заметь меня
Сообщений 1 страница 15 из 15
Поделиться22020-05-16 14:19:20
Всё, что видишь за ветвями – всё не я.
Во дворе играют в салочки. Олег, как всегда, водит.
Ему больше всего нравится сказка про мальчика, который кричал “Волк!”. Нравилась, потому что в ней, разнообразия ради, побеждает зверь. Ему не вспарывают брюхо и не набивают камнями, чтобы утопить в реке, и не сжигают в печках. Олегу всегда невдомек было, почему это волк всегда плохой? Почему в конце его всегда убивают? Разве волк виноват, что ему надобно есть? Он спрашивает у воспитателей. Ему отвечают, что в сказке обязательно должен быть кто-то злой, чтобы его победить. Олег упрямится и говорит, что волк тоже должен когда-нибудь победить.
Он всегда “болеет” за плохих. Хорошие ему не нравятся.
Ребята разбегаются в разные стороны, не то как овечки, не то как поросята, и Олег думает, что за волка он отомстит, если всех переловит. Кричат, как тот мальчик в сказке “Волк!”, и Олег только быстрее бежит. Одного за руку ловит, второго за плечо. И так всех на скамейку сидеть и отправляет. С ним, говорят, играть так неинтересно, но убегает Олег плохо, зато догоняет - в миг. В прятках у него та же беда. Ищет отменно, прятаться не умеет вообще. Ляжет в кустах, исколется весь ветками, еще и комары его пожрут, и найдут самого первого.
Больше всего Олегу нравится играть в войнушку и пинать мяч.
Его всегда командиром выбирают и “автомат”, представляющий собой обычную палку, у него самый лучший, потому что похож больше всего на настоящий. Олег эту палку обточил ножичком, который с кухни умыкнул (нашли потом, правда, под подушкой, отобрали, еще и по ушам надавали, и на месяц целый наказали), фломастером нарисовал детали. У них окоп в песочнице и крепость на площадке, где горка стоит. Зимой играть интереснее, потому что можно “стрелять” снежками и валять друг друга в колючем снегу.
Мяч они гоняют летом в пыли, на мелких камешках скользя потрепанными сандалями и кроссовками, клубы бурые песочные в воздух поднимая. Старый такой мяч, потертый от пинков, серый от грязи, с нитками торчащими, но спускал он совсем нечасто. Олег бьет ногой со всей силы и мяч летит в ворота, но он не рассчитал, и вместо того, чтобы в сетку рваную удариться, минуя вратаря, мяч ударяется с грохотом ужасным о железную раму и рикошетит куда-то в сторону. Все замирают, а Олег бежит поглядеть, куда приземлился мячик. А приземлился он в итоге крайне неудачно. Прямо в раскрытую книжку и чуть не ударил по чье-то конопатой голове, которая кажется Олегу знакомой, но, хоть убей, имени, на которое голова должна повернуться и обратить на него свое внимание, он не помнит. Волков быстро забирает мяч, как будто боится, что рыжий мальчик его съест, или лопнет, или запульнет со злости в канаву. Потом смотрит на книгу. Испорченную безнадежно. Ударом порвало страницы и запачкало грязью бумагу.
- Вот блин. Давай я тебе свою отдам взамен? После тихого часа.
Книжки Волков не то чтобы уж очень ценил. Да и у них у всех не было тут ничего “своего”. Книги давались в библиотеке, но не многие вообще их оттуда брали. Только зубрилы всякие, каким, наверное, и был этот мальчик с рыжей копной волос и россыпью веснушек на бледном лице, в противовес олеговой смуглой коже и волосам цвета темного шоколада.
- Меня Олег зовут, - подает ладонь раскрытую, немного замешкавшись. Надеется, что пацан на него не слишком в обиде. В конце концов, он пообещал загладить вину, но все еще почему-то чувствовал, что должен что-то еще. Например имя взамен на чужое. Он улыбается щербато, когда руку в ответ все-таки жмут, и убегает сразу же, потому что его кто-то окликает.
О мальчике он забывает, как будто его и не было никогда. Никто не приходит к нему за обещанной книгой. И воспоминание теряется. Потому что Олег умеет жить только в настоящем.
Поиграем давай с тобою? Прячься!
На уроках Олег зевает и смотрит в окно, мечтая сбежать. Учится ему вроде нравится. И оценки у него вроде ничего. Но ему интереснее играть, как и любому другому ребенку.
У Олега нет друзей. На самом деле он просто мальчик с волчьими глазами, которого иной раз не хотят звать с собой в прятки или в салочки, потому что у него слишком хорошо получается. Но всегда первым берут в команду в футбол или войнушку, опять же, потому что у него слишком хорошо получается.
Задирать его никто не задирает, и сам он никого не мучит. Зачем? Этим только дураки занимаются. Хотя пару раз он портфели у девчонок стаскивал и прятал в мальчуковом туалете, и дверь держал вместе с другими пацанами, когда одна все-таки решилась зайти и они ее тут же заперли. Огребли они все потом здорово. Поэтому Олег быстро это дело бросил. Месяцами наказанным сидеть ему не нравилось, но правила не нравились тоже. Ходи на уроки, читай книжки, делай, в общем, все, что не нравится. Вот Олег и упрямился.
Ему было все равно, если кто-то становился объектом всеобщей травли. Кому в рюкзак набрасывали горсти земли с жуками и червями, чьи тетради с домашкой рвали перед уроком у самой злобной учительницы. Олег и бровью не поведет. Он не присоединялся, старался по крайней мере. Иногда все-таки приходилось, чтобы на него самого не набросились. Но всем, кто пытался, Олег сразу давал понять, какое это гиблое дело - доставать его. Потому что бил Олег больно. Всегда как вдарит, так до слез. И дальше атака просто захлебывалась вместе с главарем, севшим на задницу и пускающим сопли.
Но не все могут дать сдачи. Олег не знает, почему толкает этого хохочущего мальчишку, вырвавшего из чужих слабых пальцев альбом с рисунками. Волки из сказок так не поступают. И он совсем не из хороших ребят, но почему-то спиной своей мальчишечьей загораживает чужую маленькую фигуру, осевшую на землю. Одному он сразу разбивает губу и тот убегает звать воспитательниц, потому что Олег опять дерется. Почему-то ему слышится, как мальчик с рассеченной губой кричит “Волк!”. У второго он пытается забрать альбом, хватается крепко, мнет страницы, скалясь.
- Отдай! - рычит Олег, тянет сильнее, и в его голову совсем не приходит мысль о том, что бумага - материал хрупкий, и альбом просто рвется на две части. Одна остается в руках у Волкова, вторая - у другого мальчишки, но тот бросает ее на землю, наступает ботинком, и убегает, смеясь. Олег же поджимает губы, садится на корточки рядом и две половинки пытается соединить.
- Может склеим, а? - спрашивает, пытаясь оттереть след от подошвы со страницы альбома. На рисунки он невольно заглядывается. Странноватые, но Олегу нравится. Никто красивее не рисует. Но альбом, кажется, восстановлению не подлежит. Если бы еще суперклей достать - тогда еще можно было бы. А так - обычный канцелярский, которым они цветную бумагу на уроках аппликации собачат, - не сработает тут.
- Или я его догоню и побью. Хочешь? - и Олег сразу предлагает альтернатору, поднимаясь на ноги и протягивая руку рассевшемуся на земле мальчишке. Сергей - он вспоминает - его зовут Сергей, и он постоянно не дается остригать свои длинные лохмы.
Волков хмурится. Поколотить обоих хулиганов ему ничего не стоило. Хотя бы за то, что они побежали ябедничать - трусы, да и только. А защищать Сергея ему понравилось. Сразу чувствуется, что даже если накажут - оно того стоило.
- А нарисуешь меня? Вот так: на коне, с автоматом, - Волков корчит лицо, изображая, каким оно должно быть на рисунке. Ему всегда хотелось коня. Пусть даже нарисованного. Черного или серого в яблоках. Автомата хватало деревянного.
Он не хочет, чтобы мальчишка с рыжими волосами и небесными глазами плакал. А еще он кажется понял, почему волк постоянно проигрывал в сказках - у него просто не было стаи.
Все это теперь кажется сном, о котором Олег думал перед тем, как потерять сознание, но он ему так и не приснился.
Кем будешь? – Я буду волчком.
Поделиться32020-05-28 02:20:18
[indent]Сережа смотрит исподлобья на играющих неподалеку ребят, но даже не думает проситься к ним. Он выдыхает негромко, когда слышит их заливистый смех, но просто опускает взгляд на напечатанные аккуратными черными буквами строчки. Ему не нужно убеждать себя, что он не хочет к ним, потому что ему правда не сильно интересно. Куда интереснее ему чем закончится история в этой потрепанной, видавшей виды и разрисованной каким-то шутником книги.
[indent]Сережа знает, что лучше быть тихим, и тогда, возможно, все будет хорошо. Возможно, его не заметят и он сможет дочитать хотя бы главу. Возможно, его не заметят и сегодня обойдется без болезненных тычков со стороны старших ребят.
[indent]Возможно, он понял, как ему нужно в этом месте себя вести.
[indent]Мама всегда говорила, что он быстро схватывает, и Сережа ей, конечно, верил. Да и как можно ей не верить, если мама никогда-никогда его не обманывала? Как можно ей не верить, если она всегда говорила, что с ним все-все будет хорошо?
[indent]Хотя, как можно ей верить, когда она и папа просто оставили его. Умерли. И больше никогда его не обнимут.
[indent]Сережа всхлипывает неслышно, торопливо утирает нос длинным рукавом поношенного свитера, который был ему велик на пару размеров и больше смахивал на ежа, торча во все стороны затянутыми нитками и также больно коловшийся даже несмотря на то, что его уже заносили едва ли не до дыр, и старается не заплакать, прекрасно зная, что может последовать за слезами. В этом месте, успел выучить Сережа, плакс не любят.
[indent]Хотя, если подумать, тут вообще мало кого любят. И все, кажется, к этому привыкли.
[indent]Сережа знает, что и он привыкнет, научится, наверное, также смотреть на других ребят, или вообще решит, что подходить к ним не стоит. Но пока книжки, решает Сережа, друзья ему куда более надежные, чем все, кто улыбается ему, чтобы потом подшутить побольнее.
[indent]Сережа перелистывает страницу, надеясь узнать, чем закончилась охота рыцаря на ветряные мельницы, но мяч, больно ударяя по коленям, рвет страницу, оставляя зажатым между пальцами только ее небольшой уголок. Грязь размазывается по странице, бумага мнется, а пальцы, держащие книгу с другой стороны, немного саднит.
[indent]Сережа поджимает губы, тихо всхлипывает, но не позволяет себе разреветься, старательно кусая губы. Нет, они не дождутся, он покажет им всем, что он сильный.
[indent]Мама всегда так говорила.
[indent]Всегда.
[indent]Но можно ли ей верить?
— Давай я тебе свою отдам взамен?
[indent]Сережа удивленно вскидывает брови, но взгляд все еще поднимать не спешит. Чужой голос, последовавший за мячом, вместо тычков и насмешек, кажется ненастоящим, и Сереже кажется, что, возможно, сбылась его мечта и он попал в какую-нибудь книгу о дружбе, где все непременно всегда хорошо кончится.
— Меня Олег зовут.
[indent]Сережа вздрагивает мелко, почему-то прячет глаза усерднее, и пытается понять, что ему делать. Когда он только пришел сюда, он не задумываясь сказал бы, как зовут его самого. Теперь же Сережа не уверен, что это правильно. Теперь Сережа над этим задумывается.
[indent]А когда решает наконец, что это, возможно, идея все-таки неплохая, и, возможно, он может попробовать, мальчик уже убегает. Тихое А меня зовут Сережа повисает в воздухе, и вряд ли темному затылку мальчишки его имя было интересно.
[indent]Сережа вздыхает, закрывает книгу и поднимается со скамейки. Все-таки лучше с книгами, решает он.
_________________________
[indent]Сережа быстро понимает, что правильно и неправильно в этом месте очень сильно перепутаны. Мама всегда говорила, что задирать других плохо, но здесь только этим все и кичаться. Мама говорила, что к другим стоит быть добрым, но здесь это совсем не работает.
[indent]Сережа запутался. И стал объектом для насмешек.
[indent]— Опять свои закорючки рисуешь?
[indent]— Что, это интереснее, чем мяч погонять?
[indent]— Ты нормальный вообще?
[indent]Сережа молчит, тупит взгляд и не отвечает, не смея возразить тем, что старше и сильнее. Ему не нравится боль, не нравятся эти мальчишки и не нравится это место. Ему нравятся книги, рисовать и хорошая погода. Но всем, в общем-то, все равно.
[indent]— Отдайте, — ему хочется скорее уйти, хочет забрать альбом, хочется никогда больше не видеть этих злых лиц. Ему хочется, чтобы кто-то, как раньше мама, сказал, что ему нравятся его рисунки, что у него хорошо получается, что ему стоит когда-нибудь в будущем стать художником.
[indent]Ему хочется чтобы все было как раньше.
[indent]Но вместо этого все остается как сейчас.
— Может склеим?
[indent]Сережа моргает, когда перед глазами его оказывается порванный альбом, но совсем не злится. Не злится, потому что узнает интонации, узнает голос, узнает копну темных, почти иссиня черных, волос. Сережа узнает все это и теряет дар речи.
[indent]А потом приходит в себя:
[indent]— Нет, не надо никого бить! — он торопливо забирает альбом из чужих рук, выдыхает и прижимает к груди половинки, оглядываясь быстро и кусая губы; старших ребят не видно, всем без разницы, и, наверно, он может все-таки поговорить с Олегом; ничего страшного для них обоих, наверное, не случится, — Я с радостью тебя нарисую. Правда-правда!
[indent]Он улыбается, кивает зачем-то торопливо, а после вдруг спохватывается и снова тупит взгляд:
[indent]— Только они забрали мои карандаши. А у них их забрал воспитатель... — взгляд снова Сережа поднять так и не решается.
Отредактировано Sergey Razumovsky (2020-05-28 02:21:00)
Поделиться42020-05-29 16:55:07
- Так мы украдем! - чтобы ответить, Олегу даже секунды думать не приходится. Слова срываются с языка, едва Сережа, прижимающий к себе обрывки альбома, успевает договорить. Волкову только повод дай, он уж не раз с воспитательского стола и шоколадки таскал, и очки один раз умыкнул - такие глупые, с огромными толстыми линзами - которые они с ребятами и разбили, когда играли, и похоронили на площадке под горкой осколки.
Любой из детей бы покрутил у виска, если бы прознал про план Олега залезть в кабинет к самой злой воспитательнице. Об этом месте разные истории среди ребят ходили. Что он забит сладостями, мороженым и самыми лучшими игрушками. А Наталья Михайловна просто настолько злобная ведьма, что все это отбирает у детишек и прячет под замок у себя в логове, как бережливая паучиха делает запасы, консервируя детское счастье за закрытой дверью.
- Ну... ты отвлекаешь, а я забегу, найду карандаши, дам тебе сигнал, - голос у Олега сбивается, когда он начинает излагать свой гениальный план. Говорит слишком быстро, воздуха не хватает, и приходится ему остановиться, чтобы вздохнуть глубоко и продолжить, а за одно и сигнал придумать. Он лезет рукой за ворот футболки и показывает рыжеволосому мальчику свой кулон, свое единственное сокровище. Вещь, которая была у него с рождения (по крайней мере, по приданию и стоической детской вере, взросшей на сказках про богатырей - молодцев, у которых всегда был какой-нибудь талисман, придававший им необыкновенную силу), и которая была действительно его, а не казенная, как вся его одежда, как его кровать и ужин.
На волчий клык смотреть, закованный в блестящее серебро, он не доверял никому. В этом месте быстро понимаешь: все, что дорого - отнимут, потому что у самих этого дорого нет. Серебро блестит в лучах июльского солнца, когда Олег крутит кулон в руках, позволяя свету отразиться от зеркальной поверхности металла и отбросить на стену яркого солнечного зайчика.
- Сделаю так, и беги, - он прячет кулон, улыбнувшись. Говорит уже шепотом, потому что для него игра уже началась. Он будет первым, кто увидит склад конфет и игрушек. И обязательно прихватит парочку с собой - для себя и для Сережи. Военные трофеи, надо же потом всем как-нибудь доказать, что они действительно это провернули.
Олег хватает своего нового друга за запястье и отпускает только когда они стоять у огромной, по меркам ребенка, двери в кабинет воспитательницы.
- Ну давай, стучи, - Волков прячется, чтобы прошмыгнуть внутрь, когда Наталья Михайловна выйдет посмотреть, кто посмел нарушить ее покой, точно, как Змей-Горыныч в сказке. Когда дверь все-таки открывается, после того как Сережа очень тихо стучит в первый раз, а потом - с подачки Волкова, мол сильнее надо, чуть громче во второй, Олег придерживает ее пальцами и шагает неслышно за порог.
Каково было его разочарование, когда он увидел, что никаких гор вкусностей и игрушек в кабинете их детдомовской драконши не было, заместо них были горы каких-то неинтересных бумажек, кружка с остывшим чаем, большой скрипящий стул и покосившийся стол, у которого вместо ножки была толстенькая книжка, на корешке которой значилось “Война и мир”. Карандаши лежали прямо на столе. Рядом со складным ножичком, кажется, тоже изъятым у кого-то из детей, и рамкой с фотографией какой-то девочки с огромным розовым бантом на голове, которую Олег никогда не видел, как и не видел, чтобы на рамках когда-нибудь крепили черную ленточку снизу, в углу.
Волков хватает коробку с карандашами, а после, выбравшись из кабинета через окно и грузно приземлившись на мокрый после дождя асфальт (благо, что падать ему всего на свой рост с небольшим), подает Сереже условленный сигнал, вытянув руку с кулоном и подпрыгивая так, чтобы мальчик точно увидел, как на стене рядом пляшет яркий блик.
После этого с другим подельником Олег себя больше не представляет. У Сережи на удивление хорошо получается заговаривать людей, так, чтобы они ничего кроме блестящих голубых глаз и невинной улыбки не видели. И на Сережу никто никогда не подумает, что это он оценки в журнале исправлял, или что это он с уроков убежал с Волковым под ручку, а не был занят в библиотеке с каким-то важным несуществующим заданием.
Сон или нет, но Олег видит это лето слишком ярко перед глазами, когда его тошнило и душило от запаха сирени и черемухи, когда они вместе через забор лазали, сдирали где-то коленки по гаражам и спальным районам, стараясь объять мир, что не заканчивался пределами их окруженного березовой рощей детдома.
Тогда было тепло, а сейчас - так холодно, что едва получается зубами не стучать. Олег толкает дверь и приносит с собой вихрь снежинок, запах пороха, и незаживший шрам на скуле. Грубо зашитый. Линия и точки. В зобу спирает от запаха этой дурной сирени.
- Волков, ты что ли? - консьержка тут так и не поменялась, в этом общежитии. Олег кивает, но уверенности в глазах старенькой полной дамы, глазеющей на него из-за стекла своей коморки, не прибавляется. Тогда он стягивает шапку.
- Я, Прокофия Васильевна. Разумовского мне надо. Сергея.
Снежинки на ресницах тают, Олег смаргивает воду, и она падает на щеки, бежит к подбородку. Он не помнит, когда плакал последний раз. Кажется, когда разбил губу и прикусил язык до крови, когда неудачно спрыгнул с гаража и ударил себя коленями по подбородку.
- А-а-а, ну конечно. Чудика. Так ты на этаж поднимайся, его из комнаты не выпнешь. Даже когда тараканов травили - сидел там у себя. Сто четвертая, - Олег почтительно кивает в ответ, хотя консьержка уже этого его жеста не видит - разворачивает газету со сканвордами снова перед лицом и, кажется, вовсе забывает о его существовании.
А Волков уже летит вверх по ступеням.
Находит нужный номер на двери и стучит, не медлит, потому что так легче. Оторвал, как пластырь, и все.
- Че надо?
Дверь открывает сосед Сергея - мерзкий тощий прокуренный тип с похмельем. Олег его на голову выше не только ростом.
- Погулять надо. Тебе, - комкает в кулаке его футболку и коротко смотрит в глаза, как видит страх, так сразу вышвыривает вон в одних тапках, и закрывает за собой дверь. Не знает, стоит ли разуваться, а потом просто заглядывает вглубь комнаты - там маяком горит синий экран сережиного ноутбука.
- Сереж? - Олег назвал его Сергеем только когда за что-то на него злился, и то это проявлялось только в использовании его полного, серьезного имени, и никак иначе, потому что обижаться на Разумовского Олег совсем не умел, и все, что бы он не вытворил, Волков принимал с завидной выдержкой, порой просверлив его взглядом насквозь, порой пообещав, что в следующий раз точно голову ему открутит, но все же разгребая любую заваренную им кашу. В этот раз это у Сергея было полное право имени Олега даже не произносить.
Равнодушие измеряется годами права переписки и фотографиями песчаных дюн - его жалкими попытками высказаться.
Отредактировано Oleg Volkov (2020-05-30 09:26:49)
Поделиться52020-05-30 02:15:18
[indent]— Ну... давай, — почему-то Серёжа не сопротивляется ни секунды, когда мальчишка со взлохмаченными иссиня-чёрными волосами вываливает на него такую кучу информации, что впору закопаться в неё с головой, когда тянет его за собой и когда сбивчиво объясняет совершенно безумный план, словно из какой-то книжки цикла про приключения пионеров, ловивших шпионов и спасавших Родину.
[indent]Серёже кажется, что все просто так, как должно быть: кто-то предлагает тебе поиграть, предлагает помощь, и ты не боишься согласиться. Серёже кажется, что он помнит, что раньше, во дворе дома, где он жил с мамой и папой, было также.
[indent]А ещё Серёже кажется, что мальчишка с такой широкой, искренней улыбкой и тёплым, горящим взглядом, не может быть плохим. Такой мальчишка непременно герой и защитник тех, кто слабее. Из таких мальчишек вырастают сильные, честные люди. Может быть даже как его папа.
[indent]Серёжа невольно думает, не снится ли ему это. А потом чужие очень сильные пальцы хватают его за запястье, и Олег уверенно, совершенно не сомневаясь и не боясь, что кто-то увидит их рядом, тянет его через весь двор к зданию, и у Серёжи пропадает любое сомнение в реальности происходящего.
[indent]Ему это точно не снится. Кто-то в этом месте его не сторонится.
[indent]Сережа повторяет в голове, как мантру, чужие инструкции, которые слушал так внимательно, как, кажется, не слушал даже мамины сказки на ночь, и только и говорит себе: не подведи, не подведи, не подведи. Олег, знает Сережа, рискует для него, хотя они почти и не знакомы. Но это Олегу, кажется, не важно.
[indent]Сереже, стоит лишь посмотреть на чужой темный затылок, такая мелочь не важна становится тоже. Куда важнее становится то, как бы, собственно, ему своего друга не подвести. И идея у Сережи появляется почти сразу же, ровно в тот момент, как он, споткнувшись на пороге детдома, чуть было не шлепается, а листья раскуроченного мальчишками альбома разлетаются по крыльцу крупным бумажным дождем.
[indent]Собирая их и торопясь за подгоняющим его Олегом, он уже не обращает внимания на саднящие. А выслушивая последние инструкции и торопливо кивая, вцепившись жадным, восхищенным взглядом в красивый клык в грязных пальцах друга, Сережа уже знает, как отвлечет Наталью Михайловну.
[indent]Стук собственного кулака в дверь раздается громом среди ясного неба, и у Сережи от него начинают трястись поджилки, словно и не было только что в нем заразительной Олеговой решительности. Он чувствует в себе смелость, но природная трусость оказывается такой сильной, что он почти делает шаг назад. Ему правда страшно, что он не справится.
[indent]А потом Олег подбадривает его, показывает как надо стучать, не выказывает в нем ни капли сомнений, и Сережа, улыбнувшись быстро и тепло, кивает, прежде чем постучать в дверь снова. Олег верит ему и верит в него.
[indent]Значит, Сережа вполне может поверить в себя сам.
[indent]— Ну, и кто... — Наталья Михайловна распахивает дверь, и от ее сурового, тяжелого взгляда Сережа едва сквозь землю не проваливается, но фигура Олега, проскользнувшего позади женской фигуры в кабинет, напоминает ему, зачем, собственно, все это заварилось, так что, не отступая, Сережа поднимает на воспитательницу взгляд больших глаз; он знал, что может на ребят это не работало, но вот со взрослыми проходило без сучка и без задоринки.
[indent]Лицо воспитательницы, взглянувшей на него и на альбом в его руках, мгновенно смягчается:
[indent]— Сережа? Что случилось?
[indent]Сережа, набрав в грудь побольше воздуха, выдыхает торопливо и принимается рыться в листах, пока не выуживает среди них неумелый и немного неаккуратный, но довольно похожий на оригинал портрет Натальи Михайловны, сделанный им как-то на прогулке, когда она была ответственной за их группу. Он неловко улыбается:
[indent]— Я случайно испортил свой альбом и решил, что нужно отдать Вам это. Чтобы не потерялось, вдруг, — он тупит взгляд, улыбается осторожно и протягивает листок чуть ближе к воспитательнице. Все, знает Сережа, Наталью Михайловну боятся, но ему она нравилась. Она не была злой, не была ведьмой, не была каргой, но зато была очень грустной и усталой. Сережа заметил это, когда рисовал ее, а она — думала, что никто из ребят ее не видит.
[indent]Сережа думает, что, наверное, обманывать Наталью Михайловну все же плохо. Но с другой стороны, они ведь просто заберут карандаши, а не подложат ей кнопку на стул и не нальют в чашку с чаем воды из туалета. Значит, думает Сережа, она не расстроится. И, возможно, даже не заметит.
[indent]Когда солнечный зайчик пробегает по стене за чужой спиной, Сережа тут же торопливо машет все еще немного удивленной Наталье Михайловне рукой, выдыхает зачем-то тихое спасибо и извините и тут же срывается с места. Забегая за угол, он думает, что нужно будет спросить у Олега, были ли в кабинете Натальи Михайловны сладости. Он готов был спорить на свои карандаши, что нет.
[indent]Из-за спины же доносится громкое:
[indent]— Сергей!
_____________
[indent]— Серега, блять, открой дверь, долбит кто-то!
[indent]Сергей трет переносицу, нащупывает ладонью вслепую стакан с кофе, опытным путем, просыпав на себя кучу высохших ручек, устанавливает, что это нифига не кружка с кофе, а стакан для канцелярских огрызков, и с максимальным профессионализмом продолжает игнорировать и стук в дверь, и соседа по комнате. У него нихрена не было времени на то, чтобы даже просто дышать, не то что на то, чтобы совершать какие-то лишние телодвижения, помимо тапания пальцами по клавишам.
[indent]Поэтому ему не интересно.
[indent]— Да ты задрал.
[indent]Димка ворчит, но дверь все-таки открывает. А после вдруг затыкается, и его противный голос, от которого у Сереги иногда начиналась мигрень, сменяется голосом, который он последний раз слышал сквозь шум ветра в трубке, помехи и мысль о том, что счет за звонок будет размером с его чертову социальную стипендию.
[indent]Меньше хотеть его слышать и внутренне вздрагивать от факта того, как давно он не слышал друга детства, Сергей, тем не менее, не начал. И начал, кажется, даже больше.
[indent]Сергей вскакивает, как ужаленный, роняет стул, торопливо пытается поставить его на место, но его загруженный кодами и багами в них мозг не в состоянии определить, какой стороной это нужно сделать.
[indent]— Я здесь! — он возится еще пару секунд, бросает быстро это дело, и выскакивает в крошечный коридор и, не обращая внимание на то, что его сосед куда-то делся, просто бросается на шею Олегу, едва не запрыгивая тому на руки.
[indent]Конечно, Сергей, наверное, немного злится; наверное, ему обидно, что тогда Олег все-таки ушел; наверное, он хотел бы никогда не расставаться, как бы по-детски это ни звучало. Но сейчас, когда он видит Олега, ему все это не важно.
[indent]— Господи, Олеж, я так рад тебя видеть! Ты хоть предупредил бы, что возвращаешься!
[indent]Сергей выдыхает, отклоняется и смотрит восторженно в чужое лицо. А потом осознает вдруг, что слишком близко, что, наверное, перегнул, и что ему, пожалуй, стоит отойти.
Поделиться62020-06-01 09:24:03
не прощайся со мной, улыбнись и вперед
аккуратнее будь - за окном гололёд
Олег тихо смеется в кулак, когда где-то в глубине комнаты слышится грохот и голос, чистый, встревоженный немного, по которому он так невозможно, мучительно скучал. В уголках глаз предательски щиплет, а где-то в горле застревает вся невысказанная им, да и не вместившаяся бы в каких-то жалких пятнадцать минут по телефону, и то эта была роскошь, и ней Волков даже по-своему привык, как привыкает пес к объедкам со стола.
Олег и удивиться толком не успеет, только заметить метнувшийся к нему всполох рыжих волос и поймать птицей спикировавшего к нему в объятия Сергея - он чуть с ног Волкова не сбивает.
Пальцы озябшие, раскрасневшиеся и еще не полностью вернувшие себе чувствительность по колючему старому свитеру его скользят на затылок, путаясь в волосах, ловя жадно его тепло. Он жарче, чем солнце Ливии, нежнее пустынного ветра, шлифующего лицо песком. О холоде Олег забывает - от него в напоминание остается только легкое покалывание на щеках и на кончиках пальцев, а может быть он просто краснеет безбожно. Собаки слишком долго помнят, кто им дал тепла и руку, что погладила когда-то.
Олегу ничего не хочется. Только стоять вот так в узкой темной прихожей в крепких объятиях Сергея, прижимая его к себе. Без слов, без движения, с бурей за окном, задувающей ледяной ветер в щели старой деревянной рамы. Он слышит только вой метели и свое дыхание, сплетающееся с чужим.
Мыслями возвращается, когда на теле у него были максимум синие пятна гематом, когда он неаккуратно задевал ломтями косяки в их крохотной однушке где-то у черта на куличиках, а не шрамы от пулевых. Олег предпочитает не сравнивай, чтобы, не дай бог, не начать жалеть. А он и так корил себя слишком часто и по чем зря, чувствуя, будто откупается от Сергея, переводя ему практически все, что получал в армии. Ему-то тратить негде и не на что, а Разумовскому давно новый ноут хотелось, помощнее, на какой Олег, будучи студентом заработал бы, наверное, только к выпускному.
Где он счастливее: здесь, рядом с самым дорогим, или в окопе с автоматом наперевес? Отвечать на этот вопрос Олегу не хотелось.
- Сюрприз.
Волков улыбается, не отпускает от себя ни на шаг, а наоборот сам шагает ближе, подхватывает легко в воздух, обхватив руками Сергея за пояс, кружит, а потом ставит на пол и отстраняется вдруг - он пробует дистанцию, не уверенный, поменялось ли между ними что-то, но голос Сергея звучит так мягко, что сомнений у него почти не остается, и только поэтому он позволяет себе так вспыхнуть, в объятия вкладывая гораздо больше смысла, чем в одно единственное брошенное слово. Как и всегда. Олегу проще сделать сразу, чем сказать - он слишком привык доверять телу больше, чем языку.
А рука все равно к чужой щеке тянется, потому что потеря тепла ощущается слишком остро. По глазам Сергея, ясным и счастливым, Олег видит - все нормально, все хорошо, главное, что вернулся. Разумовский каждый раз старательно в голосе тревогу прячет, когда они созваниваются, но Волков знает, что на том конце провода он вздрагивает от редко доносящихся хлопков выстрелов и криков на непонятном ему языке. Что он скажет, если Олег снимет с себя водолазку? Спросит ли о каждом рубце на необычно смуглой для этого времени года коже? Прижмется ли губами, надеясь, что сумеет стереть все?
Олег большим пальцем по скуле острой чертит, глазами жадно за образ хватается, и сердце нервное сбивается, потому что он такой же в точности, как Волков его помнит. Только полегче стал немного, и Олег мысленно сразу пролистывает кулинарную книгу, выбирая уже, основываясь на возможностях общажной плиты, чем будет потчевать Сергея. Хотя ждать необязательно. Кое-что с собой у него все-таки есть.
- Зимой нужно есть мандарины, - говорит с улыбкой, протянув Разумовскому полный пакет огромных, по размеру больше напоминающих апельсины, мандаринов, выудив его, шурша пластиком, из сумки. Он все еще поверить не мог, что у него получилось вырваться на новогодние. В армии вообще как-то про праздники забываешь, и не икаешь даже, когда президент в своей речи перед курантами упоминает солдат, защищающих свою родину в чужой стране. По гражданке Олег не скучал особо, если честно: ни по суетливой Москве, ни по зимним холодам, а вот по Сергею - каждый миг.
- Что за хмыря к тебе подселили? Не достает? Может припугнуть его, а? - не то чтобы Олег не напугал вышеупомянутого хмыря до дрожи в коленках едва объявившись на пороге и выгнав его в одних тапках прочь, да и Сергей сразу же упрется ему плечами в руки и попросит не обижать никого из-за него, но с желанием защищать Разумовского, даже когда тот этому противился, Волков ничего поделать не мог.
Он стаскивает с себя верхнюю одежду, вешает на крючок, сапоги мокрые от растаявшего снега оставляет в прихожей. Краем глаза подмечает стопку открыток с приклеенными к ним с обратной стороны вместо текста засушенными маками.
"Писать ничего нельзя, Волков. Адрес говори и все."
А так даже, наверное, легче - подумалось Олегу в тот момент, когда их ротный его одернул, увидев, как он шкрябает ручкой по плотному белому картону, безуспешно пытаясь подобрать слова. А иногда они сами проходили, и тогда мукой было давить их в себе, оставляя только мак с крошащимися в пыль красными сухими лепестками.
Олегу хотелось порой написать по осени.
Одевайся теплее.
И все.
Или запоздало поздравить с днем рождения хоть когда, хоть раз, потому что черт его знает - отправляют ли его пустые открытки вовсе, и находят ли они адресата.
А еще чаще просто спросить.
Как ты там?
- На тебя тут жалуются, что не выходишь никуда совсем, - Олег прячет руки в карманы джинсов и ощущает себя стеснительным подростком, но он слышит, как секундная стрелка в старых настенных часах неумолимо и жестоко каждым своим бьющим по барабанным перепонкам тик отсчитывает их время, и понимает, что не может позволить себе сейчас быть скромным и проявлять неуверенность. - Не хочешь сходить куда-нибудь? На каток, например?
Они еще в детдоме ходили кататься на коньках на замёрзший пруд. Про него никто не знал, и поэтому там Сережа не боялся, что кто-то будет смеяться, если он вдруг упадет, и мог быть уверен в том, что его поддержат, помогут подняться, и, на самом деле, упасть-то и не дадут.
Отредактировано Oleg Volkov (2020-06-01 09:25:42)
Поделиться72020-06-01 17:02:50
[indent]От Олега пахнет холодным зимним ветром, табаком и — ему наверняка кажется, потому что так не может быть, — порохом, от чего у Сергея кружится голова. Или, возможно, она кружится от недосыпа и смешанного с энергетиками кофе. А, возможно, он просто скучал по другу, не спал ночами после звонков, лёжа в холодном поту и думая что если, проклиная себя за беспомощность, умоляя кого-нибудь сверху, если там на самом деле кто-нибудь, как на библейских картинах эпохи Возрождения, есть, защитить Олега, прийти к нему, как ангел приходил к апостолу Петру.
[indent]Но на деле Сергей надеется, что это все-таки просто морозный воздух, кружащий голову, делающий ноги ватными, заставляя хвататься за шею Олега крепче, прижиматься сильнее, вдыхать запахи улицы и родного, самого близкого, человека глубже. На деле он надеется, что не краснеет под цвет волос, что дрожь в пальцах не заметна, что не видно, как почти лихорадочно блестят запавшие, с темными кругами под ними, глаза.
[indent]Конечно же, это не воздух, не мороз и не частое дыхание. Но Сергей старается об этом не думать.
[indent]Он не хочет усложнять.
[indent]Он знает, что Олег никогда и ничего не скажет, что не осудит, что, может, спишет на радость встречи и отпустивший их обоих немного страх, но проверять ему не хочется. Не хочется, потому что кроме Олега у него никого нет, и ему страшно лишиться этих объятий, этого взгляда и этой близости, которая со стороны кажется такой непринужденной, что им самим словно неловко.
[indent]Отступая немного, Сергей благодарит свою криворукость и лень своего соседа за то, что в крошечной прихожей темно хоть глаз выколи, и Олег ни за что на свете не почувствует, как он краснеет, устыдившись на секунду то ли своей трусости, то ли своего порыва, то ли вспыхнув от мимолетного, заставляющего вздрогнуть прикосновения холодных ещё, грубых пальцев. У Сергея гордости немного, но ее скромные остатки этого позора бы не вынесли.
[indent]Под нос Олег тыкает ему пакетом с мандаринами, шуршащим, напомнившем о том, что за окном почти праздник, что люди в кругу близких хлопочут, смеются, наслаждаются счастьем, которое строили вокруг себя всю жизнь.
[indent]Сергей кусает губу, принимает пакет, улыбается неловко, отступая немного и выходя ближе к свету, и гонит прочь лишние, ненужные мысли. Он не думает о том, что у него с самого детства никого никогда не было, и весь его мир состоял из Олега и того, что он для них обоих делал. Он не думает о том, что праздники потеряли смысл, когда Олег уехал, и что теперь самое праздничное, что бывало в рационе Сергея — это вторая пицца при заказе первой на День Рождения. Он не думает, что привык уже к этому и что другой жизни ему, в общем-то не надо, и даже когда он разбогатеет, когда дела его пойдут в гору, так, что Олегу не придётся убиваться где-то у черта на рогах, ему не будет хотеться шумных вечеринок, кучи гостей и чужих фальшивых улыбок.
[indent]Он, прижимая к себе пакет мандаринов, думает о том, что ему ничего в мире не нужно, кроме Олега и вот этого чертового пакета мандаринов. Так было, есть и будет всегда.
[indent]И тем не менее, тихий голос в голове напоминает ему: пора хоть что-то поменять. Как насчёт того, чтобы стать тем, кто дарит мандарины, а не принимает? Не всю жизнь сидеть на шее Волка.
[indent]Сергей с этим голосом согласен. Не всю. Скоро он все-все изменит. И Олег будет им гордиться.
[indent]— Хмыря? — Сергей моргает, выныривая из невольно захвативших его размышлений, гонит прочь вкрадчивый, мягкий голос, не давая ему уцепиться когтями за мысли, и торопливо отмахивается, возвращаясь в комнатушку и опуская с почти вызывающим шуршанием пакет мандаринов на стол рядом с ничуть не тише шумящим от натуги ноутом, — Ты про Димку что ли? Да нет, он безобидный. Его и не бывает почти тут, все шляется больше по клубам да впискам каким-то. Мне нормально, — смотрит пару секунд на ярко рыжие, как и его волосы, мандарины, мотает головой и решает, что вываливать свои проблемы, с этим хреновым соседом связанные, на Олега не собирается. У Олега отпуск, и нафиг ему эти сложности не сдались.
[indent]Тем более, что Волк и без этого хочет снова взвалить на себя что-то, что его беспокоить не должно, но он, как всегда, беспокоится. Он, как всегда, старается защитить, поддержать, старается сделать так, чтобы ему — Сергею — было проще. Еще не так давно Разумовский этого не понимал.
[indent]А потом Олег уехал, совсем, надолго, а не просто на другой конец города в художественный магазин, где в единственном месте остались нужные Сергею краски. Уехал, и Сергей понял вдруг, что жизнь не такая простая, как ему казалось, пока он смотрел на нее из-за плеча Волка, чья спина с самого детства закрывала его от кучи бед.
[indent]Врать другу Сергею не хочется. И он, поведя неловко, неуютно плечами, все-таки оборачивается:
[indent]— Да некогда мне особо гулять. Даже за подарком тебе вот не смог вырваться, — он выдыхает, трет загривок и осторожно, словно нашкодивший ребенок, поднимает на Олега взгляд; в принципе, он, пожалуй, и правда опрофанился, причем по-крупному, — Закончить мне нужно кое-что, протестировать, пофиксить, если отвалится что, и молиться, чтобы народу эта штука понравилась. Иначе голову мне оторвут, — он смеется напряженно, опускается тяжело на стул, скрипнувший под его небольшим, в общем-то, весом, и устало прикрывает глаза, — В прямом смысле этого слова, блин, — хохочет тихо, отмахивается и улыбается удивительно цинично и холодно для себя обычного, — Будешь кофе? Или чай могу поискать. Не знаю правда, что там в холодосе есть, но, наверное, что-то кроме тараканов найдется. Ты же замерз, наверное, там на улице холод собачий. Ну, мне так кажется.
[indent]Сергей оборачивается на окно, пытается вспомнить, когда последний раз хотя бы просто смотрел в в этот кусок стекла, за которым вроде как была еще какая-то жизнь, и почти сразу оборачивается обратно к Олегу.
[indent]Ему очень хотелось, чтобы Олег смотрел на него, как на кого-то взрослого, а не также, как смотрел тогда, много лет назад в детдоме, когда возвращал порванный и безнадежно испорченный альбом в рисунками в их вторую и изменившую их жизни напрочь встречу. Поэтому в подробности Сергей не вдается, пряча взгляд.
[indent]Хотя он знает, что, стоит Олегу чуть надавить, чуть сжать пальцами его плечо и заглянуть в глаза, как умел смотреть только он, и шанса выдержать не останется. Стоит только Олегу захотеть, и он выложит ему все, как надуху.
[indent]От этой мысли Сергей морщится.
Поделиться82020-06-02 21:25:05
В армии его спрашивали, есть ли к кому вернуться, и Олег каждый раз, кивая сухо или отвечая коротко “да”, ощущал небывалый прилив сил. С пулей ли в боку, в окружении ли, но Волков всегда прорывался, приклад винтовки в беспокойное сердце упирая. Ведь дома его ждали. Ведь у него был дом. Дорогой его человек, его стая. Который будет ждать, даже если каждый раз придется зачеркивать дату их встречи в календаре и обводить красным жирным маркером новую, перелистывая страницу или две. Олегу за это, конечно, было бесконечно стыдно, но обстоятельства порой были сильнее него, однако в этот раз он победил. Наплевал на все и приехал, потому что хотел устроить Сергею праздник. С мандаринами, салатами, старыми комедиями первого января и небом, пухнущем от взрывов ярких фейерверков ночью под бой курантов. Потом выбежать в чем есть на улицу, жечь бенгальские огни в темноте под фонарями, отдать ему свою куртку, разговаривать с ним, как раньше, до утра.
Разжимать объятия и отпускать его не хотелось совсем, не теперь, когда он так близко, на расстоянии вытянутой руки. Его близости Олег желал до отчаяния, но сдерживался, держал себя в руках, собранным, непоколебимым, как всегда. Для Сергея во всем хочется быть сильным, лучшим. Он улыбается тепло, едва заметно, гладит ласково одним взглядом.
Еще в коридоре Олег чувствовал отчуждение, чужеродность, как будто ему здесь совсем не место, но одного взгляда на Сергея ему хватило, чтобы это ощущение ушло, забылось, как страшный сон, а на его месте осталось лишь спокойствие, буддистская нирвана, растекшаяся вязким теплом на дне родных голубых глаз.
Он дома.
Он мог бы целую вечность слушать, как Сергей говорит о чем угодно, о чем-то отвлеченном, о цифрах, багах, системах, в которых он сам ничего не смыслит. Олег разберет и соберет калашников за минуту, с точностью до миллиметра выверит выстрел, принимая в расчет баллистику и расстояние. Сергей взломает хоть Пентагон за ту же минуту, кистями потрепанными и красками засохшими создаст шедевр. Олег всегда говорил, что Боттичелли должен ему завидовать.
Волков шагает на свет, в глубь комнаты. Душно, но как-то по-домашнему. Пахнет принесенными им мандаринами и немножко зимой - Олег ее снял оставил в прихожей таять на сапогах и куртке. Из звуков только шаги глухие, то самое зловещее тиканье часов, отдающееся болью в мозгу и подреберье, и работающий ноутбук с потухшим уже экраном.
Про соседа Олег все же забывает, хотя мысленно делает пометку, что, пожалуй, стоит пару ласковых ему сказать, встряхнуть за грудки и нарычать в лицо - достаточно будет, чтобы он стал образцовым сожителем.
Сергею бессонница шрамы оставляет, а не пули. И Олег думает, что, наверное, не может защитить его от всего на свете. По крайней мере на расстоянии. Но сейчас он здесь, а значит вполне может уложить Разумовского спать в нормальное, человеческое время, закрыв перед ним крышку ноутбука. Сергей о себе заботиться не умел от слова совсем, что Волкова ломало, как тонкий прутик об коленку, и бросало в огонь безжалостно, потому что для него хотелось сделать все. Даже когда он отнекивается или отмалчивается. Олег обычно не спрашивает - делает.
- Стой, кто это тебе голову оторвет? - безошибочно в интонациях, в движениях его улавливает нужное, важное, что он скрыть пытается за фальшивым смехом, думая, что шепчет и его не услышат, а на деле - кричит. Волков подходит ближе, хмуро, но совсем без осуждения глядит на друга, скорее просто для того, чтобы тот быстрее ему все рассказал. Сергей любил впутываться в передряги, а Олег любил его из них вытаскивать - в тягость ему никогда не было, наоборот даже. Так Олег чувствовал, что нужен, что ему доверяют, что может себя проявить, и, в конце концов, просто облегчить жизнь тому, кто единственный во всем мире дорог.
- Кофе, - выдыхает, присаживаясь на его кровать, потому что не может больше неловко топтаться посреди комнаты, не находя себе места. - Но ты мне все расскажешь.
Олег глядит на гудящий ноутбук, потом снова на Сергея, и дважды два в уме складывает незамедлительно. Он же говорил о каком-то большом своем проекте, и что это самая амбициозная его идея. Поспешных выводов Волков делать не хотел, лучше пусть Разумовский сам ему обо всем поведает, но что-то ему подсказывало, что все гораздо серьезнее, скажем, небольшого пожара на общей кухне и разъяренных одногруппников.
Олег вытаскивает из пакета мандарин, подкидывает в воздух, ловит, а после начинает чистить, не сводя внимательного взгляда с Сергея. Снова сердце неспокойное буравит мысль о том, что не стоило его оставлять одного. Знает ли он о том, что и ночи не прошло у Олега без воспоминаний о нем, без сожалений и без снов. Сергей звал его домой, гладил по голове, запуская свои тонкие пальцы в волосы, и умолял вернуться. А Олег волей-неволей задавался мыслью, красная нить судьбы его тянет назад, или же цепь.
Волков разрывает мандарин на две равные части - одну из них тянет Сергею. В комнате едко пахнет цитрусом. Олег думает, что так и должна пахнуть недосказанность.
Поделиться92020-06-06 14:14:44
[indent]Сергей очень рано научился обманывать людей вокруг себя, с легкостью выдавая необходимые, ложные чувства, настроения и эмоции за чистую монету. Он чувствовал, что хотят от него люди, чувствовал, на что люди рассчитывают, чувствовал, что людям нужно, и давал им это, как цыганка, ловящая вас в переходе метро и с такой ловкостью искусного психолога заговаривающая зубы, заглядывая в глаза проникновенным, чистым, пробирающим до глубины души взглядом. Конечно, мама говорила, что обманывать — нехорошо, что с людьми нужно быть честными, что с людьми нужно так, как хочешь, чтобы было с тобой, и первый год, помнит Сергей, он так в детдоме и пытался себя вести. И этот год был самым ужасным в его жизни.
[indent]А потом он кое-что понял. Понял, что мамины слова, законы, которые он считал тогда нерушимыми, действовали лишь на территории его маленького государства-квартиры, в цивилизованные границы которое он по воле злого случая больше никогда не вернётся.
[indent]Потом он понял, что его новая жизнь — это как у Киплинга, чьими рассказами они с отцом зачитывались вечерами, и понял, что в новой жизни действует лишь один простой и очень понятный закон: закон джунглей.
[indent]Одно понимание его, конечно же, не спасло бы. Да и на враньё он с его мягким характером ни за что никуда дальше медпункта не уехал бы. Сергей это тогда очень хорошо понимал, но не понимал, как же ему быть.
[indent]Не понимал, пока Олег, мальчишка с растрёпанными темными волосами, горящими глазами и безграничным фонтаном энергии, ключом свежей родниковой воды бьющим через край, не протянул ему порванный альбом с испачканными пылью и зелёными разводами травы рисунками, а после — не протянул руку.
[indent]Сергей не понимал, пока на следующий день Олег снова не подошёл к нему и не предложил сесть в столовой вместе.
[indent]Сергей не понимал, пока Олег не заступился за него перед старшими ребятами вновь, пока не получил за него первый синяк и пока он — Сергей — сам не нашёл в себе неожиданной храбрости хотя бы попытаться прогнать обидчиков.
[indent]А потом Сергей вдруг понял. Понял, что у него появилась стая, прямо как у Маугли, которого приютили волки.
[indent]Сергей понял, глядя тогда в честные глаза Олега, что это и есть его спасение в тех джунглях, в которых потерпел крушение самолёт его жизни.
[indent]Сергей понял, что, если подумать, Олег и есть его новая жизнь.
[indent]А жизнь, как известно, не обманешь. Это Сергей понял, кстати, тоже быстро: всего-то пару раз стоило попасться на вранье. Хотя пытаться снова и снова, конечно, ему никто не запрещал.
[indent]Сейчас Сергей смотрит в глаза Олега, скользит взглядом по заметной хмурой складке на лбу, закусывает невольно нижнюю губу, уже выдавая себя с потрохами, и, поборовшись с желанием все-таки попробовать обмануть чудящего его ложь за километр Волка, опускает обреченно плечи. Возможно, за столько лет вместе ему пора бы уже смириться с тем, что против этого лома у него нет приема.
[indent]С другой стороны, это, пожалуй, и неплохо: в конце концов, это палка бьет в обе стороны, и в финале истории они оба друг для друга открытая книга.
[indent]— Ты б хоть руки помыл что ли, ну, — Сергей, тем не менее, говорить начинает издалека, фыркает негромко, кивая на чищеный мандарин, принимает послушно половинку, ощущая, как невольно вспоминаются детдомовские будни, когда Олег вот также делил между ними честно отвоеванное у кого-то лакомство, думает, что ничего, пожалуй, с тех времен, так и не изменилось, и вот, как и раньше, Волков снова что-то добывает для них обоих, а он только и может, что смотреть на него виновато, прятать потом взгляд и признаваться, что, возможно, Олегу снова придется за что-то для них побороться.
[indent]И Сергею было за это чертовски стыдно.
[indent]Чайником Сергей щелкает в полной тишине, собираясь с мыслями. В тишине же — стучит ложкой по кромке чашки, насыпая туда быстрорастворимый кофе, больше похожий на помои, чем на что-то удобоваримое, но, если добавить молока, то он, при подключении определенной доле воображения, даже начинает походить на что-то, что они когда-то давно пили с Олегом в кофейне, когда ждали результаты вступительных экзаменов. Также в тишине — ставит кружку перед Олегом и садится на стул напротив, подтянув его поближе, прочь от стола с ноутом.
[indent]Выдыхает, чувствует себя снова десятилетним мальчишкой, прячет невольно взгляд, а после наконец-то нарушает тишину, кусая привычно костяшку указательного пальца:
[indent]— Помнишь, я рассказывал тебе о своем проекте? Ну о том, на который хотел потратить выигранный грант, — пожимает как-то по привычке плечами, раздирает мандарин на дольки и отправляет в рот сразу пару, невольно думая, что это как сраная аллегория на его попытку откусить от пирога столько, сколько ему оказалось не по силам, — Ну в общем грант-то я на него потратил, но этого оказалось недостаточно. И в итоге мне потребовалось еще. Причем много. И Димка свел меня с ребятами, у которых это много было, — он вздыхает, качает головой сам на себя и виновато опускает плечи, — Впрочем, этого много тоже не хватило, потому что проект оказался чуть дороже, чем казался на первый взгляд. И, в общем, теперь я либо запускаю сеть в работу и отдаю им деньги с процентами, либо за проценты мою голову вешают на стенку.
[indent]Он тихо фыркает и подается навстречу Олегу, осторожно улыбаясь:
[indent]— Но я почти все закончил. Еще пара ночей и все. Так что ты забей, нам бы лучше о празднике подумать, — улыбается снова, тянется еще ближе и ловит пальцами чужую свободную ладонь, — Может, квартиру снимем, а? Подальше от всех?
[indent]Смотрит прямо, почти просяще. И о том, что срок возврата денег закончился позавчера, конечно же, молчит.
Поделиться102020-06-12 16:20:59
От Сергея всегда так сложно было отвести взгляд. На Олега его мимика - эти маленькие, едва заметные жесты, будь то закушенная губа или слегка сведенные брови - оказывала воздействие пагубное, почти гипнотическое. Он смотрел в его глаза светлые и, чувствуя даже, что пропал, не мог и не хотел из этих сетей выпутываться. Но сейчас тревога Разумовского, он чувствовал, была совсем иного толка. Что-то заставляло его нервно мяться, взглядом из стороны в сторону бегать. А Волкову просто нужно имя. Или имена. Чтобы найти и наказать. Но сначала ему бы Сергея успокоить. Заключить в кольцо рук цепкое, запутаться пальцами в его длинных рыжих локонах, прижимая к себе. И он почти это делает: подается вперед, но осекается, когда слышит голос его. Опускает взгляд, будто бы засмущавшись немного своей порывистости, и кивает, едва заметно улыбнувшись тонкими обветренными зимними ветрами губами.
- Да, - произносит тихо, делая паузу неловкую, и поднимается с места, глянув на свои ладони мельком, испугавшись вдруг, что он на них, возможно, принес кровь, - да, конечно. Сейчас вернусь и поговорим.
Сергея он мысленно ласково проклинает за то, что тот в его голове не оставил ничего, кроме мыслей о нескольких днях на съемной квартире вместе с Разумовским. Он вдруг понимает, как скучал, когда тело сводит напряжением почти болезненным, вспыхивает память о прикосновениях, о ночах, проведенных вместе. Карта чужого тела у Олега на сердце выгравирована, как обещание верности. Все, что нужно было сделать - закрыть глаза и представить: каждый изгиб, россыпь веснушек на плечах, созвездия родинок.
Он немного задевает коленом стол, когда проходит мимо, сбегая от Сергея и от воспоминаний о нем. В маленькой комнатушке он будто зверь в клетке. К просторам Волков привык, и к окопам. К жару машин войны, к запаху пороховых газов, отдаче, бьющей в сердце, обожжённым выстрелами пальцам, ночам в пустыне, освященными залпами минометов и артобстрелов. Едва ли он скучал сейчас по этому всему. Здесь, в тишине практически абсолютной, где почти можно было услышать бег крови под чужой молочной веснушчатой кожей, тоже было хорошо. Всякому солдату нужен дом. И нужен отдых. С другой стороны, пожертвовать своим отдыхом ради дома, нет, ради всего, что у Олега только было, он был готов.
Щелкает выключателем в ванной, прикрывает за собой дверь и долго смотрит на собственное отражение, пока тщательно оттирает руки дешевым едко пахнущим мылом. Что Сергей видит, смотря на него? Отпечаток войны, алеющий на правой скуле, взгляд пронзающий и настороженный, слегка впалые щеки и поцелуи ближневосточного солнца? Олег надеется, что нет. Надеется, что Сергей все еще видит своего Волка. Их, в конце концов, связывало столь многое, что никакой разлуке, никакой войне этого не отменить.
Из раздумий его выдергивает, будто силком... карканье? А потом удары крыльев? Из раскрытой клетки, накрытой полотенцем, которую Олег сначала не заметил, прямо на него вылетела ворона. Снежно-белая, с красными глазами-угольками. Птица устроилась на краю раковины вальяжно, явно готовая оборонять свои владения. Волков ни секунды не сомневался в том, кому она принадлежит.
- И тебе кар, жар-птица, - хотя на мифическое существо из русских сказок похож был скорее Сергей, но вороне прозвище явно пришлось по вкусу - она хотя бы не пыталась выклевать Олегу глаза. Пока еще. Кажется, он даже слышал, как Разумовский его звал из комнаты, но в пронзительном вороньем крике все звуки смешались.
Опрометчиво, но Олег тянет руку к вороне. Птиц он никогда не гладил, и ворона, похоже, об этом догадывалась, судя по тому, как опасливо она глядела на огромную волчью лапищу, тянущуюся к ней, и как попятилась, распушив перья и расставив в сторону крылья, пытаясь казаться больше.
- Понял, не дурак, - усмехается тихо, поднимая руки. И пернатая альбиноска немного успокаивается, тихо каркнув, мол то-то же.
- Ну а что ты тут сидишь одна? Пойдем лучше погуляем? - он наклоняется ближе, уже слыша суету за дверью. Ворона, на удивление, одобрительно каркает, и сама слетает на плечо. К животным он умел найти подход, странным образом. А порой ему вовсе казалось, что братья меньшие понимают человеческую речь лучше некоторых людей.
Коготки птицы немного настороженно впиваются в плечо через ткань водолазки, когда Волков тянется вытереть руки, а потом и толкнуть дверь ладонью, чтобы шагнуть через порог в комнату и обнаружить там Сергея, который, кажется, основательно подготавливался к спасательной операции.
- Как зовут птичку? - поворачивает голову, за что та самая птичка сразу прихватывает острым клювом его ухо, она же только что была ожившей сказкой, а теперь вот просто “птичка”. - Прости-прости, жар-птица.
Ворона его может и прощает, но спешно, хлопнув несколько раз крыльями, пикирует в руки к хозяину, в безопасность и знакомое тепло. Олегу безумно хочется узнать историю за всем этим. Белых ворон он в жизни не видел. Одну рыжую, правда, знает. Хотя в Сергее было больше от лисы. Но питомец все равно был ему под стать. Наверное, поэтому с общежития Разумовского до сих пор не выперли. Зубы он заговаривать умеет, так что Олег даже не удивляется.
- Сколько ты должен? - голос Волкова меняется до неузнаваемости, в нем появляются жесткие нотки стали. Волков замирает, смотрит Сергею прямо в глаза немигающим сосредоточенным взглядом. - И кому.
Олег не осуждает, просто хочет знать, потому как волнуется. С кем Сергей связался? И чем думал, когда брал деньги взаймы у бандитов? Конечно, думал о том, что кредит в банке ему ни за что не получить. Волков набирает полную грудь воздуха и медленно выдыхает. Тех денег, что он отправлял тоже явно было мало. Как ему хотелось дать Сергею все, о чем он так мечтал! Принести в зубах и, покорно опустив голову, возложить у него ног, как подношение на алтарь.
Ответить Сергею не дает стук в дверь, почти срывающий ее с петель. Потом раздается крик. Зовут Сергея. По фамилии и тоном, совсем не обещающим милую беседу за мандаринами и кофе.
- Сиди тихо. Я разберусь, - бросает Волков, закатывая уже рукава и направляясь быстрым шагом к двери. Глазка нет, да и Олегу он не нужен, чтобы знать, что он увидит за дверью. Двух амбалов, пришедших выбивать долг. Но они-то надеются найти одного запуганного студента, а не его вернувшегося из горячей точки друга.
Дверь со скрипом отворяется, после того как Волков щелкает замком.
- Это еще что за...
У громил, больше похожих горилл, челюсти отвисают, когда им самим приходится бошки запрокидывать, чтобы посмотреть в глаза нависающему над ними Олегу. Заминки хватает - Волков с размаху бьет одного, стоящего поближе, так как в дверной проем оба никак свои тела вместить не могли, об косяк мордой, ломая тому нос так, что щепки в стороны летят вместе с брызгами алой крови. Второй, видя, как его кореша рвут, как тряпку, сразу хватается за нож. Блеск лезвия Олег сразу подмечает, пытается отпрыгнуть в сторону, увернуться от замаха, но места в тесной прихожей не хватает - бабочка царапает ему бок. Олег щерится, скалится, смотрит за рукой, с зажатой в ней ножом, ждет следующего удара, но на этот раз он готов. Перехватить и вывернуть запястье до противного хруста - и нож падает на пол с глухим звуком. Олег бьет в челюсть раз, потом сразу второй и еще третий, сбивая костяшки в кровь и выбивая уже обмякшему в руках амбалу пару зубов. Олег брезгливо отшвыривает бессознательное тело прочь и врезает тому первому, внезапно решившему подать признаки жизни и шевельнуться, ногой по ребрам, чтобы он окончательно утих, оставив попытки подняться хотя бы на колени.
Волков торопливо разворачивается к Сергею, все еще сидящему в глубине комнаты, и когда он это делает его лицо меняется мгновенно. На бандитов-коллекторов он смотрит как зверь дикий, готовый разорвать. На Сергея - со всей нежностью, на которую только способен.
- Ты в порядке?
Поделиться112020-06-14 01:03:00
[indent]Сергей замирает, как застигнутый слепящими фарами машины на дороге олень, когда Олег, коротко кивнув ему, покидает крошечную комнатушку, оставляя после себя глухое, немое, слепое ощущение одиночества и шум трещащего, как механизм бесконечно древней цивилизации электрический чайник, неплотно сидящий на своей подставке. Замирает, потому что на секунду вспоминает, как когда-то Олег ушел так впервые, в пустую, пугающую неизвестность, пока вокруг бушевала такая же зимняя метель, пожирающая удаляющийся поезд, как кинговская мгла пожирала неосторожных, отчаянных путников, желающих лишь спасти свои жизни. Он вспоминает, как у него тряслись пальцы, и непонятно было, от холода ли, или же от страха и волнения; вспоминает, как хотелось просто броситься следом за лениво удаляющейся черепахой последнего вагона, будто бы дразнящего его своей неспешностью; вспоминает, как потом жил на автопилоте целую неделю, не способный ни на чем сфокусироваться, пока от Олега не пришла первая весточка.
[indent]Он вспоминает, хотя на эти дни новогодних праздников, на эти холодные, морозные часы, что у них вдруг появилось, он хотел бы забыть обо всем этом и запоминать, жадно впитывать только новые впечатления, новую близость, новые взгляды и прикосновения, не взирая ни на что и ни на кого вокруг.
[indent]Он вспоминает, что для этого ему нужно просто очнуться. Просто прийти в себя.
[indent]Он вспоминает, что тогда его разбудила открытка с кучей штемпелей и засушенным цветком внутри.
[indent]А сейчас?
[indent]А сейчас его будит карканье, грозное и громкое, эхом разнесшееся из ванной.
[indent]Сергей вздрагивает и моргает. А через секунду чувствует себя полнейшим идиотом: потерявшись в эйфории встречи, погребённый под слоем проблем и увязший в воспоминаниях, он совсем забыл предупредить о Марго!
[indent]Под шум чайника и едва пробивавшееся сквозь него хлопанье крыльев Сергей вскакивает, словно ужаленный, и бросается в сторону ванной, готовый любыми доступными способами вымаливать прощения у гордого комочка перьев, уже успевшего показать и свой характер выклеванными клавишами в ноуте Димки, и свою покорность почти мгновенным привыканием к рукам Сергея. Впрочем, вместо возможности извиниться перед запертой в темноте от греха подальше Марго Сергей чуть не получает дверью по носу, успевая лишь чудом вовремя остановиться и отшатнуться назад.
[indent]— Марго! — он выдыхает шумно, и выходит даже забавно: и на вопрос Олега отвечает, и одобрительное кар вороны получает.
Марго, как гордая королева, принявшая капитуляцию враждебного короля, слетает с плеча Олега и уютно устраивается в руках, позволяя Сергею прижать ее к себе, пряча в огромных рукавах растянутого вязаного свитера.
[indent]От близости пернатого комка и тёплого взгляда, каким сейчас Олег на них смотрел, на секунду Сергею становится совсем легко. Легко настолько, что он почти решается ответить на все вопросы друга, попытаться разгладить эту морщинку между его бровями, стереть напряжение в чертах лица.
[indent]А потом раздаётся стук в дверь, и внутри у Сергея что-то холодеет, обрывается, застывает и, ударившись об жесткий пол реальности, разбивается вдребезги.
[indent]Он не успел. И теперь ему придётся — нет, им обоим! — расплачиваться за его ошибку.
— Разумовский!
[indent]Сергей прижимает к себе Марго крепче и, отступая назад, отрешенно думает, что, возможно, ее стоит выпустить в окно. Просто чтобы она не видела того, что последует дальше. Выдыхая, он думает, что его девочка этого не заслужила. Кусая губу, он думает, что она и так настрадалась.
— Сиди тихо. Я разберусь.
[indent]Сергей вздрагивает и смотрит на Олега, пытаясь хоть что-то из себя выдавить, пытаясь напомнить себе и ему, что он — Олег — этого не заслуживает. Сергей вздрагивает, чувствует, как внутри неприятной холодной змеей сворачивается одна единственная мысль: он снова втянул Олега в неприятности.
[indent]Сергей вздрагивает и хочет извиниться.
[indent]Но вместо этого — послушно отступает, оседает тяжело на стул, прижимая к груди нахохлившуюся Марго, и молчит. Как и всегда раньше.
[indent]Шум из прихожей его, конечно, немного отрезвляет. Сергей напряжённо ждёт, слушает, кусает губу и теребит перья Марго. Он ждёт, старается не думать о том, как это ожидание похоже на то, с каким он жил, пока Олег рисковал собой далеко от дома, и понимает, что не может. Он ждёт и боится, что однажды втянет их в неприятности, которые Олег исправить не сможет. Он ждёт и молится, чтобы это было лишь его воображение.
[indent]Чайник со свистом закипает, начинает трещать громче, заглушая шум из прихожей, а потом с грохотом консервной банки отключается, оставляя Сергея и Марго в звенящей тишине.
[indent]Сергей выдыхает.
[indent]А после появляется Олег. С алым, расползающимся по толстой ткани свитера, пятном.
[indent]— Господи, Олег! — Сергей вскакивает со стула и мгновенно подлетает к Волку под звук хлопающих по воздуху крыльев Марго, — У тебя же кровь!
[indent]У Сергея чуть трясутся пальцы, когда он касается чужого бока, задевает подушечками окрасившую их в красное ткань и, подняв на чужое лицо полный то ли испуга, то ли решимости взгляд, бросается мимо Олега, в ванную, с поразительным, целеустремленным хладнокровием перескакивая через распластавшуюся в коридоре прихожей тушу.
[indent]Пока он копается в аптечке, у него холодеют пальцы. Пока он сжимает в ладони бинты, пластырь и перекись, не понимая, что из этого точно нужно, у него в голове каша.
[indent]Когда же он возвращается к Олегу, с удивительной для себя силой оттаскивая его на стул, рассыпая по столу половину аптечки, у него в голове ясно, а пальцы не дрожат.
[indent]Он знает, что должен быть полезен для Олега. И благодарен.
[indent]— Подними, — Сергей выдыхает, задирая немного ткань свитера Олега, и опускается перед ним на колени.
[indent]Он убеждает себя, что не боится крови. Убеждает, что она ему не отвратительна.
[indent]И, кусая губу и глядя на порез, сам верит в это.
Поделиться122020-06-23 09:58:15
Кровь стучит в ушах набатом, костяшки саднят, и Олег не слышит ничего, кроме собственного дыхания. Ему требуется несколько секунд, чтобы полностью прийти в себя, чтобы красная пелена спала с глаз. Когда Сергей касается кровоточащего бока, все проходит. Так хочется перехватить его запястье, чтобы он не пачкал руки в крови. В его крови. Но еще больше хочется ощутить тепло его пальцев, ласку, возможно, похвалу, что он все сделал правильно, что расправился с обидчиками.
- Мне не больно, - он говорит как всегда твердо и ни один мускул на его лице не дергается. На боль ему и правда плевать. Волков руку тянет к лицу Сергея, то ли чтобы просто выставить ладонь перед собой и запретить ему себя касаться, то ли затем, чтобы самому провести кончиками пальцев по его лицу, заглянуть в глаза, отыскать там осуждение или одобрение, хоть что-нибудь. Но не успевает. Сергей, как буйный штормовой ветер, проносится ураганом через комнату и только дверью ванной за собой хлопает. Пока его нет, Олегу бы включить свое хваленое рациональное мышление, которое рядом с Разумовским, понятное дело, никогда не работало.
У них две туши в прихожей распластались. Никто не должен их видеть. И Олег затаскивает за руки сначала одного вглубь комнаты, потом второго. Запоздало проверяет общий коридор - там никого, у соседей все еще долбит на всю громкость тяжелая музыка (может, отчасти, она и помогла, скрыв глухие звуки ударов), все двери закрыты. Нет гарантии, что ни одна из них не открывалась ранее, но раз под окнами еще не воют сирены, значит, время все еще есть.
Волков опускается на корточки, подбирает нож, которым был ранен, вытирает собственную кровь о чистый край свитера, складывает и прячет в карман джинсов. Дальше обыскивает первого. У него ничего интересного, кроме бумажника с мятым, сложенным в четыре раза, листка со списком имен, чьи деньги должно передать “Зубру”, где некоторые были вычеркнуты черным, некоторые красным, а имя Сергея было обведено несколько раз, не находится. У второго при себе оказывается ствол. Обычный макарыч, но уже хоть что-то. Олег уж было подумал, что к ним подослали каких-то клоунов, а не бандитов. Он успевает проверить магазин, и вытащить у верзилы из кармана запасную обойму, прежде чем дверь ванной снова открывается. Пистолет он скоропостижно прячет за пояс джинсов сзади, лист с именами мнет в кулаке - он не успел присмотреться к цифрам напротив имени Сергея, и быстро поднимается на ноги, прочистив горло.
Вряд ли Сергей каждый день видит кровь. Вряд ли ему приходилось иметь дело с вооруженными людьми. Вряд ли он думал, во что все это может вылиться. Олег его, опять же, ни в чем не винит. Если бы он остался с Сергеем этого бы не произошло. Они нужны друг другу, как и всегда. Просто они будто забыли в разлуке и теперь судьба им об этом напоминает. Жестко, не церемонясь.
Олег с тихим выдохом, даже не морщась от щиплющей за бок боли, садится на стул, как этого и хотел от него Разумовский, и думает, что, наверное, ему не стоит уезжать. Особенно после сегодняшнего. Но сможет ли он остаться? Сейчас ему кажется, что иначе и быть не может. Он стискивает зубы, потом резко поворачивает голову на звук голоса Сергея, как по команде. Не находит его перед собой, а потом опускает глаза и видит его на коленях перед собой, не может сдержать шумного вдоха. Он скучал. Так ужасно и безнадежно скучал.
Олег стыдливо прячет взгляд, и приказ Сергея, хоть и с явной неохотой, но все же выполняет - поднимает ткань водолазки вверх, оголяя торс, чтобы облегчить доступ к ране. Теперь Сергей увидит, почему Олегу не больно. Потому что по сравнению с теми рваными, жуткими, белесыми старыми и розоватыми новыми шрамами, этот новый - ничто. Царапина.
Волков глядит усиленно перед собой и старается не думать о том, как Сергей на него посмотрит. Он ведь никогда ему не рассказывал. Да и как рассказывать человеку, которому поклялся всегда быть рядом, о том, что вчера ты чуть не погиб, чуть не оставил его в этом мире одного, и еще неизвестно, что будет завтра? На Олеге, впрочем, все действительно заживает как на собаке. Из лап смерти он рвался, потому что знал, что не может бросить Сергея. Не может сам без него. Зато Марго, белая ворона, расположившаяся на карнизе, смотрит на него с явным осуждением.
- Я обыскал этих двоих. Нашел список, - отчаянно хочется курить, но Сергей не любит сигаретный ядовитый дым. Помнится, когда они съехались, Олег бросил. В армии взялся за старое. Он раскрывает перед лицом скомканный лист. Снова находит выделенное имя. Сумма семизначная. Вздыхает, поерзав на месте немного и кладет список в карман, но он не то чтобы надеялся.
- Как быстро ты можешь собраться? Тут оставаться нельзя. Пришлют еще, и явно кого-нибудь получше этих, - он кивает на распластавшихся в прихожей бандитов. - Вызови, пожалуйста, такси. На любой адрес.
Олег ждет, пока Сергей закончит обрабатывать порез, благодарно кивает ему, и поднимается с места, тянется в карман куртки за телефоном, открывает список контактов, находит нужный, заносит палец над зеленой кнопкой, и вдруг переводит взгляд на Разумовского.
Он хотел отказаться. Ему предложили... подработку в армии, связи с его успехами, и он хотел отказаться ради Сергея. Теперь ему придется согласиться. Ради Сергея. Он все-таки нажимает на кнопку и отворачивается к окну.
- Валерий Николаич, здравия желаю. Да... да, это я. Подумал я над тем, что вы мне сказали и... в общем, поспешил я с выводами. Я согласен, - Олег пытается звучать непринужденно, но каждое слово дается ему с трудом, пока он смотрит на Сергея, в его голубые глаза, в которых читалось непонимание и смятение, желая только одного - прижать его к себе, зарываясь пальцами в его мягкие рыжие волосы. - Скажите, а Зубра вы помните? Прижал я его, Валерий Николаич. Можно будет брать. Подробности пришлю. До связи.
План-то у Олега был. Но он ни нему, ни Сергею не понравится. Волков кладет трубку и прячет телефон. А на душе становится так пусто, стыдно, но другого выхода он не видел. Что ему, одному против своры воровской выходить? Он не мог так рисковать. А с военными он мигом Сергея из этой истории вычеркнет. И никто никогда не узнает.
- В машине объясню. Об этих не беспокойся, вернешься - их уже не будет, - перешагивает через тела в прихожей, чтобы быстрее накинуть на себя куртку и обуться, а потом протянуть Сергею руку. - Пойдем.
Поделиться132020-06-23 20:43:14
[indent]Сергей смотрит на порез, ярким росчерком пересекший бок. Смотрит, как рана скалится на него, словно раскрытый рот. Смотрит, как кровь тонкими, неспешными струйками спускается вниз по загорелой, кажущейся даже еще более темной в свете тусклой лампочки, коже, будто бы слишком жидко разведенная алая краска, небрежно нанесенная на холст.
[indent]Смотрит, но не видит.
[indent]Не видит, потому что под свежей раной на красивого цвета коже виднеются раны старые, зажившие, уже отболевшие свое и хозяина, скорее всего, не беспокоящие. Не видит, потому что шрамы, высеченные картой, иероглифической письменностью, на теле Олега, рассказывают ему историю, которой он до этого не знал, о которой только догадывался, которую воображал перед сном и которую действительно потом видел, в страшных снах, в кошмарах, поднимающих его посреди ночи.
[indent]Теперь же все кошмары в одно мгновение становятся реальностью, оживают, впиваются страхом под кожу, словно острыми, зазубренными когтями, и тянут, дергают ниточки его нервов, заставляют пальцы трястись, пока он пытается смочить марлю перекисью и смыть лишнюю кровь. Теперь все кошмары перед ним, напоминают ему, какой он беспомощный, какой трусливый и как боится — потерять. Потерять Олега далеко от дома, не узнать даже, что с ним случилось, не обнять его больше, единожды отпустив в том чертовом поезде на том чертовом вокзале.
[indent]Теперь Сергей боится уже по-настоящему. Теперь Сергей вдруг словно впервые понимает, что все вокруг — не программа, не код, в котором можно легко переписать строчку и исправить то, что в этой программе сломается.
[indent]И это понимание — ужаснее любого кошмара. Это понимание трусит, заставляет сердце колотиться а пальцы — потеть. Это понимание подталкивает его просто схватить Олега за руку, дернуть на себя и броситься прочь, подальше от этой комнаты, от тел в прихожей, от крови, накапавшей на старенький паркет. Это понимание заставляет лихорадочно перебирать в голове все варианты, которые у них есть и в которых никто их них не пострадает.
[indent]Нет. Не так. Сергей понимает, что это малодушно, глупо и нагло. Сергей понимает, что можно рассмотреть и те варианты, в которых ничего не будет только Олегу.
[indent]Да. Вот так.
[indent]Так будет честно.
[indent]Олег, впрочем, как всегда делает все по-своему. И Сергей, касаясь пальцами краев его раны и осторожно стягивая, понимает, что спорить уже бессмысленно. Понимает, всего лишь коротко взглянув в чужие глаза.
[indent]Понимает, а потому — не спорит. Он знает, что такой выход, наверное, будет для них самым лучшим.
[indent]Опуская свитер Олега и мягко, ласково прижимая ладонью бинт там, где под ним и толстой, рассеченной тканью, скрылась рана, Сергей тихо выдыхает и думает, что зря, наверное, не слушал набожную Капитолину Федоровну, учившую детдомовцев, как правильно просить у Бога заступничества и помощи. Он вспоминает, что в Бога никогда не верил, что считал всегда это россказнями для дурачков, для наивных идиотов, которым просто не к кому было больше обратиться, и ищущих поддержки у того, чего на самом деле не существует. Он вспоминает, что для него религия была лишь источником вдохновения сотен потрясающих художников, поэтов, драматургов, режиссеров.
[indent]Он вспоминает, тихо выдыхает снова и думает, что сейчас, возможно, Бог бы им пригодился.
[indent]А потом Олег поднимается на ноги, звонит кому-то, говорит отрывисто, непонятно и серьезно, и Сергей, стоит лишь тишине порваться и прогнать его отчаянные мысли прочь, вспоминает, что заступник у него есть. Лучше Бога. Лучше, потому что настоящий. Лучше, потому что никогда в жизни не оставлял его.
[indent]Лучше, потому что проблемы он решал по-настоящему. И надежно.
[indent]А потом Сергей моргает, растерянно и неловко, чувствуя себя так, когда Олег снова поворачивается к нему, словно бы пропустил за своими мыслями какой-то важный кусок в своей собственной истории. В чужом голосе строгость, уверенность и серьезность. В чужом взгляде решительность и вера в правильно принятое решение. В каждом чужом движении — заразительная готовность действовать.
[indent]Сергей, впрочем, так не умеет. Он хочет все понимать. Он хочет знать, что делает. Он хочет принимать в этом участие. И теперь уже пришла его очередь не понимать, что творится, и задавать глупые, наивные, совершенно очевидные вопросы:
[indent]— Олеж, что происходит? — Сергей выдыхает негромко, почти не слышно, смотрит прямо в его глаза, серьёзные и суровые, внимательные, и вспоминает невольно, как много для них обоих значит это простое «Олеж». Смотрит, сглатывает и думает, что никто во всем мире больше так к Олегу Волкову не обращается. Его в основном боятся, опасаются, уважают, не замечают. Он для всех «Олег», «Волк», «парень». Он для всех холодный и жесткий, как кусок негнущегося металла.
[indent]Для всех.
[indent]Но, знает Сергей, не для него. Для него он — самый важный человек. Самый близкий. Единственный. И он хочет быть для него таким же, хочет быть полезным, хочет понимать, что творится в жизни дорого ему человека.
[indent]Хочет. Но не может. Потому что не умеет. И потому что Олег его — из защиты и заботы — не подпускает.
[indent]— Олеж, я, конечно, сделаю, что ты говоришь, потому что что-то мне подсказывает, что выбор у меня не особо-то и велик, но я был бы тебе безумно рад, если бы ты рассказал мне чуть больше, чтобы я, по крайней мере, перестал сходить с ума хотя бы из-за этой неопределенности,а оставил себе немного нервов на все другие, — Сергей смотрит внимательно, чуть исподлобья, кусает снова губу.
[indent]Смотрит, но тем не менее — отходит, вызывает такси, записывает на ладони со внутренней стороны марку и номер зачем-то, рядом с полустершейся сточкой кода, и уходит в прихожую, возвращаясь с их куртками, шапками и огромным, потрепанным, словно прошедшим войну, шарфом, в который планировал плотно укутать Марго, не собираясь оставлять ее здесь с черт знает кем. И тем более не собираясь оставлять ее с Димкой.
[indent]Готов он уже буквально через пару минут. Готов и тянется к Олегу, сжимая его ладонь, переплетая их пальцы и плотно прижимая к груди комок из вязаного шарфа, в котором едва ощутимо шевелилась, стараясь сохранить тепло, Марго, не выказывая наружу даже носа.
[indent]— И что дальше, Олеж? — он поводит плечами, смотрит на него внимательно и выжидающе, и выдыхает, — Пока похоже на какой-то плохой русский сериал, что по НТВ крутят. И от этого мне как-то не по себе.
[indent]Он тихо фыркает и опускает взгляд. Он бы, наверное, такой сериал смотреть не стал. Но выбор у них, к сожалению, не велик.
Поделиться142020-07-13 15:28:48
«Что происходит, Олеж?»
Волков застывает, потому что ему нужно время, чтобы собраться и вынести непонимание и страх в глазах Сергея. Непонимание и страх, от которых он, увы, не может избавить, а больше всего в жизни Олегу не нравилось чувствовать себя беспомощным. Особенно когда дело касалось Сергея. Ему ведь больше всего в жизни хотелось чувствовать себя нужным, быть для него плечом, на которое всегда можно опереться, быть тем, кто всегда поймет, кому можно доверять, и кто всегда будет просто рядом. И когда хоть что-то из этого не получалось у Волкова его коптящий скрежещущий механизм, словно старая военная машина, что был вместо сердца, ломался сходу и вставал намертво.
Сейчас Олег попросту не мог ответить. Он лишь напряженно молчал и хмурился, надеясь, что Сергей не станет и дальше выпытывать из него правду, плод которой оказался слишком горек даже для самого Волкова, а сделает то, что попросили. Это жестоко, он знает, но другого выбора у него нет. Им нужно быстро покинуть общежитие, и тогда, возможно, у Олега появится шанс объясниться.
- Пожалуйста, пойдем со мной, - он цедит сквозь зубы, потому что ему самому не нравится произносить эти слова, но он уже, в конце концов, выбрал этот путь и отступать было некуда. Пусть сейчас он пользуется доверием Сергея, но эта жертва должна спасти Разумовскому жизнь. Олег просто надеется, что его простят. Он не успел сказать о том, что планирует остаться, конечно же, но не в его стиле утаивать хоть что-то. Он и так сейчас стремился оттянуть момент, когда нужно будет признаться, и совершенно этим не гордился.
То, как заботливо Сергей кутает птицу в шарф заставляет Олега улыбнуться едва заметно, а потом почему-то виновато опустить глаза, как будто вдруг почувствовав себя здесь совсем лишним. Как будто он на своих сапогах, что топтали словно пропитанный кровью алый песок, принес в мир Разумовского раздор и войну. Точно он все испортил, пытаясь исправить.
Как только ладонь Сергея касается его собственной, Олег сжимает ее пальцами и тянет прочь за дверь, быстрее, сбавляя шаг только у выхода на улицу, где за стеклом своей сторожевой будки их провожала взглядом уставшая консьержка – ей Волков беззаботно улыбается, чтобы все выглядело так, будто они с Сергеем просто решили погулять. В метель, да, но кто вообще заберет этих молодых, верно? Олег надеется, что так консьержка и подумала.
- Дальше мне нужно позвонить еще раз, - он придерживает для Сергея дверь, но выходит первым, чтобы осмотреться, заведя руку назад, держась за рукоять пистолета. Снежная буря скрывает и их, а прицел с тепловизором у обычных московских бандюг вряд ли найдется. Это в горячей точно о таком приходилось волноваться, но от привычки Олег избавиться все равно не мог.
Волков кивает, сигнализируя, что выходить можно, они в миг доходят до машины – Олег лишь кивком «спрашивает», тот ли автомобиль им нужен – и садятся внутрь. Замерзнуть Волков не успевает, но жаром салона, который за день перевозит десятки самых разных людей, его все-таки обдает.
- Вот молодые, дома не сидится, по музеям в пургу ходите, да? – Олег сначала не понимает фразы престарелого водителя, брошенной с явным среднеазиатским акцентом, а потом замечает на небрежно воткнутом в пластмассовый держатель экране телефона с жирной трещиной адрес. Третьяковская галерея. Первое место, куда они с Сергеем зашли, едва поступив.
На Олега созерцание картин и антиквариата разного толка нагоняло беспросветную зеленую тоску. Но стоило Сергею показать ему пару полотен с изображением с достаточно экспрессивными и подробными изображениями кровопролития и войн, и начать рассказывать их историю, как Волков ловил себя на мысли, что не может оторваться.
- Ага, - Олег отзывается, когда машина уже, напрягая из последних сил всех полумертвых лошадей у себя под капотом, начинает пробиваться сквозь летящий в лобовое стекло, точно град пуль, снег. Нахлынувшие вдруг воспоминания заставляют его задуматься, как они, нет, как он, будучи семнадцатилетним подростком с ветром в голове и пустыми карманами, но крепкими кулаками, стал тем, кто он есть сейчас.
Позвонив в штаб генералу у него было ощущение, будто он подписывает контракт с дьяволом.
У него времени на разъяснения всего пару секунд, пока он набирает номер.
- Ребята из армии, они… помогут, в общем, - Олег бросает короткий взгляд на Сергея, прислоняя трубку к уху. Он, конечно, и не надеется, что этот ответ хоть сколько-нибудь удовлетворит Сергея. Разумовский самый умный из всех людей, что он знает, естественно он поймет, что Олег ему очень многое не сказал.
- Но мне нужно будет сделать кое-что взамен, - он говорит быстрее, пока телефон отзывается в ухе только долгими монотонными гудками. - Я хотел… - и тут на том конце берут трубку, Олегу приходиться оборвать речь посреди предложения и переключиться на другой разговор.
Он отвечает уже на арабском. Так уж принято. На родине они общались на другом языке, а на чужбине – на родном. Кодировка такая, пусть и слабенькая, но и информация, что ей предавали, на самом деле, только хуже сделала бы тем любопытным ушам, для которых не была предназначена.
На Сергея Олег старается не смотреть – просто утыкается взглядом в окно, за которым едва разглядеть можно было проносящиеся по встречке машин, чтобы снова не видеть тот взгляд. Непонимание и страх. Кажется, они мельком все равно отражаются в поверхности небрежно тонированного стекла.
Говорит Волков долго, но до галереи они, разумеется, не успевают доехать.
- Высадите нас прямо здесь, пожалуйста, - он сует несколько купюр водителю, оплачивая поездку, ждет, пока тот притормозит у обочины и выходит наружу, утаскивая за собой Разумовского. Олег снова усиленно отмалчивается, поправляет завернувшийся воротник на сергеевой куртке, и тянет его за предплечье за собой, во дворы, где можно бы было спрятаться от снега и хоть на пару минут остановиться. Сергей, Олег прекрасно знает, к таким резким поворотам в своей жизни не привык. Но успокаивать его Волкову было нечем.
- Тебе придется побыть приманкой.
Отредактировано Oleg Volkov (2020-07-13 15:29:37)
Поделиться152021-04-06 11:12:40
[indent]Сергей стискивает пальцами чужую руку, переплетает их с Олегом пальцы, и отступает за чужую крепкую спину, стараясь спрятаться от холода, обдавшего стоило лишь им выйти на улицу, а после — прижимает торопливо шарф с Марго к себе крепче.
[indent]Запоздало и немного рассеянно думает, что поза у Олега какая-то странная, но оперативки обдумать эту мысль попросту не хватает, и хоть холод гонит прочь усталость и сонливость, которые еще не выгнало происшествие в комнате, недосып все равно дает о себе знать, и голова варит где-то процентов на семьдесят от своей привычной производительности. Хотя это, наверное, давно уже. Иначе как объяснить, что он вообще в такое вот дерьмо вляпался?
[indent]Хотя, наверное, объяснение было.
[indent]Было. В том, что Олега — не было. А если нет Олега, то и со здравым смыслом у Разумовского резко наступали какие-то проблемы, как у петуха, потерявшего свою голову и принявшегося бессмысленно носиться по двору в поисках столба, который его наконец-то остановит.
[indent]Ну что же, столб его нашел. А вот что дальше?
[indent]Дальше — хрен знает. Хрен и большая, непонятная, пугающая до чертей, неизвестность, в которую он втянул Олега, даже не спросив его мнения. Как и всегда.
[indent]Позади — тепло тамбура, безразличие Прокофии Васильевны, два бессознательных тела в разгромленной комнате и работа почти что всей его жизни, которая, если пропадет, утащит его за собой в цифровой, бесконечный ад. Впереди — снежный буран, непроглядный, как белоснежная стена из крупы, холод, пробирающий до костей, и темная, пугающая неизвестность, заставляющая чувствовать себя героем "Хребтов безумия", шагающих в метель под своды храмов Древних, совершенно не представляя, что ждет их за невозможной геометрией зеленоватого, как обмылок, камня. И не то что Сергей не доверял Олегу, нет, наоборот, никому больше он довериться бы и не решился, но... от веры неизвестность все равно никуда не исчезала, и все, что менялось — это количество жертв, шагающих прямо в пасти шогготам.
[indent]И наверное Сергею бы не ныть и не трястись, пока Олег снова рискует, надрывается и решает за него его проблемы, но вот такой за Разумовским был грешок — он может и не был хозяином своей жизни в полной мере, зависимый то от случая, то от чужой милости, то от надежных, теплых, любимых рук и крепкого плеча, но он предпочитал хотя бы понимать общую канву сюжета той пьесы, что по забавному стечению обстоятельств скрывалась под обложкой книги с названием жизнь.
[indent]Сейчас он не мог предсказать сюжет дальше, чем на строчку, ровно как не мог отпустить чужой руки, стискивая пальцами сильные, грубые пальцы с таким же отчаянием, с каким цеплялся за них ночами в той съемной однушке, пока они были счастливы буквально мгновение, или там, на перроне, где так и не смог выдавить из себя ничего умнее тихого, задушенного до скорого, которое на самом деле наступило так не скоро.
[indent]Сейчас он как нельзя сильнее чувствовал себя слепым котенком, который вывалился из коробки и теперь отчаянно пытался найти путь обратно, в безопасность, туда, где тепло, где защита, где высокие, надежные стены дома. Вот только он, вываливаясь, эти стены, кажется, сломал, подвергая опасности все, что так любил и так отчаянно пытался сохранить, и в почти безумной попытке это сделать, собственно, все и руша.
[indent]Марго возмущенно каркает в шарфе, привлекая всеобщее внимание, и Сергей, моргая, возвращается в реальность, будто вспоминая, что мир не существует внутри его головы, не заперт в бесконечной анфиладе музейных залов, в которые сложились все картины, которые он так любил разглядывать, гуляя по музеям с Олегом, скучающим, но отчаянно старающимся показать, что ему хоть сколько-то интересны эти старые куски ткани, съедавшие иногда целые десятилетия жизни художника, а сейчас едва ли отнимающие пару секунд внимания посетителей, которым просто нужно поставить галочку в своем туристическом чек-листе, и не закодирован в строчке из нулей и единиц.
[indent]Водитель — заинтересованно смотрит в зеркало заднего вида с беспечностью человека, решившего сегодня ночью перед Новый годом покончить жизнь самоубийством, последний раз выехав на дорогу и прихватив с собой каких-то незадачливых зевак.
[indent]Марго — пытается хлопнуть крыльями в плену шарфа и ерзает, захваченная белоснежным пленом, скрывающим от нее блеск фонарей.
[indent]Олег — что говорит, кажется, на арабском, но Сергею легче понять двоичный код в кодировке и перевести его на человеческий, чем разобраться в витиеватом, каком-то лающем иностранном наречии.
[indent]Сергей — моргает снова, и все, что он хочет — сказать, что Олегу не идет этот язык, и шрамы, которые он нахватал там, на службе, ему тоже совсем не к лицу. Нет, он, конечно, сразу же добавит, что он все такой же красивый и сильный, но куда больше ему шло расхаживать по однушке без футболки или просто лежать посреди ночи без всего, тяжело дышащим и таким идеальным, что бездумно хотелось схватиться за альбом и карандаши...
[indent]Сергей — сглатывает.
[indent]А Олег — просит остановить машину.
[indent]Вылезая обратно в метель из душного, невкусного, спертого тепла салона, воняющего тем угодно, но не уютом, которого хочется в холодный зимний вечер, Сергей думает, что дела у них совсем плохи, раз Олег до сих пор не трясет его за плечи и не спрашивает, почему он молчит всю дорогу, ведь обычно его, в общем-то, не заткнешь.
[indent]Значит, понимает Разумовский, дела у них совсем плохи.
[indent]— Приманкой?
[indent]Он повторяет слова Олега, как эхо, которое, не мети с такой бешеной силой метель, наверняка бы и без того раздалось в этом типичном тихом московском дворике, которые, хоть и не славились архитектурой питерских, но все равно имели свое очарование. Раньше Сергею даже нравилось прятаться в них с Олегом от чужих любопытных глаз.
[indent]Сейчас его это не на шутку пугало.
[indent]Раньше он наслаждался уединением, пытаясь урвать каждую секунду и, возможно, каждый поцелуй.
[indent]Сейчас его трясло не от предвкушения, а от чистого, незамутненного ужаса и непонимания.
[indent]Раньше // сейчас.
[indent]Раньше, впрочем, и трава была зеленее, а на чужом сильном теле были максимум синяки и, если повезет, пара шрамов от неосторожных детских игр на улицах, когда ничего страшнее ледышки в бровь или края крыши гаража в мире не существовало.
[indent]Сейчас же было пугающим, неопределенным и сплеталось из чего-то, что Сергей не понимал от слова совсем, и стоил свою картину мира не на эмпирических данных, а на слепом щенячьем доверии Олегу и вере в то, что пока она рядом — ничего плохого не случится.
[indent]Это, конечно, была правда. Но правда, к сожалению, применимая лишь к Сергею.
[indent]А если так, имеет ли он хоть какое-то право его втягивать? И, что важнее, не поздновато ли об этом думать?
[indent]— Я... ладно. Да. Конечно, Олеж. Как скажешь, — после долгого молчания Сергея словно прорывает и он, затараторив, торопливо кивает, будто его согласие нуждалось в подтверждении, а потом — вскидывает лицо, инстинктивно и на рефлексах подаваясь ближе к Олегу.
[indent]Еще час назад он говорил себе, что не хочет ничего усложнять, пока Олег не даст понять, что спустя столько времени он — не против.
[indent]Еще час назад он убеждал себя, что он должен быть разумным.
[indent]Впрочем, еще час назад он не втянул Олега в игры, в которые сам так и не научился играть, а Олег, словно в наказание, не просил его быть приманкой. В прямом смысле этого слова.
[indent]Так что, полагает Сергей, правилами часовой давности можно пренебречь.
[indent]Думает.
[indent]И — торопливо, порывисто, тревожно и почти отчаянно целует чужие холодные, обветрившиеся на морозном воздухе, губы, такие непривычно жесткие, что, кажется, и не родные вовсе, будто оттуда, из мира вечной жары, вернулся не его человек, а его точная, но так и не сумевшая воспроизвести все до конца, копия.
[indent]Целует — и почти сразу отступает, нервно облизываясь, только лишь Марго снова в руках, как в клетке, забилась. А потом — сразу выдыхает:
[indent]— Так... что мне нужно сделать?
[nick]Sergey Razumovsky[/nick][status]white crow[/status][icon]https://i.imgur.com/GSzUXZ6.png[/icon][fandom]Bubble comics[/fandom][lz]зима укрыла зажжённый город, и мы уходим подземным ходом, тyда, где снег и белей и чище, тyда, где время нас не отыщет[/lz]