for whom the bell tolls
Сообщений 1 страница 3 из 3
Поделиться22020-06-01 01:32:27
[indent]Война кажется относительно простой лишь до тех пор, пока ты видишь врага только в перекрестье прицела, пока не различаешь черт его лица, пока не знаешь, спрятаны ли в нагрудном кармане, обернутые в целлофан, фотографии матери, жены и детей, пока не понимаешь, что он за человек и за что на самом деле сражается. Тимур, не считая на самом деле войну простой, был отчасти согласен с этим, потому что так можно было продолжать спать по ночам, не боясь, что каждый, чью жизнь он отнял, придет к нему, пока он уязвимее всего.
[indent]Впрочем, согласен он был лишь до тех пор, пока не встретил Элиаса Кётца.
[indent]Война кажется относительно понятной, пока ты читаешь о ней в газетах. Пока ты смотришь на черно-белые размытые в шуме фотографии, пока читаешь кричащие даже с пожелтевшей бумаги немецкие лозунги, пока не видишь своими глазами тех огромных цифр потерь и пока сам не добавляешь к ним все новые и новые единицы.
[indent]Война кажется относительно понятной, пока она не лично твоя, пока она — борьба идеологий, столкновение политики и чьё-то безумие.
[indent]Сейчас же все было не просто и не понятно. Больше, чем когда-либо раньше. Теперь враг больше не был тем, кого непременно нужно убить, потому что тебе не повезло пожать его руку, услышать его голос не через громкоговоритель и узнать, что он, оказывается, такой же человек, как и ты.
[indent]Теперь Тимур не знает вовсе, на чьей стороне он сам, о чьей победе хочет прочитать в газете и чей флаг увидеть реющим в небе.
[indent]Теперь, если подумать, Тимур не хочет ничего, кроме как возможности быть уверенным в безопасности одного единственного человека. [indent]Человека, который выдернул его из этой войны, сломал, научил смотреть на мир по-другому, доказавшего, что жизнь не заканчивается на проигранном бою. Человека, который теперь сам закапывал себя в могилу, будто бы забыв свои собственные слова. Человека, в котором он тогда, в далеком сорок первом, никогда не смог бы увидеть этого образа, что сейчас, в сорок пятом, спустя четыре года, смотрел на него пустыми, лишенными уже живого огня, глазами.
_____________________________
[indent]Тимур смотрит на пистолет в своих руках и вспоминает слова майора Сенавьева: если дело будет швах — вашим единственным спасанием будет пуля в вашем табельном. Врагу не сдаваться. Черта с два мы будем горбатиться на этих мразей. Всем ясно?!
[indent]Они нестройным и немного неуверенным хором отвечали ясно, боясь, что слова командира станут пророческими, если им не удастся успеть выскользнуть из котла, пока он окончательно не сомкнется вокруг них, как удавка вокруг шеи висельника.
[indent]Майор тогда хлопал их по плечам, подбадривал и отправлял Максима и еще кого-нибудь из ребят на разведку, чтобы узнать, не наступают ли немцы им на пятки или не перерезали ли дорогу впереди.
[indent]Майор Сенавьев продержался почти до конца, став для немцев буквально дьяволом во плоти, которому они даже придумали имя, страшное, лающее, как и весь их сучий язык: verdammt mit einem Maschinengewehr. Наверное, они вздохнули с облегчением, когда его пулемет захлебнулся.
[indent]Тимур выглядывает из-за полуразрушенной колонны, поддерживающей купол колокольни, скользит взглядом по подбирающимся к церкви немцам, из гнезда кажущихся почти что крошечными, видит, как один из них переступает через распростершееся в самих массивных дверях портала майора, даже сейчас сжимающего мертвые пальцы на гашетке своего пулемета, и приваливается к кирпичной кладке снова, тяжело выдыхая.
[indent]Пистолет вороненой сталью оттягивает ладонью, холодит кожу, неприятно и неуютно ложась в пальцы. Это был не его пистолет. Это был пистолет Максима. Но Максиму, лежащему рядом, последнему, оставшемуся из их взвода, с кем они еще сутки отгоняли немцев от церкви и кому, истекающему кровью, он ничем не мог помочь, этот пистолет уже был не нужен.
[indent]А у него — Тимура — не хватает смелости нажать на спусковой крючок и закончить все это. Не хватает, хотя он обещал, принимая из окровавленных пальцев товарища оружие.
— Только не сдавайся им, Тимур. Пусть подавятся нашими трупами, но хрен они получат что-то кроме них. Обещаешь?
— Обещаю.
[indent]Но ему не хватает смелости. Возможно, она умерла вместе с последним его товарищем. А, возможно, ее у него никогда и не было?
[indent]Внизу раздаются шаги: тяжелые подкованные подошвы немецких ботинок стучат по деревянным ступеням часовни, наступают на тела его друзей, разгоняют пыль, поровую посыпь и смахивают засохшую кровь.
[indent]Тимур мелко вздрагивает и взводит курок, направляя холодное, безразличное дуло с черным, как сама смерть, дульным отверстием себе под подбородок. Хотя, думает Тимур отрешенно, смерть не черная. Смерть яркая, у нее вместо глаз — отблеск прицела, пороховая вспышка, сверкающая в темноте, чистый, белый свет.
[indent]Он, конечно, хотел бы, как и любой снайпер, умереть в честном поединке с кем-то, как и он, привык бить наверняка. Ему даже интересно, можно ли считать борьбу со своим собственным страхом честным поединком.
[indent]Ответа он получить не успевает, потому что лающий голос заполняет мертвую тишину колокольни:
[indent]— Hende hoch!
[indent]Солнце бьет в глаза, и Тимур только теперь, когда антаблемент церкви не скрывает его в тени, понимает, что на улице разгар дня. Пригожего, солнечного летнего дня. В такие дни они с ребятами собирались с раннего утра на рыбалку или с отцом копались в машине, полагавшейся ему как герою Первой мировой войны, под открытым небом. Отец тогда говорил, что больше война не омрачит таких вот дней.
[indent]А теперь Тимура толкают с церковного крыльца вперед, он спотыкается, а из-под ботинок и едва волочащихся после трех дней без сна ног вылетают клубы пыли и стреляные гильзы пулемета майора.
[indent]Тимур щурится под лай немецкого языка из всех щелей вокруг. Ему, кажется, тоже дали какое-то прозвище, но он не прислушивается. Он даже не смотрит на лица вокруг, ощущая себя таким же мертвым, как если бы все-таки успел пустить себе в голову пулю. Ему не хочется думать о том, что будет дальше, и он не думает.
[indent]Не думает, пока перед его безразличным, но не опущенным в землю, взглядом не возникают яркие — ярче чем у прочих немцев, что он видел — глаза и чисто выбритое, холеное лицо.
_____________________________
[indent]Из того дня Тимур на всю жизнь запомнил ярче всего одно — чистые, голубые, почти цвета неба над их головами, глаза Элиаса Кётца, смотрящие на него без ненависти, без осуждения и без презрения, в отличие от водянистых немного, но тоже голубых, глаз его подчиненных.
[indent]Сейчас этих глаз Тимур не узнавал. И у него от мысли об этом внутри что-то предательски, больно сжималось.
[indent]— Элиас? — Тимур стучит было в дверь кабинета, но, помедлив секунду, просто толкает тяжелые дубовые створки венских хором Элиаса, распахивая и поджимая губы, видя ту же картину, что и вчера, и позавчера, и позапозавчера: хаос, разбросанные бумаги и бесконечные бутылки пойла, собранного, кажется, со всех концов оккупированных немцами территорий, — Элиас, ты должен меня выслушать. Здесь больше нельзя оставаться. Ты меня понимаешь?
[indent]Тимур подходит к столу, опускает ладони на столешницу, желая привлечь к себе внимание. Он знает, что Элиас его понимает, потому что его немецкий уже давно был если не идеальным, то как минимум почти.
[indent]Другое дело, что Элиас может просто не желать его понимать.
[nick]Timur Glazkov[/nick][status]hesitation[/status][icon]https://i.imgur.com/1SLMn7c.png[/icon][fandom]R6S: WWII[/fandom][lz]to understand is to forgive.[/lz]
Отредактировано Sergey Razumovsky (2020-06-01 01:34:11)
Поделиться32020-06-16 12:53:53
Колокол давно уже затих, раскрошился, скололся где-то, и звенит только когда в него очередь пулеметная прилетает, но в голове у Элиаса до сих пор звучит его заунывная поминальная песня. Болью каждый “бом” впивается в мозг и перед глазами плывет. Сколько дней он не спал? И сколько они уже пытались взять эту чертову церковь? В деревне никого не осталось, кроме двух жалких группок, недобитков из некогда полных дивизий. Русских было меньше, но брать количеством уже не приходилось - слишком уж они понадеялись на это преимущество, и не заметили, как растеряли его.
Опаснее всего был снайпер. Он, кажется, тоже не спал ни днем, ни ночью. Как-то пытались они к нему подойти в сумерках. Элиасу просто повезло, что рядом был какой-то обломок, наверное, от брони танка, которым он смог прикрыться от пули, летящей ему, он точно знает, прямо в череп.
И непонятно было, кто кого брал измором. Когда цепь командования со смертью их гауптмана докатилась наконец до него, Кётц думал просто снять ночной караул, отпустить этого демона с винтовкой и его отряд прочь, пусть бегут, но, конечно, сделать он так не мог. Это была бы неполная победа (да и русские, как известно, не сдаются и не бегут из боя) и сослуживцы, с которыми его объединяло и одновременно обременяло слишком многое, пройденное вместе, через огонь, воду и советские пули, не поняли бы. Так всегда бывает. Ты становишься командиром своим друзьям и не можешь хладнокровно им отдавать приказы и распоряжаться их жизнями. Элиас просто хочет, чтобы все они выжили. И для этого, он прекрасно понимает, нужно повязать снайпера. Если возьмут живым, то всех их ждет повышение. Может заслужат хоть пару недель вдали от фронта. Кётцу бы этого хотелось. Он на чужой земле уже почти три чертовых года. Сначала Польша, потом Франция, теперь Россия. Но нигде не было все настолько плохо. Пара месяцев - и бои кончались. А России, кажется, не было конца.
Вот-вот. Еще немного. Совсем чуть-чуть. И будет видна Москва.
Элиас чуть ли не каждый день слышал, что именно сегодня они будут брать столицу. Но каждый раз их что-то останавливало. Русские прятали танки в деревенских домиках. Такой избирательности не стыдно было позавидовать. Доты брать можно было и днями, и часами. Союз не сдавался и, кажется, сопротивлялся еще больше, если его начинали давить сильнее. Надо было отдать этим людям должное - они за каждый клочок земли сражались. Элиас думает, что тоже сражался бы так за родную Германию, и верил, что делает это прямо сейчас. Сражается на чужбине, чтобы его родина могла спать спокойно.
На следующий день церковь они берут. Никому не хочется ждать подкрепления, потому что в таком случае приговором всем им будет фронт. Мариусу ужасов войны хватило - он вторую неделю не спал. Доминик уже жалел о том, что купился на амнистию и подался в армию. Монике в рубке связиста чудился белый шум, вместо голосов товарищей.
Из церкви выводят только одного. И Элиас прекрасно знает кого именно. Видит кровоподтек под правым глазом и чуть щурится, самому себе удивляясь, насколько просто смотреть прямо в поблекшую глубину этих зрачков. Они уже встречались взглядами.
- Teufel! Teufel!
Кличка к нему уже пристала соответствующая. Но Кётц не слишком с ней был согласен. Он наклоняется немного ближе к чужому лицу и говорит на том языке, который почти выучил за месяцы, проведенные в этой стране, по книгам, по разговорам, на языке Пушкина и Достоевского, чьи произведения изучал в школе, пусть и в переводе на немецкий:
- Не так страшен черт, как его малюют.
ххх
Если бы он знал, что наступление перейдет в отступление зимой сорок третьего, ни за что бы не покинул фронт. Если бы у него были силы просто взять в руки винтовку и... то ли застрелиться из нее, не дожидаясь, пока советские солдаты вздернут его на главной площади Бремена, то ли выйти и хоть чем-то помочь своим. Хотя от своих уже ни черта не осталось, никто не сражается, все только бегут, пьют, грабят свое же. Все фанатики, свято верящие в величие немецкой нации, уже давно передохли, и тех, кто об этом величии забыл уже некому расстреливать. Да и незачем.
Элиас не знал, к кому из них относить себя. Его кровь уже не кипела, когда ночью его будил один и тот же кошмар: отца за руки тащат по грунтовке, а завод, где он был винтиком, так и дымит, потому что его сразу заменили. На жаре сладко пахнет трупом, Элиасу кажется, что его вывернет наизнанку, но с места сдвинуться он не может. Он знает, что отец был мертв еще до того, как упал. Этот запах он слышал каждый раз, когда папа возвращался домой.
Ему больше не снились мольбы предприимчивого господина Яффе, выплачивающего лишь половину жалования своим рабочим и девять раз отказывающего отцу в выплате премии за перевыполненный план, чтобы купить своей прекрасной жене новую шубку и жемчужное колье. Думал, что если отберет у Яффе все, если заставит горбатиться и пахать так же, как его отец, если увидит, как жирная голова лопается, как передавленный арбуз, когда пуля разорвет ее, то станет легче. Как же он заблуждался.
Смертям не было конца, а кровь уже к горлу подступала. Еще немного и начнет заливаться в рот, душить собой за то, что была пролита, за тела, из которых вытекла.
В какой-то момент алкоголя стало столько же, сколько и крови.
Элиас не хочет всего этого видеть, не хочет слышать, не хочет чувствовать. И не хочет видеть в глазах своего уже давно не пленника беспокойство. Пожалуй, стоит начать запирать двери. Стыд он все еще ощущает остро - он бритвой по коже проходится, заставляет спину выпрямиться, а взгляд проясниться, насколько это вообще возможно.
- Город приказано не сдавать, - смотрит он все-таки устало, больше даже, чем пьяно. Кётц подливает в хрустальную рюмку еще немного пахучего бурого пойла и опрокидывает в себя. Сожженная спиртом глотка чуть немеет. Элиас даже не жмурится и не шипит. Пьет так же равнодушно, как и смотрит теперь на мир.
Лоснящаяся черная шкура его душит, и он расстегивает верхние пуговица камзола, чтобы вдохнуть.
- Но ты можешь идти. На восток или на запад. Тебе сейчас все пути открыты, - с вымученными выдохом он откидывается на бархатную спинку стула и закидывает ноги в тяжелых сапогах на край дубового массивного стола - прямо на неразобранные бумаги. Кому теперь есть дело до документов и приказов? Закуривает, вытащив из старого портсигара последнюю сигарету и чиркнув спичкой о мятый коробок, после затушив ее, мягко махнув кистью пару раз.
Глядя на Тимура, того самого демона с колокольни, он невольно задумывается о том, когда это все началось. И не может вспомнить. Просто однажды он забыл надеть на Тимура наручники, когда отправил обратно. Просто однажды он узнал, что Тимур художник, и сразу дал ему в руки карандаш и бумагу.
[icon]https://i.imgur.com/sovejTh.png[/icon][nick]Elias Kötz [/nick][fandom]R6S: WWII[/fandom][status]still, geliebte[/status][lz]обними меня, отпусти. ордена на моей груди будут долго тебе светить, а меня не жди.[/lz]
Отредактировано Oleg Volkov (2020-06-16 13:59:18)
