Гюстава хотелось покорить. Открытостью, честностью, показав ему то, что скрывается под кожей, за стенами, которыми Оливье сам себя окружил. Когда-то отец Бертранд так и сказал Фламану: вернейший способ расположить к себе человека - сказать ему правду, открыть ее, позволить увидеть самому тебя таким, какой ты есть. И будь что будет. При мысли о полковом капеллане, буквально вытащившем его из лап саморазрушительной депрессии, Оливье касается ладонями раскалившегося на солнце металлического креста на своей шее. Нет человека, которому он был бы благодарен и обязан больше, хоть он и знал, что, на самом деле, на все воля божья.
К тому же Катеб явно вознамерился дать ему шанс, раз они здесь. Вместе, наедине. Без компании молчания, закипающей воды для компресса, и тревожных голосов за пологом палатки. Оливье невольно задается вопросом, кто еще кого покоряет, ведь он чувствует себя сраженным каждой фразой.
Он смеется совершенно искренне, думая лишь о легком и приятном чувстве, поселившемся в груди с недавних пор. Чувстве уверенности, и, наверное, впервые за ужасно долгое время, счастья. Фламан и забыл, что может испытывать нечто подобное. Рядом с Гюставом ему было попросту хорошо. Все тревоги и заботы забывались, отходили на второй план. Старые, но до сих пор ноющие и кровоточащие раны, покрывались коркой, как будто Катеб их бережно закрыл, зашил и забинтовал, хотя об их существовании он и не знал. И Оливье впервые захотелось рассказать о них кому-то, кроме Бога. Когда придет время, конечно. Не сейчас.
Он обязательно расскажет про Клэр и Алексиса, если Гюстав согласиться на свидание (мысленно Оливье уже перебирал в уме рестораны, хотя, признаться, он знал всего парочку, и то посещал их только когда его начинало тошнить от еды на вынос), про то, скольких нервных клеток стоила его бунтарская молодость его родителям и ему самому, и о том, что отец до сих пор не простил и не признал его своим сыном.
Просто это тот самый пластырь, который намертво впился в кожу, и его лучше оторвать одним резким движением, чтобы поскорее забыть о боли, а не растягивать ее, снимая миллиметр за миллиметром. Такие вещи не стоит держать в тайне, вот и все. Даже если кажется, что они не так важны, и ничего не будет, если просто о них умалчивать. Лжи во благо не бывает. Оливье бы себя ни за что не простил, если бы солгал Гюставу. Благо, что он другой человек сейчас. И, если подумать, наверное, он заслужил это счастье. Если Бог послал к нему Гюстава, так оно и есть. Может, он искупил хотя бы малую часть своих грехов.
А как приятно слышать собственное имя, впервые сорвавшееся с чужих губ. Так же приятно, как и чувствовать, как расслаблена в его хватке была чужая рука, когда он еще сжимал пальцами теплое запястье. Эти маленькие, но такие значительные шажки навстречу. Поощрение, как если бы Гюстав говорил “продолжай”, не произнося этого вслух. Оливье только этого и ждал - намека на ответный интерес, хотя он уже Бог знает сколько не ухаживал ни за кем, и со стороны его попытки, должно быть, смотрелись как заигрывания пятнадцатилетнего смущенного подростка. Впрочем, у него не то чтобы был какой-то иной опыт. Сколько лет прошло с тех пор, как они с Клэр расстались?
Оливье вздыхает, немного нервно задевает пальцем тонкую струну несколько раз подряд, как свойственно почти всем людям при сильном волнении быстро стучать пальцем по поверхности стола или качать ногой, смотрит во внимательные, искрящие интересом кофейные глаза Гюстава, и обо всем кроме них тут же забывает. И даже не смущается того, насколько откровенно реагирует, когда Катеб действительно оказывается жителем столицы, выдыхая тихий смешок, будто не веря тому, что слышит
- Ну, в какой-то степени, да, все это. Но, если честно, я просто надеялся, - жмет плечами невзначай, не скрывая уже того, как ему нравится смотреть на Гюстава, на его улыбку, как нравится слушать его, разговаривать с ним, пусть и все еще с толикой смущения.
Почему-то Оливье не сомневался, что Катебу нравится такая музыка, под которую он сам был заснул. Но образу Гюстава это только добавляло шарма, ведь это ему так подходит... классика, блюз, грустные и торжественные переливы. Еще один кусочек пазла, который Гюстав сам поставил на место.
- Нет, не сыграю, уж извините, я как-то больше по хэви-металу, - Фламан смеется снова, дергая за струны на манер, как это делают играя тяжелую музыку на бас-гитарах. Он вспоминает Judas Priest закономерно, с песнями которых связаны одни из лучших его воспоминаний, если не считать того раза, когда он разбил отцовскую машину под их Rock Forever (но об этом Гюставу действительно пока знать необязательно), мелодию которой и сыграл в подтверждение своих слов.
Катеб говорит о доверии и на несколько мгновений Оливье кажется, что он снова потерял голос, потому что для него нет ничего ценнее доверия человека, за чью жизнь он в ответе. Фламан и сам бы без раздумий доверил свою жизнь Гюставу. Этот человек знает свое дело, знает, что на кону, и его профессионализмом Оливье искренне восхищался, как и желанием просто помогать людям.
- Чувствую большую ответственность на себе, - он мягко улыбается, подмечает, что на руках Гюстава больше нет перчаток, и не совсем понимает, как бороться с желанием их коснуться хотя бы мельком. - Но, думаю, и на ваш вкус что-нибудь найдется.
Оливье начинает играть, струны знакомо впиваются в подушечки пальцев, когда он зажимает аккорды на грифе, наблюдая какое-то время за собственными движениями, контролируя, а потом все чаще и чаще начинает встречаться глазами с Гюставом, пытаясь понять, нравится ли ему. Петь сначала трудно, когда связки с непривычки начинает стягивать напряженной болью, но Фламан не сдается, продолжает, и вскоре привыкает совсем. Он поет сначала о тоске по дому в море, потом о духе свободы, думая, что песнь о любви была бы уж слишком очевидным намеком. Его выбор падает на традиционные французские баллады, на которых он учился игре на гитаре, и которые, наверное, знает почти каждый француз.
- Что скажете, Гюстав? Я здоров? - спрашивает после пары исполненных песен, скользнув по корпусу гитары ладонью и подняв взгляд куда-то вверх на секунду, чтобы потом вернуть его к лицу Катеба, будто чтобы нарочно скрыть от себя его реакцию на собственное имя, которым Оливье тоже впервые его назвал. Доктор и доктор Катеб были привычнее и уместнее, но не в этот раз. Сейчас Фламан хотел шагнуть навстречу.
Краем глаза Оливье замечает движение и сводит брови к переносице понимая, то и этот момент у них с Гюставом украдут. Все-таки они и правда не на курорте, а на работе. И работа спешила об этом напомнить.
- Простите, доктор, что отвлек, и что так неожиданно сбегаю, - в сторону человека из своей команды он хмурится, повернув голову, но взгляд его теплеет, когда он снова смотрит на Гюстава, поднимаясь с места, перехватив гитару поудобнее.
- Обещаю вернуться с хорошими новостями, вы же мне верите? - он подмигивает, улыбнувшись, и машет рукой на прощание. Он догадывается, в чем дело, и почему их прервали. Вакцина. Ему придется собирать людей и самому ехать за этой чертовой вакциной. [nick]Olivier Flament[/nick][status]personne n'est infaillible[/status][icon]https://i.imgur.com/c5ubivD.png[/icon][fandom]Tom Clancy's Rainbow Six: Siege[/fandom][lz]i lost my faith. i'm losing my religion every day.[/lz]