Всё, что видишь за ветвями – всё не я.

Во дворе играют в салочки. Олег, как всегда, водит. 

Ему больше всего нравится сказка про мальчика, который кричал “Волк!”. Нравилась, потому что в ней, разнообразия ради, побеждает зверь. Ему не вспарывают брюхо и не набивают камнями, чтобы утопить в реке, и не сжигают в печках. Олегу всегда невдомек было, почему это волк всегда плохой? Почему в конце его всегда убивают? Разве волк виноват, что ему надобно есть? Он спрашивает у воспитателей. Ему отвечают, что в сказке обязательно должен быть кто-то злой, чтобы его победить. Олег упрямится и говорит, что волк тоже должен когда-нибудь победить. 

Он всегда “болеет” за плохих. Хорошие ему не нравятся.

Ребята разбегаются в разные стороны, не то как овечки, не то как поросята, и Олег думает, что за волка он отомстит, если всех переловит. Кричат, как тот мальчик в сказке “Волк!”, и Олег только быстрее бежит. Одного за руку ловит, второго за плечо. И так всех на скамейку сидеть и отправляет. С ним, говорят, играть так неинтересно, но убегает Олег плохо, зато догоняет - в миг. В прятках у него та же беда. Ищет отменно, прятаться не умеет вообще. Ляжет в кустах, исколется весь ветками, еще и комары его пожрут, и найдут самого первого. 

Больше всего Олегу нравится играть в войнушку и пинать мяч. 

Его всегда командиром выбирают и “автомат”, представляющий собой обычную палку, у него самый лучший, потому что похож больше всего на настоящий. Олег эту палку обточил ножичком, который с кухни умыкнул (нашли потом, правда, под подушкой, отобрали, еще и по ушам надавали, и на месяц целый наказали), фломастером нарисовал детали. У них окоп в песочнице и крепость на площадке, где горка стоит. Зимой играть интереснее, потому что можно “стрелять” снежками и валять друг друга в колючем снегу. 

Мяч они гоняют летом в пыли, на мелких камешках скользя потрепанными сандалями и кроссовками, клубы бурые песочные в воздух поднимая. Старый такой мяч, потертый от пинков, серый от грязи, с нитками торчащими, но спускал он совсем нечасто. Олег бьет ногой со всей силы и мяч летит в ворота, но он не рассчитал, и вместо того, чтобы в сетку рваную удариться, минуя вратаря, мяч ударяется с грохотом ужасным о железную раму и рикошетит куда-то в сторону. Все замирают, а Олег бежит поглядеть, куда приземлился мячик. А приземлился он в итоге крайне неудачно. Прямо в раскрытую книжку и чуть не ударил по чье-то конопатой голове, которая кажется Олегу знакомой, но, хоть убей, имени, на которое голова должна повернуться и обратить на него свое внимание, он не помнит. Волков быстро забирает мяч, как будто боится, что рыжий мальчик его съест, или лопнет, или запульнет со злости в канаву. Потом смотрит на книгу. Испорченную безнадежно. Ударом порвало страницы и запачкало грязью бумагу.

- Вот блин. Давай я тебе свою отдам взамен? После тихого часа. 

Книжки Волков не то чтобы уж очень ценил. Да и у них у всех не было тут ничего “своего”. Книги давались в библиотеке, но не многие вообще их оттуда брали. Только зубрилы всякие, каким, наверное, и был этот мальчик с рыжей копной волос и россыпью веснушек на бледном лице, в противовес олеговой смуглой коже и волосам цвета темного шоколада. 

- Меня Олег зовут, - подает ладонь раскрытую, немного замешкавшись. Надеется, что пацан на него не слишком в обиде. В конце концов, он пообещал загладить вину, но все еще почему-то чувствовал, что должен что-то еще. Например имя взамен на чужое. Он улыбается щербато, когда руку в ответ все-таки жмут, и убегает сразу же, потому что его кто-то окликает. 

О мальчике он забывает, как будто его и не было никогда. Никто не приходит к нему за обещанной книгой. И воспоминание теряется. Потому что Олег умеет жить только в настоящем. 

Поиграем давай с тобою? Прячься!

На уроках Олег зевает и смотрит в окно, мечтая сбежать. Учится ему вроде нравится. И оценки у него вроде ничего. Но ему интереснее играть, как и любому другому ребенку.

У Олега нет друзей. На самом деле он просто мальчик с волчьими глазами, которого иной раз не хотят звать с собой в прятки или в салочки, потому что у него слишком хорошо получается. Но всегда первым берут в команду в футбол или войнушку, опять же, потому что у него слишком хорошо получается. 

Задирать его никто не задирает, и сам он никого не мучит. Зачем? Этим только дураки занимаются. Хотя пару раз он портфели у девчонок стаскивал и прятал в мальчуковом туалете, и дверь держал вместе с другими пацанами, когда одна все-таки решилась зайти и они ее тут же заперли. Огребли они все потом здорово. Поэтому Олег быстро это дело бросил. Месяцами наказанным сидеть ему не нравилось, но правила не нравились тоже. Ходи на уроки, читай книжки, делай, в общем, все, что не нравится. Вот Олег и упрямился. 

Ему было все равно, если кто-то становился объектом всеобщей травли. Кому в рюкзак набрасывали горсти земли с жуками и червями, чьи тетради с домашкой рвали перед уроком у самой злобной учительницы. Олег и бровью не поведет. Он не присоединялся, старался по крайней мере. Иногда все-таки приходилось, чтобы на него самого не набросились. Но всем, кто пытался, Олег сразу давал понять, какое это гиблое дело - доставать его. Потому что бил Олег больно. Всегда как вдарит, так до слез. И дальше атака просто захлебывалась вместе с главарем, севшим на задницу и пускающим сопли. 

Но не все могут дать сдачи. Олег не знает, почему толкает этого хохочущего мальчишку, вырвавшего из чужих слабых пальцев альбом с рисунками. Волки из сказок так не поступают. И он совсем не из хороших ребят, но почему-то спиной своей мальчишечьей загораживает чужую маленькую фигуру, осевшую на землю. Одному он сразу разбивает губу и тот убегает звать воспитательниц, потому что Олег опять дерется. Почему-то ему слышится, как мальчик с рассеченной губой кричит “Волк!”. У второго он пытается забрать альбом, хватается крепко, мнет страницы, скалясь. 

- Отдай! - рычит Олег, тянет сильнее, и в его голову совсем не приходит мысль о том, что бумага - материал хрупкий, и альбом просто рвется на две части. Одна остается в руках у Волкова, вторая - у другого мальчишки, но тот бросает ее на землю, наступает ботинком, и убегает, смеясь. Олег же поджимает губы, садится на корточки рядом и две половинки пытается соединить.

- Может склеим, а? - спрашивает, пытаясь оттереть след от подошвы со страницы альбома. На рисунки он невольно заглядывается. Странноватые, но Олегу нравится. Никто красивее не рисует. Но альбом, кажется, восстановлению не подлежит. Если бы еще суперклей достать - тогда еще можно было бы. А так - обычный канцелярский, которым они цветную бумагу на уроках аппликации собачат, - не сработает тут. 

- Или я его догоню и побью. Хочешь? - и Олег сразу предлагает альтернатору, поднимаясь на ноги и протягивая руку рассевшемуся на земле мальчишке. Сергей - он вспоминает - его зовут Сергей, и он постоянно не дается остригать свои длинные лохмы. 

Волков хмурится. Поколотить обоих хулиганов ему ничего не стоило. Хотя бы за то, что они побежали ябедничать - трусы, да и только. А защищать Сергея ему понравилось. Сразу чувствуется, что даже если накажут - оно того стоило. 

- А нарисуешь меня? Вот так: на коне, с автоматом, - Волков корчит лицо, изображая, каким оно должно быть на рисунке. Ему всегда хотелось коня. Пусть даже нарисованного. Черного или серого в яблоках. Автомата хватало деревянного. 

Он не хочет, чтобы мальчишка с рыжими волосами и небесными глазами плакал. А еще он кажется понял, почему волк постоянно проигрывал в сказках - у него просто не было стаи. 

Все это теперь кажется сном, о котором Олег думал перед тем, как потерять сознание, но он ему так и не приснился.

Кем будешь? – Я буду волчком.

- Так мы украдем! - чтобы ответить, Олегу даже секунды думать не приходится. Слова срываются с языка, едва Сережа, прижимающий к себе обрывки альбома, успевает договорить. Волкову только повод дай, он уж не раз с воспитательского стола и шоколадки таскал, и очки один раз умыкнул - такие глупые, с огромными толстыми линзами - которые они с ребятами и разбили, когда играли, и похоронили на площадке под горкой осколки. 

Любой из детей бы покрутил у виска, если бы прознал про план Олега залезть в кабинет к самой злой воспитательнице. Об этом месте разные истории среди ребят ходили. Что он забит сладостями, мороженым и самыми лучшими игрушками. А Наталья Михайловна просто настолько злобная ведьма, что все это отбирает у детишек и прячет под замок у себя в логове, как бережливая паучиха делает запасы, консервируя детское счастье за закрытой дверью. 

- Ну... ты отвлекаешь, а я забегу, найду карандаши, дам тебе сигнал, - голос у Олега сбивается, когда он начинает излагать свой гениальный план. Говорит слишком быстро, воздуха не хватает, и приходится ему остановиться, чтобы вздохнуть глубоко и продолжить, а за одно и сигнал придумать. Он лезет рукой за ворот футболки и показывает рыжеволосому мальчику свой кулон, свое единственное сокровище. Вещь, которая была у него с рождения (по крайней мере, по приданию и стоической детской вере, взросшей на сказках про богатырей - молодцев, у которых всегда был какой-нибудь талисман, придававший им необыкновенную силу), и которая была действительно его, а не казенная, как вся его одежда, как его кровать и ужин. 

На волчий клык смотреть, закованный в блестящее серебро, он не доверял никому. В этом месте быстро понимаешь: все, что дорого - отнимут, потому что у самих этого дорого нет. Серебро блестит в лучах июльского солнца, когда Олег крутит кулон в руках, позволяя свету отразиться от зеркальной поверхности металла и отбросить на стену яркого солнечного зайчика.

- Сделаю так, и беги, - он прячет кулон, улыбнувшись. Говорит уже шепотом, потому что для него игра уже началась. Он будет первым, кто увидит склад конфет и игрушек. И обязательно прихватит парочку с собой - для себя и для Сережи. Военные трофеи, надо же потом всем как-нибудь доказать, что они действительно это провернули. 

Олег хватает своего нового друга за запястье и отпускает только когда они стоять у огромной, по меркам ребенка, двери в кабинет воспитательницы. 

- Ну давай, стучи, - Волков прячется, чтобы прошмыгнуть внутрь, когда Наталья Михайловна выйдет посмотреть, кто посмел нарушить ее покой, точно, как Змей-Горыныч в сказке. Когда дверь все-таки открывается, после того как Сережа очень тихо стучит в первый раз, а потом - с подачки Волкова, мол сильнее надо, чуть громче во второй, Олег придерживает ее пальцами и шагает неслышно за порог. 

Каково было его разочарование, когда он увидел, что никаких гор вкусностей и игрушек в кабинете их детдомовской драконши не было, заместо них были горы каких-то неинтересных бумажек, кружка с остывшим чаем, большой скрипящий стул и покосившийся стол, у которого вместо ножки была толстенькая книжка, на корешке которой значилось “Война и мир”. Карандаши лежали прямо на столе. Рядом со складным ножичком, кажется, тоже изъятым у кого-то из детей, и рамкой с фотографией какой-то девочки с огромным розовым бантом на голове, которую Олег никогда не видел, как и не видел, чтобы на рамках когда-нибудь крепили черную ленточку снизу, в углу. 

Волков хватает коробку с карандашами, а после, выбравшись из кабинета через окно и грузно приземлившись на мокрый после дождя асфальт (благо, что падать ему всего на свой рост с небольшим), подает Сереже условленный сигнал, вытянув руку с кулоном и подпрыгивая так, чтобы мальчик точно увидел, как на стене рядом пляшет яркий блик. 

После этого с другим подельником Олег себя больше не представляет. У Сережи на удивление хорошо получается заговаривать людей, так, чтобы они ничего кроме блестящих голубых глаз и невинной улыбки не видели. И на Сережу никто никогда не подумает, что это он оценки в журнале исправлял, или что это он с уроков убежал с Волковым под ручку, а не был занят в библиотеке с каким-то важным несуществующим заданием. 

Сон или нет, но Олег видит это лето слишком ярко перед глазами, когда его тошнило и душило от запаха сирени и черемухи, когда они вместе через забор лазали, сдирали где-то коленки по гаражам и спальным районам, стараясь объять мир, что не заканчивался пределами их окруженного березовой рощей детдома. 

Тогда было тепло, а сейчас - так холодно, что едва получается зубами не стучать. Олег толкает дверь и приносит с собой вихрь снежинок, запах пороха, и незаживший шрам на скуле. Грубо зашитый. Линия и точки. В зобу спирает от запаха этой дурной сирени. 

- Волков, ты что ли? - консьержка тут так и не поменялась, в этом общежитии. Олег кивает, но уверенности в глазах старенькой полной дамы, глазеющей на него из-за стекла своей коморки, не прибавляется. Тогда он стягивает шапку. 

- Я, Прокофия Васильевна. Разумовского мне надо. Сергея. 

Снежинки на ресницах тают, Олег смаргивает воду, и она падает на щеки, бежит к подбородку. Он не помнит, когда плакал последний раз. Кажется, когда разбил губу и прикусил язык до крови, когда неудачно спрыгнул с гаража и ударил себя коленями по подбородку. 

- А-а-а, ну конечно. Чудика. Так ты на этаж поднимайся, его из комнаты не выпнешь. Даже когда тараканов травили - сидел там у себя. Сто четвертая, - Олег почтительно кивает в ответ, хотя консьержка уже этого его жеста не видит - разворачивает газету со сканвордами снова перед лицом и, кажется, вовсе забывает о его существовании.

А Волков уже летит вверх по ступеням. 

Находит нужный номер на двери и стучит, не медлит, потому что так легче. Оторвал, как пластырь, и все. 

- Че надо?

Дверь открывает сосед Сергея - мерзкий тощий прокуренный тип с похмельем. Олег его на голову выше не только ростом. 

- Погулять надо. Тебе, - комкает в кулаке его футболку и коротко смотрит в глаза, как видит страх, так сразу вышвыривает вон в одних тапках, и закрывает за собой дверь. Не знает, стоит ли разуваться, а потом просто заглядывает вглубь комнаты - там маяком горит синий экран сережиного ноутбука. 

- Сереж? - Олег назвал его Сергеем только когда за что-то на него злился, и то это проявлялось только в использовании его полного, серьезного имени, и никак иначе, потому что обижаться на Разумовского Олег совсем не умел, и все, что бы он не вытворил, Волков принимал с завидной выдержкой, порой просверлив его взглядом насквозь, порой пообещав, что в следующий раз точно голову ему открутит, но все же разгребая любую заваренную им кашу. В этот раз это у Сергея было полное право имени Олега даже не произносить. 

Равнодушие измеряется годами права переписки и фотографиями песчаных дюн - его жалкими попытками высказаться.

Отредактировано Oleg Volkov (2020-05-30 09:26:49)

не прощайся со мной, улыбнись и вперед
аккуратнее будь - за окном гололёд

Олег тихо смеется в кулак, когда где-то в глубине комнаты слышится грохот и голос, чистый, встревоженный немного, по которому он так невозможно, мучительно скучал. В уголках глаз предательски щиплет, а где-то в горле застревает вся невысказанная им, да и не вместившаяся бы в каких-то жалких пятнадцать минут по телефону, и то эта была роскошь, и ней Волков даже по-своему привык, как привыкает пес к объедкам со стола. 

Олег и удивиться толком не успеет, только заметить метнувшийся к нему всполох рыжих волос и поймать птицей спикировавшего к нему в объятия Сергея - он чуть с ног Волкова не сбивает. 

Пальцы озябшие, раскрасневшиеся и еще не полностью вернувшие себе чувствительность по колючему старому свитеру его скользят на затылок, путаясь в волосах, ловя жадно его тепло. Он жарче, чем солнце Ливии, нежнее пустынного ветра, шлифующего лицо песком. О холоде Олег забывает - от него в напоминание остается только легкое покалывание на щеках и на кончиках пальцев, а может быть он просто краснеет безбожно. Собаки слишком долго помнят, кто им дал тепла и руку, что погладила когда-то. 

Олегу ничего не хочется. Только стоять вот так в узкой темной прихожей в крепких объятиях Сергея, прижимая его к себе. Без слов, без движения, с бурей за окном, задувающей ледяной ветер в щели старой деревянной рамы. Он слышит только вой метели и свое дыхание, сплетающееся с чужим. 

Мыслями возвращается, когда на теле у него были максимум синие пятна гематом, когда он неаккуратно задевал ломтями косяки в их крохотной однушке где-то у черта на куличиках, а не шрамы от пулевых. Олег предпочитает не сравнивай, чтобы, не дай бог, не начать жалеть. А он и так корил себя слишком часто и по чем зря, чувствуя, будто откупается от Сергея, переводя ему практически все, что получал в армии. Ему-то тратить негде и не на что, а Разумовскому давно новый ноут хотелось, помощнее, на какой Олег, будучи студентом заработал бы, наверное, только к выпускному. 

Где он счастливее: здесь, рядом с самым дорогим, или в окопе с автоматом наперевес? Отвечать на этот вопрос Олегу не хотелось. 

- Сюрприз.

Волков улыбается, не отпускает от себя ни на шаг, а наоборот сам шагает ближе, подхватывает легко в воздух, обхватив руками Сергея за пояс, кружит, а потом ставит на пол и отстраняется вдруг - он пробует дистанцию, не уверенный, поменялось ли между ними что-то, но голос Сергея звучит так мягко, что сомнений у него почти не остается, и только поэтому он позволяет себе так вспыхнуть, в объятия вкладывая гораздо больше смысла, чем в одно единственное брошенное слово. Как и всегда. Олегу проще сделать сразу, чем сказать - он слишком привык доверять телу больше, чем языку. 

А рука все равно к чужой щеке тянется, потому что потеря тепла ощущается слишком остро. По глазам Сергея, ясным и счастливым, Олег видит - все нормально, все хорошо, главное, что вернулся. Разумовский каждый раз старательно в голосе тревогу прячет, когда они созваниваются, но Волков знает, что на том конце провода он вздрагивает от редко доносящихся хлопков выстрелов и криков на непонятном ему языке. Что он скажет, если Олег снимет с себя водолазку? Спросит ли о каждом рубце на необычно смуглой для этого времени года коже? Прижмется ли губами, надеясь, что сумеет стереть все? 

Олег большим пальцем по скуле острой чертит, глазами жадно за образ хватается, и сердце нервное сбивается, потому что он такой же в точности, как Волков его помнит. Только полегче стал немного, и Олег мысленно сразу пролистывает кулинарную книгу, выбирая уже, основываясь на возможностях общажной плиты, чем будет потчевать Сергея. Хотя ждать необязательно. Кое-что с собой у него все-таки есть. 

- Зимой нужно есть мандарины, - говорит с улыбкой, протянув Разумовскому полный пакет огромных, по размеру больше напоминающих апельсины, мандаринов, выудив его, шурша пластиком, из сумки. Он все еще поверить не мог, что у него получилось вырваться на новогодние. В армии вообще как-то про праздники забываешь, и не икаешь даже, когда президент в своей речи перед курантами упоминает солдат, защищающих свою родину в чужой стране. По гражданке Олег не скучал особо, если честно: ни по суетливой Москве, ни по зимним холодам, а вот по Сергею - каждый миг. 

- Что за хмыря к тебе подселили? Не достает? Может припугнуть его, а? - не то чтобы Олег не напугал вышеупомянутого хмыря до дрожи в коленках едва объявившись на пороге и выгнав его в одних тапках прочь, да и Сергей сразу же упрется ему плечами в руки и попросит не обижать никого из-за него, но с желанием защищать Разумовского, даже когда тот этому противился, Волков ничего поделать не мог. 

Он стаскивает с себя верхнюю одежду, вешает на крючок, сапоги мокрые от растаявшего снега оставляет в прихожей. Краем глаза подмечает стопку открыток с приклеенными к ним с обратной стороны вместо текста засушенными маками. 

"Писать ничего нельзя, Волков. Адрес говори и все." 

А так даже, наверное, легче - подумалось Олегу в тот момент, когда их ротный его одернул, увидев, как он шкрябает ручкой по плотному белому картону, безуспешно пытаясь подобрать слова. А иногда они сами проходили, и тогда мукой было давить их в себе, оставляя только мак с крошащимися в пыль красными сухими лепестками. 

Олегу хотелось порой написать по осени.

Одевайся теплее. 

И все.

Или запоздало поздравить с днем рождения хоть когда, хоть раз, потому что черт его знает - отправляют ли его пустые открытки вовсе, и находят ли они адресата.

А еще чаще просто спросить.

Как ты там?

- На тебя тут жалуются, что не выходишь никуда совсем, - Олег прячет руки в карманы джинсов и ощущает себя стеснительным подростком, но он слышит, как секундная стрелка в старых настенных часах неумолимо и жестоко каждым своим бьющим по барабанным перепонкам тик отсчитывает их время, и понимает, что не может позволить себе сейчас быть скромным и проявлять неуверенность. - Не хочешь сходить куда-нибудь? На каток, например? 

Они еще в детдоме ходили кататься на коньках на замёрзший пруд. Про него никто не знал, и поэтому там Сережа не боялся, что кто-то будет смеяться, если он вдруг упадет, и мог быть уверен в том, что его поддержат, помогут подняться, и, на самом деле, упасть-то и не дадут.

Отредактировано Oleg Volkov (2020-06-01 09:25:42)

В армии его спрашивали, есть ли к кому вернуться, и Олег каждый раз, кивая сухо или отвечая коротко “да”, ощущал небывалый прилив сил. С пулей ли в боку, в окружении ли, но Волков всегда прорывался, приклад винтовки в беспокойное сердце упирая. Ведь дома его ждали. Ведь у него был дом. Дорогой его человек, его стая. Который будет ждать, даже если каждый раз придется зачеркивать дату их встречи в календаре и обводить красным жирным маркером новую, перелистывая страницу или две. Олегу за это, конечно, было бесконечно стыдно, но обстоятельства порой были сильнее него, однако в этот раз он победил. Наплевал на все и приехал, потому что хотел устроить Сергею праздник. С мандаринами, салатами, старыми комедиями первого января и небом, пухнущем от взрывов ярких фейерверков ночью под бой курантов. Потом выбежать в чем есть на улицу, жечь бенгальские огни в темноте под фонарями, отдать ему свою куртку, разговаривать с ним, как раньше, до утра. 

Разжимать объятия и отпускать его не хотелось совсем, не теперь, когда он так близко, на расстоянии вытянутой руки. Его близости Олег желал до отчаяния, но сдерживался, держал себя в руках, собранным, непоколебимым, как всегда. Для Сергея во всем хочется быть сильным, лучшим. Он улыбается тепло, едва заметно, гладит ласково одним взглядом. 

Еще в коридоре Олег чувствовал отчуждение, чужеродность, как будто ему здесь совсем не место, но одного взгляда на Сергея ему хватило, чтобы это ощущение ушло, забылось, как страшный сон, а на его месте осталось лишь спокойствие, буддистская нирвана, растекшаяся вязким теплом на дне родных голубых глаз.

Он дома.

Он мог бы целую вечность слушать, как Сергей говорит о чем угодно, о чем-то отвлеченном, о цифрах, багах, системах, в которых он сам ничего не смыслит. Олег разберет и соберет калашников за минуту, с точностью до миллиметра выверит выстрел, принимая в расчет баллистику и расстояние. Сергей взломает хоть Пентагон за ту же минуту, кистями потрепанными и красками засохшими создаст шедевр. Олег всегда говорил, что Боттичелли должен ему завидовать. 

Волков шагает на свет, в глубь комнаты. Душно, но как-то по-домашнему. Пахнет принесенными им мандаринами и немножко зимой - Олег ее снял оставил в прихожей таять на сапогах и куртке. Из звуков только шаги глухие, то самое зловещее тиканье часов, отдающееся болью в мозгу и подреберье, и работающий ноутбук с потухшим уже экраном. 

Про соседа Олег все же забывает, хотя мысленно делает пометку, что, пожалуй, стоит пару ласковых ему сказать, встряхнуть за грудки и нарычать в лицо - достаточно будет, чтобы он стал образцовым сожителем. 

Сергею бессонница шрамы оставляет, а не пули. И Олег думает, что, наверное, не может защитить его от всего на свете. По крайней мере на расстоянии. Но сейчас он здесь, а значит вполне может уложить Разумовского спать в нормальное, человеческое время, закрыв перед ним крышку ноутбука. Сергей о себе заботиться не умел от слова совсем, что Волкова ломало, как тонкий прутик об коленку, и бросало в огонь безжалостно, потому что для него хотелось сделать все. Даже когда он отнекивается или отмалчивается. Олег обычно не спрашивает - делает. 

- Стой, кто это тебе голову оторвет? - безошибочно в интонациях, в движениях его улавливает нужное, важное, что он скрыть пытается за фальшивым смехом, думая, что шепчет и его не услышат, а на деле - кричит. Волков подходит ближе, хмуро, но совсем без осуждения глядит на друга, скорее просто для того, чтобы тот быстрее ему все рассказал. Сергей любил впутываться в передряги, а Олег любил его из них вытаскивать - в тягость ему никогда не было, наоборот даже. Так Олег чувствовал, что нужен, что ему доверяют, что может себя проявить, и, в конце концов, просто облегчить жизнь тому, кто единственный во всем мире дорог. 

- Кофе, - выдыхает, присаживаясь на его кровать, потому что не может больше неловко топтаться посреди комнаты, не находя себе места. - Но ты мне все расскажешь.

Олег глядит на гудящий ноутбук, потом снова на Сергея, и дважды два в уме складывает незамедлительно. Он же говорил о каком-то большом своем проекте, и что это самая амбициозная его идея. Поспешных выводов Волков делать не хотел, лучше пусть Разумовский сам ему обо всем поведает, но что-то ему подсказывало, что все гораздо серьезнее, скажем, небольшого пожара на общей кухне и разъяренных одногруппников. 

Олег вытаскивает из пакета мандарин, подкидывает в воздух, ловит, а после начинает чистить, не сводя внимательного взгляда с Сергея. Снова сердце неспокойное буравит мысль о том, что не стоило его оставлять одного. Знает ли он о том, что и ночи не прошло у Олега без воспоминаний о нем, без сожалений и без снов. Сергей звал его домой, гладил по голове, запуская свои тонкие пальцы в волосы, и умолял вернуться. А Олег волей-неволей задавался мыслью, красная нить судьбы его тянет назад, или же цепь. 

Волков разрывает мандарин на две равные части - одну из них тянет Сергею. В комнате едко пахнет цитрусом. Олег думает, что так и должна пахнуть недосказанность.

От Сергея всегда так сложно было отвести взгляд. На Олега его мимика - эти маленькие, едва заметные жесты, будь то закушенная губа или слегка сведенные брови - оказывала воздействие пагубное, почти гипнотическое. Он смотрел в его глаза светлые и, чувствуя даже, что пропал, не мог и не хотел из этих сетей выпутываться. Но сейчас тревога Разумовского, он чувствовал, была совсем иного толка. Что-то заставляло его нервно мяться, взглядом из стороны в сторону бегать. А Волкову просто нужно имя. Или имена. Чтобы найти и наказать. Но сначала ему бы Сергея успокоить. Заключить в кольцо рук цепкое, запутаться пальцами в его длинных рыжих локонах, прижимая к себе. И он почти это делает: подается вперед, но осекается, когда слышит голос его. Опускает взгляд, будто бы засмущавшись немного своей порывистости, и кивает, едва заметно улыбнувшись тонкими обветренными зимними ветрами губами.

- Да, - произносит тихо, делая паузу неловкую, и поднимается с места, глянув на свои ладони мельком, испугавшись вдруг, что он на них, возможно, принес кровь, - да, конечно. Сейчас вернусь и поговорим.

Сергея он мысленно ласково проклинает за то, что тот в его голове не оставил ничего, кроме мыслей о нескольких днях на съемной квартире вместе с Разумовским. Он вдруг понимает, как скучал, когда тело сводит напряжением почти болезненным, вспыхивает память о прикосновениях, о ночах, проведенных вместе. Карта чужого тела у Олега на сердце выгравирована, как обещание верности. Все, что нужно было сделать - закрыть глаза и представить: каждый изгиб, россыпь веснушек на плечах, созвездия родинок. 

Он немного задевает коленом стол, когда проходит мимо, сбегая от Сергея и от воспоминаний о нем. В маленькой комнатушке он будто зверь в клетке. К просторам Волков привык, и к окопам. К жару машин войны, к запаху пороховых газов, отдаче, бьющей в сердце, обожжённым выстрелами пальцам, ночам в пустыне, освященными залпами минометов и артобстрелов. Едва ли он скучал сейчас по этому всему. Здесь, в тишине практически абсолютной, где почти можно было услышать бег крови под чужой молочной веснушчатой кожей, тоже было хорошо. Всякому солдату нужен дом. И нужен отдых. С другой стороны, пожертвовать своим отдыхом ради дома, нет, ради всего, что у Олега только было, он был готов. 

Щелкает выключателем в ванной, прикрывает за собой дверь и долго смотрит на собственное отражение, пока тщательно оттирает руки дешевым едко пахнущим мылом. Что Сергей видит, смотря на него? Отпечаток войны, алеющий на правой скуле, взгляд пронзающий и настороженный, слегка впалые щеки и поцелуи ближневосточного солнца? Олег надеется, что нет. Надеется, что Сергей все еще видит своего Волка. Их, в конце концов, связывало столь многое, что никакой разлуке, никакой войне этого не отменить. 

Из раздумий его выдергивает, будто силком... карканье? А потом удары крыльев? Из раскрытой клетки, накрытой полотенцем, которую Олег сначала не заметил, прямо на него вылетела ворона. Снежно-белая, с красными глазами-угольками. Птица устроилась на краю раковины вальяжно, явно готовая оборонять свои владения. Волков ни секунды не сомневался в том, кому она принадлежит.

- И тебе кар, жар-птица, - хотя на мифическое существо из русских сказок похож был скорее Сергей, но вороне прозвище явно пришлось по вкусу - она хотя бы не пыталась выклевать Олегу глаза. Пока еще. Кажется, он даже слышал, как Разумовский его звал из комнаты, но в пронзительном вороньем крике все звуки смешались. 

Опрометчиво, но Олег тянет руку к вороне. Птиц он никогда не гладил, и ворона, похоже, об этом догадывалась, судя по тому, как опасливо она глядела на огромную волчью лапищу, тянущуюся к ней, и как попятилась, распушив перья и расставив в сторону крылья, пытаясь казаться больше. 

- Понял, не дурак, - усмехается тихо, поднимая руки. И пернатая альбиноска немного успокаивается, тихо каркнув, мол то-то же. 

- Ну а что ты тут сидишь одна? Пойдем лучше погуляем? - он наклоняется ближе, уже слыша суету за дверью. Ворона, на удивление, одобрительно каркает, и сама слетает на плечо. К животным он умел найти подход, странным образом. А порой ему вовсе казалось, что братья меньшие понимают человеческую речь лучше некоторых людей. 

Коготки птицы немного настороженно впиваются в плечо через ткань водолазки, когда Волков тянется вытереть руки, а потом и толкнуть дверь ладонью, чтобы шагнуть через порог в комнату и обнаружить там Сергея, который, кажется, основательно подготавливался к спасательной операции.

- Как зовут птичку? - поворачивает голову, за что та самая птичка сразу прихватывает острым клювом его ухо, она же только что была ожившей сказкой, а теперь вот просто “птичка”. - Прости-прости, жар-птица. 

Ворона его может и прощает, но спешно, хлопнув несколько раз крыльями, пикирует в руки к хозяину, в безопасность и знакомое тепло. Олегу безумно хочется узнать историю за всем этим. Белых ворон он в жизни не видел. Одну рыжую, правда, знает. Хотя в Сергее было больше от лисы. Но питомец все равно был ему под стать. Наверное, поэтому с общежития Разумовского до сих пор не выперли. Зубы он заговаривать умеет, так что Олег даже не удивляется. 

- Сколько ты должен? - голос Волкова меняется до неузнаваемости, в нем появляются жесткие нотки стали. Волков замирает, смотрит Сергею прямо в глаза немигающим сосредоточенным взглядом. - И кому.

Олег не осуждает, просто хочет знать, потому как волнуется. С кем Сергей связался? И чем думал, когда брал деньги взаймы у бандитов? Конечно, думал о том, что кредит в банке ему ни за что не получить. Волков набирает полную грудь воздуха и медленно выдыхает. Тех денег, что он отправлял тоже явно было мало. Как ему хотелось дать Сергею все, о чем он так мечтал! Принести в зубах и, покорно опустив голову, возложить у него ног, как подношение на алтарь. 

Ответить Сергею не дает стук в дверь, почти срывающий ее с петель. Потом раздается крик. Зовут Сергея. По фамилии и тоном, совсем не обещающим милую беседу за мандаринами и кофе. 

- Сиди тихо. Я разберусь, - бросает Волков, закатывая уже рукава и направляясь быстрым шагом к двери. Глазка нет, да и Олегу он не нужен, чтобы знать, что он увидит за дверью. Двух амбалов, пришедших выбивать долг. Но они-то надеются найти одного запуганного студента, а не его вернувшегося из горячей точки друга. 

Дверь со скрипом отворяется, после того как Волков щелкает замком. 

- Это еще что за... 

У громил, больше похожих горилл, челюсти отвисают, когда им самим приходится бошки запрокидывать, чтобы посмотреть в глаза нависающему над ними Олегу. Заминки хватает - Волков с размаху бьет одного, стоящего поближе, так как в дверной проем оба никак свои тела вместить не могли, об косяк мордой, ломая тому нос так, что щепки в стороны летят вместе с брызгами алой крови. Второй, видя, как его кореша рвут, как тряпку, сразу хватается за нож. Блеск лезвия Олег сразу подмечает, пытается отпрыгнуть в сторону, увернуться от замаха, но места в тесной прихожей не хватает - бабочка царапает ему бок. Олег щерится, скалится, смотрит за рукой, с зажатой в ней ножом, ждет следующего удара, но на этот раз он готов. Перехватить и вывернуть запястье до противного хруста - и нож падает на пол с глухим звуком. Олег бьет в челюсть раз, потом сразу второй и еще третий, сбивая костяшки в кровь и выбивая уже обмякшему в руках амбалу пару зубов. Олег брезгливо отшвыривает бессознательное тело прочь и врезает тому первому, внезапно решившему подать признаки жизни и шевельнуться, ногой по ребрам, чтобы он окончательно утих, оставив попытки подняться хотя бы на колени. 

Волков торопливо разворачивается к Сергею, все еще сидящему в глубине комнаты, и когда он это делает его лицо меняется мгновенно. На бандитов-коллекторов он смотрит как зверь дикий, готовый разорвать. На Сергея - со всей нежностью, на которую только способен. 

- Ты в порядке?

Кровь стучит в ушах набатом, костяшки саднят, и Олег не слышит ничего, кроме собственного дыхания. Ему требуется несколько секунд, чтобы полностью прийти в себя, чтобы красная пелена спала с глаз. Когда Сергей касается кровоточащего бока, все проходит. Так хочется перехватить его запястье, чтобы он не пачкал руки в крови. В его крови. Но еще больше хочется ощутить тепло его пальцев, ласку, возможно, похвалу, что он все сделал правильно, что расправился с обидчиками. 

- Мне не больно, - он говорит как всегда твердо и ни один мускул на его лице не дергается. На боль ему и правда плевать. Волков руку тянет к лицу Сергея, то ли чтобы просто выставить ладонь перед собой и запретить ему себя касаться, то ли затем, чтобы самому провести кончиками пальцев по его лицу, заглянуть в глаза, отыскать там осуждение или одобрение, хоть что-нибудь. Но не успевает. Сергей, как буйный штормовой ветер, проносится ураганом через комнату и только дверью ванной за собой хлопает. Пока его нет, Олегу бы включить свое хваленое рациональное мышление, которое рядом с Разумовским, понятное дело, никогда не работало. 

У них две туши в прихожей распластались. Никто не должен их видеть. И Олег затаскивает за руки сначала одного вглубь комнаты, потом второго. Запоздало проверяет общий коридор - там никого, у соседей все еще долбит на всю громкость тяжелая музыка (может, отчасти, она и помогла, скрыв глухие звуки ударов), все двери закрыты. Нет гарантии, что ни одна из них не открывалась ранее, но раз под окнами еще не воют сирены, значит, время все еще есть. 

Волков опускается на корточки, подбирает нож, которым был ранен, вытирает собственную кровь о чистый край свитера, складывает и прячет в карман джинсов. Дальше обыскивает первого. У него ничего интересного, кроме бумажника с мятым, сложенным в четыре раза, листка со списком имен, чьи деньги должно передать “Зубру”, где некоторые были вычеркнуты черным, некоторые красным, а имя Сергея было обведено несколько раз, не находится. У второго при себе оказывается ствол. Обычный макарыч, но уже хоть что-то. Олег уж было подумал, что к ним подослали каких-то клоунов, а не бандитов. Он успевает проверить магазин, и вытащить у верзилы из кармана запасную обойму, прежде чем дверь ванной снова открывается. Пистолет он скоропостижно прячет за пояс джинсов сзади, лист с именами мнет в кулаке - он не успел присмотреться к цифрам напротив имени Сергея, и быстро поднимается на ноги, прочистив горло. 

Вряд ли Сергей каждый день видит кровь. Вряд ли ему приходилось иметь дело с вооруженными людьми. Вряд ли он думал, во что все это может вылиться. Олег его, опять же, ни в чем не винит. Если бы он остался с Сергеем этого бы не произошло. Они нужны друг другу, как и всегда. Просто они будто забыли в разлуке и теперь судьба им об этом напоминает. Жестко, не церемонясь. 

Олег с тихим выдохом, даже не морщась от щиплющей за бок боли, садится на стул, как этого и хотел от него Разумовский, и думает, что, наверное, ему не стоит уезжать. Особенно после сегодняшнего. Но сможет ли он остаться? Сейчас ему кажется, что иначе и быть не может. Он стискивает зубы, потом резко поворачивает голову на звук голоса Сергея, как по команде. Не находит его перед собой, а потом опускает глаза и видит его на коленях перед собой, не может сдержать шумного вдоха. Он скучал. Так ужасно и безнадежно скучал.

Олег стыдливо прячет взгляд, и приказ Сергея, хоть и с явной неохотой, но все же выполняет - поднимает ткань водолазки вверх, оголяя торс, чтобы облегчить доступ к ране. Теперь Сергей увидит, почему Олегу не больно. Потому что по сравнению с теми рваными, жуткими, белесыми старыми и розоватыми новыми шрамами, этот новый - ничто. Царапина.

Волков глядит усиленно перед собой и старается не думать о том, как Сергей на него посмотрит. Он ведь никогда ему не рассказывал. Да и как рассказывать человеку, которому поклялся всегда быть рядом, о том, что вчера ты чуть не погиб, чуть не оставил его в этом мире одного, и еще неизвестно, что будет завтра? На Олеге, впрочем, все действительно заживает как на собаке. Из лап смерти он рвался, потому что знал, что не может бросить Сергея. Не может сам без него. Зато Марго, белая ворона, расположившаяся на карнизе, смотрит на него с явным осуждением.

- Я обыскал этих двоих. Нашел список, - отчаянно хочется курить, но Сергей не любит сигаретный ядовитый дым. Помнится, когда они съехались, Олег бросил. В армии взялся за старое. Он раскрывает перед лицом скомканный лист. Снова находит выделенное имя. Сумма семизначная. Вздыхает, поерзав на месте немного и кладет список в карман, но он не то чтобы надеялся. 

- Как быстро ты можешь собраться? Тут оставаться нельзя. Пришлют еще, и явно кого-нибудь получше этих, - он кивает на распластавшихся в прихожей бандитов. - Вызови, пожалуйста, такси. На любой адрес. 

Олег ждет, пока Сергей закончит обрабатывать порез, благодарно кивает ему, и поднимается с места, тянется в карман куртки за телефоном, открывает список контактов, находит нужный, заносит палец над зеленой кнопкой, и вдруг переводит взгляд на Разумовского. 

Он хотел отказаться. Ему предложили... подработку в армии, связи с его успехами, и он хотел отказаться ради Сергея. Теперь ему придется согласиться. Ради Сергея. Он все-таки нажимает на кнопку и отворачивается к окну.

- Валерий Николаич, здравия желаю. Да... да, это я. Подумал я над тем, что вы мне сказали и... в общем, поспешил я с выводами. Я согласен, - Олег пытается звучать непринужденно, но каждое слово дается ему с трудом, пока он смотрит на Сергея, в его голубые глаза, в которых читалось непонимание и смятение, желая только одного - прижать его к себе, зарываясь пальцами в его мягкие рыжие волосы. - Скажите, а Зубра вы помните? Прижал я его, Валерий Николаич. Можно будет брать. Подробности пришлю. До связи.

План-то у Олега был. Но он ни нему, ни Сергею не понравится. Волков кладет трубку и прячет телефон. А на душе становится так пусто, стыдно, но другого выхода он не видел. Что ему, одному против своры воровской выходить? Он не мог так рисковать. А с военными он мигом Сергея из этой истории вычеркнет. И никто никогда не узнает. 

- В машине объясню. Об этих не беспокойся, вернешься - их уже не будет, - перешагивает через тела в прихожей, чтобы быстрее накинуть на себя куртку и обуться, а потом протянуть Сергею руку. - Пойдем.

«Что происходит, Олеж?»

Волков застывает, потому что ему нужно время, чтобы собраться и вынести непонимание и страх в глазах Сергея. Непонимание и страх, от которых он, увы, не может избавить, а больше всего в жизни Олегу не нравилось чувствовать себя беспомощным. Особенно когда дело касалось Сергея. Ему ведь больше всего в жизни хотелось чувствовать себя нужным, быть для него плечом, на которое всегда можно опереться, быть тем, кто всегда поймет, кому можно доверять, и кто всегда будет просто рядом. И когда хоть что-то из этого не получалось у Волкова его коптящий скрежещущий механизм, словно старая военная машина, что был вместо сердца, ломался сходу и вставал намертво.

Сейчас Олег попросту не мог ответить. Он лишь напряженно молчал и хмурился, надеясь, что Сергей не станет и дальше выпытывать из него правду, плод которой оказался слишком горек даже для самого Волкова, а сделает то, что попросили. Это жестоко, он знает, но другого выбора у него нет. Им нужно быстро покинуть общежитие, и тогда, возможно, у Олега появится шанс объясниться.

- Пожалуйста, пойдем со мной, - он цедит сквозь зубы, потому что ему самому не нравится произносить эти слова, но он уже, в конце концов, выбрал этот путь и отступать было некуда. Пусть сейчас он пользуется доверием Сергея, но эта жертва должна спасти Разумовскому жизнь. Олег просто надеется, что его простят. Он не успел сказать о том, что планирует остаться, конечно же, но не в его стиле утаивать хоть что-то. Он и так сейчас стремился оттянуть момент, когда нужно будет признаться, и совершенно этим не гордился.

То, как заботливо Сергей кутает птицу в шарф заставляет Олега улыбнуться едва заметно, а потом почему-то виновато опустить глаза, как будто вдруг почувствовав себя здесь совсем лишним. Как будто он на своих сапогах, что топтали словно пропитанный кровью алый песок, принес в мир Разумовского раздор и войну. Точно он все испортил, пытаясь исправить.
Как только ладонь Сергея касается его собственной, Олег сжимает ее пальцами и тянет прочь за дверь, быстрее, сбавляя шаг только у выхода на улицу, где за стеклом своей сторожевой будки их провожала взглядом уставшая консьержка – ей Волков беззаботно улыбается, чтобы все выглядело так, будто они с Сергеем просто решили погулять. В метель, да, но кто вообще заберет этих молодых, верно? Олег надеется, что так консьержка и подумала.

- Дальше мне нужно позвонить еще раз, - он придерживает для Сергея дверь, но выходит первым, чтобы осмотреться, заведя руку назад, держась за рукоять пистолета. Снежная буря скрывает и их, а прицел с тепловизором у обычных московских бандюг вряд ли найдется. Это в горячей точно о таком приходилось волноваться, но от привычки Олег избавиться все равно не мог.

Волков кивает, сигнализируя, что выходить можно, они в миг доходят до машины – Олег лишь кивком «спрашивает», тот ли автомобиль им нужен – и садятся внутрь. Замерзнуть Волков не успевает, но жаром салона, который за день перевозит десятки самых разных людей, его все-таки обдает.

- Вот молодые, дома не сидится, по музеям в пургу ходите, да? – Олег сначала не понимает фразы престарелого водителя, брошенной с явным среднеазиатским акцентом, а потом замечает на небрежно воткнутом в пластмассовый держатель экране телефона с жирной трещиной адрес. Третьяковская галерея. Первое место, куда они с Сергеем зашли, едва поступив.

На Олега созерцание картин и антиквариата разного толка нагоняло беспросветную зеленую тоску. Но стоило Сергею показать ему пару полотен с изображением с достаточно экспрессивными и подробными изображениями кровопролития и войн, и начать рассказывать их историю, как Волков ловил себя на мысли, что не может оторваться.

- Ага, - Олег отзывается, когда машина уже, напрягая из последних сил всех полумертвых лошадей у себя под капотом, начинает пробиваться сквозь летящий в лобовое стекло, точно град пуль, снег. Нахлынувшие вдруг воспоминания заставляют его задуматься, как они, нет, как он, будучи семнадцатилетним подростком с ветром в голове и пустыми карманами, но крепкими кулаками, стал тем, кто он есть сейчас.

Позвонив в штаб генералу у него было ощущение, будто он подписывает контракт с дьяволом.

У него времени на разъяснения всего пару секунд, пока он набирает номер.

- Ребята из армии, они… помогут, в общем, - Олег бросает короткий взгляд на Сергея, прислоняя трубку к уху. Он, конечно, и не надеется, что этот ответ хоть сколько-нибудь удовлетворит Сергея. Разумовский самый умный из всех людей, что он знает, естественно он поймет, что Олег ему очень многое не сказал.

- Но мне нужно будет сделать кое-что взамен, - он говорит быстрее, пока телефон отзывается в ухе только долгими монотонными гудками. - Я хотел… - и тут на том конце берут трубку, Олегу приходиться оборвать речь посреди предложения и переключиться на другой разговор.

Он отвечает уже на арабском. Так уж принято. На родине они общались на другом языке, а на чужбине – на родном. Кодировка такая, пусть и слабенькая, но и информация, что ей предавали, на самом деле, только хуже сделала бы тем любопытным ушам, для которых не была предназначена.

На Сергея Олег старается не смотреть – просто утыкается взглядом в окно, за которым едва разглядеть можно было проносящиеся по встречке машин, чтобы снова не видеть тот взгляд. Непонимание и страх. Кажется, они мельком все равно отражаются в поверхности небрежно тонированного стекла.

Говорит Волков долго, но до галереи они, разумеется, не успевают доехать.

- Высадите нас прямо здесь, пожалуйста, - он сует несколько купюр водителю, оплачивая поездку, ждет, пока тот притормозит у обочины и выходит наружу, утаскивая за собой Разумовского. Олег снова усиленно отмалчивается, поправляет завернувшийся воротник на сергеевой куртке, и тянет его за предплечье за собой, во дворы, где можно бы было спрятаться от снега и хоть на пару минут остановиться. Сергей, Олег прекрасно знает, к таким резким поворотам в своей жизни не привык. Но успокаивать его Волкову было нечем.

- Тебе придется побыть приманкой.

Отредактировано Oleg Volkov (2020-07-13 15:29:37)