чтобы не будоражить и без того взволнованную общественность, им сохранили теоретическую часть, чередуя с постоянными обследованиями, но месяц назад, когда ситуация обострилась и в некоторых районах начали появляться «бездарные» – люди, лишённые способностей также, как и герои после инцидента в Джакку,  вперемешку с преступниками, сила квирков которых превосходила все возможные пределы, их отправили на внеплановые «каникулы» по домам. Многие родители сочли, что Юэй без героев не способен в должной мере организовать соответствующий уровень защиты, что безопаснее держать своих детей возле себя. Руководство Юэй, тем временем, перешло напрямую в руки Геройской комиссии по общественной безопасности – они пересекались с ней во время экзамена на временную геройскую лицензию. Ходили слухи, что в Юэй грядёт масштабная реорганизация.  Учитывая всё это, всё, что они пока могли – это сидеть сложа руки, выполнять указания и продолжать ходить на обследования, когда на улицах гибли люди. Это было неправильно!

Но «сыну Эндевора» ли жаловаться? Ему повезло больше, чем остальным – его квирк хотя бы остался при нём: куда слабее, чем раньше, но он есть. На самом деле, тем, кто сейчас вызывал у него наибольшее беспокойство, был Бакуго. Лишение квирка сильно ударило по нему, он давно перестал отвечать на сообщения (вообще-то, никогда не отвечал), ушёл из общежития. Возможно, стоило его навестить, но Шото не знал его адреса – позже спросит у Мидории. Бакуго наверняка бы обрадовался: он, Шото, ведь был чуть ли ни единственным, кто поладил с Бакуго в Юэй.

Днём, когда улицы патрулировались полицией, а на каждом шагу было установлено видеонаблюдение в режиме реального времени, дорога к дому Фуюми не заняла много времени. Отец не шутил, когда говорил о новой резиденции: он построил для них дом, расположенный недалеко от больницы, в которой лежала мать, рядом с работой Фуюми и университетом Нацуо. Шото испытывал по этому поводу сложные чувства: что бы Эндевор теперь ни делал, он всё равно не сможет искупить всё, что с ними сотворил, но…

— Я дома, Фуюми, — разувшись, Шото вошёл в дом. Он не был уверен, что сестра вернулась: начальная школа, где она работала, тоже была закрыта, но каждый день она возвращалась в резиденцию отца, в тот адский дом, в котором они выросли, где готовила ужин. Шото одновременно понимал её намерения, и не понимал. Этот мир менялся, но не Фуюми. Только не она.