Nowhǝɹǝ[cross]

Объявление

Nowhere cross

Приходи на Нигде.
Пиши в никуда.
Получай — [ баны ] ничего.

  • Светлая тема
  • Тёмная тема

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Nowhǝɹǝ[cross] » [nikogde] » Незавершенные эпизоды » Let Me Take Control


Let Me Take Control

Сообщений 1 страница 7 из 7

1

(Don't go)
I never wanted anybody more than I wanted you
(I know)
The only thing I ever really loved was hate

https://i.imgur.com/lA8c4wF.gif https://i.imgur.com/CGoyo8N.gif
https://i.imgur.com/FkbT0eO.gif https://i.imgur.com/eXHg81O.gif
HadesPersephone


Obey (ME), believe (ME), just trust (ME), worship (ME), live for (ME)
Be grateful (NOW), be honest (NOW), be precious (NOW),
be mine (JUST LOVE ME)

[icon]https://funkyimg.com/i/2JMFw.gif[/icon][status]it's extraterrestrial[/status][sign]http://s3.uploads.ru/uonVA.gif[/sign]

+1

2

Люди говорят: Аид никогда не поднимается в мир смертных, редкий гость даже у богов.

Люди ошибаются. Боги — тоже.

Аиду спрятаться, затеряться в мире — ничего не стоит. Стать невидимым в буквальном смысле. Он знает обо всём, что происходит: информация лучшее оружие, — пусть и воевать Аид ни с кем не собирался. К брату он, безусловно, тёплых чувств не испытывал, но война — это не то, что могло бы удовлетворить его жажду. И Аид мог бы сказать, что ему всё равно, что он чувствует лишь равнодушие, но себя не обманешь — не всё равно. Обида с давних времён так и сидела в груди, ядовитыми корнями пробираясь глубже, отравляя и оплетая, стягивая намертво — не позволяя забыть. Аид и не хотел забыть, он был бы дураком, если бы упустил хоть одну возможность насолить своему брату. Конечно, Аид прекрасно знал, что он не может напрямую — слишком очевидно — пойти ему наперекор, как бы того ему не хотелось. О, это ведь Зевс! могущественный и всеми почитаемый, уважаемый бог! Это вызывает лишь едкую, сдержанную улыбку: Аид не видел причин так прославлять его. Единственное, чем тот выделился — своими беспорядочными связями. Но, к счастью, Аид и сам предпочитал держаться на определённой дистанции от него, от них всех: к жизни в подземном мире не так сложно привыкнуть. К любому месту, даже в столь отдалённому, можно привыкнуть, нужно лишь принять его, сделать своим. Аид так и поступает: то — его царство и ему не на что было жаловаться.

Люди говорят это с облегчением, затаённым страхом. Ёжатся под ветром, забирающимся под одежду, избегают тёмных мест: а вдруг ..?

Для богов время — ничто: оно не имеет исчисления, оно замедляет свой ход, сводится к нулю, теряя значимость. Аиду хватило времени, чтобы не просто принять отведённую ему роль — полюбить её. По своему. Едва ли хоть у кого-то повернётся язык сказать, что Аиду вообще знакомы подобные чувства. Он справедливый правитель, но вместе с тем равнодушный. Его сердце ничто не трогает, он жесток и беспощаден в своих решениях; непоколебим. Всё то — холодные решения, что не дрогнут под мольбами и уговорами, обстоятельствами: вы получаете лишь то, чего заслуживаете. Причины неважны, они лишь первый шаг к следствию: и вот это было самым важным.

Аиду нравилось быть невидимым для всех. Остальным приятнее было думать, что его нет, а ещё лучше — не существует; неприятный изъян, что был непригляден, но необходим. Впрочем, Зевс иногда вспоминал о брате — когда ему это было удобно, что равнялось к нужно. О, нет, Аид не бегал по каждому его зову, считался, ведь выше Зевса не было никого из богов, но равнять себя с его ручной псиной не был намерен: у того хватало тех, кто готов был ему задницу лизать — и он явно не относился себя к числу оных. И пусть это и походило больше на то, что каждый просто вычеркнул друг друга из своей жизни, предпочитая лишний раз не лезть в жизнь горячо любимого родственника, но иногда Зевсу всё же вспоминал о «пользе» наличия братца.. Как, например, когда он решил свергнуть отца. Как было на прошлой неделе. Сам он, конечно, не спустился к Подземелья — куда ему, занятому, да до подобных мест снисходить — но заслал одного из своих прихвостней с вестью, что намеревается отдать свою драгоценную дочь ему в жёны. И, по всему видимому, у Зевса был целый план на эту церемонию, что удивительно — Аида так же пригласили на его же собственную свадьбу. Зевс вообще, кажется, собирался устроить из этой свадьбы целое празднество. Аид же, в свою очередь, с ответом не спешил. Хотя бы потому что о браке о в принципе не думал и даже слова Зевса, сколь бы могущественным он ни казался, не могли изменить этого: то касалось Аида и только его одного. Ему не нужен был никто, кто сидел бы подле него и помогал бы править царством — он и сам отлично справлялся с этой задачей, так что обременять себя подобным не спешил. К чему хранить верность одной, когда ты можешь взять любую, которую захочешь, без последующих обязательств? Впрочем о дочери его, Персефоне, он всё же навёл кое-какие справки: её называли кроткой и красивой, но с характером — всех, кто приходил к ней свататься, она отвергала. И, признаться честно — только себе одному — Аиду было даже интересно: так ли она хороша, как о ней поговаривали?

Слухи не врали.

Она была хороша. На самом деле хороша. Настолько, что впору удивляться тому, что Зевс решил её отдать за того, с кем предпочитал не иметь лишний раз дел. Хотел устроить любимую дочь поудобнее да получше? Ведь как бы к Аиду не относились, он всё ещё оставался не абы кем, а одним из правителей, на которых держался мир. Она была хороша, но Аид всё равно решил дать отказ. Из упрямства ли, гордости ли или простого нежелания поступать так, как того хочет брат, но Аид говорит сам себе: «Она не стоит того, чтобы поступаться собственными принципами», — и так же бесшумно, оставаясь незамеченным, возвращается назад, туда, куда никогда не дотянется солнце. Но.
Стоит только Аиду ступить на не-живые земли своего царства — вспоминает её. Пытается отмахнуться — не получается. Нет, это не любовь. О какой любви можно говорить, когда ты видишь девчонку всего один раз? И тот — издали. Но от образа, точно бы сотканного из света, отделаться не получается. Он помнит слишком отчётливо, как длинные волосы спадают по плечам: кажется, что они само солнце, яркое, но не слепящее — обрамляют лицо невесомыми волнами — хочется прикоснуться, почувствовать. Он помнит её улыбку мягкую, теплее летнего дня. Помнит её, тонкую и изящную, красивее всех цветов на лугу, красивее заката, сжигающего небо оттенками красного, тающего в надвигающейся тихой поступью ночи. Аид не был ценителем прекрасного, его не прельщали драгоценности, дивные цветы и исхищрения природы, что пленила многих, но Аид хотел заглянуть ей в глаза — какого они цвета? Что увидит он в них? Детскую непосредственность? Твёрдость характера? Затаённые мысли? Аид тот, кого по праву называли мрачным правителем: ему всё то не нужно было, оставляло равнодушным, не вызывало и тени улыбки на губах или восхищения во взгляде. Нет, это не любовь — Аид не верил в неё и никогда не любил. Его тоже — не любили. Так почему он должен верить в то, чего не видел никогда, никогда не чувствовал? Он и не верит, не верит, что можно жить ради одного человека, думать только об одном человеке, забывая всё остальное; хотеть — его одного. Но он верит в банальное желание и ловит себя на мысли, что желает её. Аид чувствует, что мысли то и дело возвращаются к образу дочери брата и это раздражает: желание обладать ей столь сильно, столь крепко въедается, душит требованием все помыслы, стягивает и скручивает рёбра до назойливого и раздражающего, что невозможно, невыносимо; слишком. Она нужна ему. Надолго ли, серьёзно ли — то было уже не столь важно. И планы Зевса — тоже неважно. Они — тем более неважны. Аид не собирался ждать официальной церемонию. Ему нужно было как можно быстрее, сейчас. Аиду противило поступать так, как того хочет брат. Аид — хотел другого. И промах Зевса в том, что он сам, добровольно решил отдать её ему. Условий в подобном быть не может, условия — формальность, развлечение на потеху публике, а Аиду всегда было слишком глубоко плевать на это. Он уже не думает об отказе, не думает, почему не готов ждать даже следующего дня — он просто приходит снова, почти сразу. Но в этот раз поступает умнее: просит Гею создать цветок, что был бы краше всех, что когда-либо видел свет — она создаёт, не может отказать. Аид не объясняет зачем, но она, наверное, догадывается, но — не спрашивает.

Аид терпеливо ждёт, когда клетка распахнётся, впуская дитя неба в свои объятия: он видит, как Персефона тянется к цветку, видит, как пальцы касаются его стебля — сердце замирает, пропускает удар, глухо-сильно бьётся о кости, когда девушка срывает его. Клетка с грохотом закрывается, запирая дивную птицу во тьме — та ещё не ведает. Но ровно в тот момент, как цветок сорван — Земля низвергается под ней, отнимая опору, Аид подхватывает девушку одной рукой, крепко прижимая к себе, едва ли не закидывая на плечо. Задыхается. Запахом весеннего дня, хрупкостью чужого тела. Кони встают на дыбы и в считанные мгновения спускают их с неба — под землю. В самые тёмные места мира, где нет жизни, никогда не было — ей там не место — где даже реки бесшумны, безмолвны ветра. Лишь ржание коней эхом разбивает тишину, когда они доставляют правителя к тронному залу, что сейчас пустовал: никто не смеет туда входить, покуда самого царя нет на месте. Аид всё же опускает её на землю — грубо, не-ласково — смотрит прямо, не выражая ничего, пусть и чувствует, как пламя уходящего солнца всё ещё сжигает изнутри, превращаясь в настоящий пожар, что готов сжечь всё дотла: убеждения, принципы, границы дозволенного, будто они были у него хоть когда-то.

— С этого момента ты принадлежишь мне, — наконец подаёт голос; говорит твёрдо и холодно, просто ставит перед фактом, — ты станешь моей женой, разделишь со мной правление подземным царством, — Аид не считает нужным что-либо ещё объяснять. Аид, по правде говоря, и не знает, что следует — и зачем — ещё сказать. Но Аид знает: ей понадобится время. Чтобы свыкнуться, чтобы осознать и принять то, что на неё обрушилось. Аид умеет ждать. Он подождёт — так он говорит себе — даст ей время, — тебе покажут твои покои.[status]it's extraterrestrial[/status][icon]http://funkyimg.com/i/2JMFw.gif[/icon][sign]http://s3.uploads.ru/uonVA.gif[/sign]

+2

3

Don't look into the light
'cause it could be too bright
To leave that perfect world behind

Беззаботность, словно вязкий мёд, затягивает, окутывает, не позволяет выбраться.
Спи, тебе здесь нравится.
Спи, тебе здесь хорошо.

На полях Гелиоса, под его лучами, в его теплых объятьях.
Спи.
Этот сладкий сон никогда не кончится, его надежно охраняют. Тебе не о чем волноваться, здесь ничто не омрачит твои дни или мысли. Оставайся ребенком – её, единственным, самым ценным. Все переживания останутся в стороне, и сладкая колыбельная певчих птиц не позволит тебе грустить. Смотри вокруг, не упускай малейшей детали: мир прекрасен, и это все лишь для тебя. Каждый цветок, каждая травинка кланяются, приветствуют. Здесь – жизнь бьет ключом, а весь остальной мир оставь тени, он тебе не нужен. В твоих светлых глазах никогда не отразится разочарование, твои слезы не коснутся земли, твои золотые локоны будет расчесывать ветер.
Спи, этот идеальный сон, идеальная жизнь – лишь для тебя. Золотая клетка, за пределы которой тебя ничего не тянет.
Бархатистая трава сделает каждый твой шаг мягким, почти невесомым. Ковер из цветов будет ласкать твою кожу, а деревья подарят прохладу в знойный полдень, пока ты дремлешь. Здесь нет забот, нет дел, нет времени. Просто будь, живи, наслаждайся каждым днем.

В волосах путаются листья, а руки скользят по мягкой сочной траве. От ярких красок вокруг иногда приходится жмуриться, забавно морщить нос, и всенепременно улыбаться. Воздух такой чистый и ласковый, что не замечаешь – где заканчиваешься ты и начинается окружающий мир. Даже дождь здесь теплый, освежающий, наполняющий новыми силами, пробуждающий. Крупными каплями падающий в сложенные ладони. Пить эту воду – словно пить нектар цветов. Все сверкает вокруг, будто рассыпанные драгоценности, и каждый цветок вновь тянется к солнцу, раскрывая свои лепестки. Персефона так же стоит, зажмурившись, греется. Пока не открывает глаза и не замечает новый распустившийся бутон. Такой красоты, какой она еще не видела в этих местах. Он привлекает её внимание сразу же, как что-то диковинное. Что-то, к чему сразу захотелось прикоснуться. Это словно чары какие – сложно противиться, да и зачем? Здесь все – для нее. Она слишком хорошо это знает, а потому не волнуется. Она лишь хочет сохранить красоту этого цветка для себя – в своем сердце.
Но когда пальцы касаются лепестков, когда рука срывает стебель… вместе с этим даром природы Персефона получает нечто большее, нечто, что гораздо тяжелее, больше, весомее – она вырывает сердце Аида, забирая – себе.

Мир в тот же миг рушится. Это тот момент, когда падаешь в бездну, засыпая, только на этот раз все по-настоящему. Земля уходит из-под ног, лишая опоры, уверенности, защиты. А Он появляется перед ней так неожиданно, что она не успевает закричать. Лишь смотрит испуганно – в его глаза. Цепляется за него же, от страха, чтобы не упасть в бездну. И все равно падает – вместе с ним. Все происходит слишком быстро, за доли секунды мир погружается в темноту. Тепло сменяется холодом и мраком. Монета перевернулась на другую, неприглядную сторону, о которой ей никто даже говорить не смел.
Ночь – не для тебя, Персефона.
Для тебя – день и солнце.
Не волнуйся ни о чем, спи…

Легкие сводит от страха и кричать невозможно – она больше не в золотой клетке, и здесь никакие прутья её не уберегут, некому её защитить. И когда последний отблеск света исчезает, она лишь крепче обнимает Аида и оборачивается. Страшно… но она смотрит, насколько глубоко они падают, словно пытается запомнить путь назад, все еще надеясь. Но чем дальше, тем дорога обратно кажется тяжелее. И когда они оказываются в Подземном царстве, виски тисками сдавливает, сердце заполошно бьется, напуганное, дышать сложно. Но все равно – вырывается.
— Нет! – Кричит: требовательно, отчаянно, и это эхом отражается от стен. Всегда была кроткой, но теперь все бунтует, все против. Никогда не повышала голос, но чувствует себя загнанным зверем. Страх никуда не исчезает, — понимает, что обратно не выбраться, только признавать не хочет, — но заставляет кровь в венах кипеть. Здесь всё чужое. Другой мир, лишенный солнца, любимых песен птиц, любимых запахов, любимых красок. Каждая клеточка в ней вторит эхо «нет».
«Это не моё».
«Меня здесь не должно быть».

Аид не согласен. Аид уверяет, ставит перед фактом, что теперь её место именно здесь, рядом с ним. Что теперь она будет Его женой.
Персефоне никогда не снились кошмары, но, кажется, именно такими они должны быть. Она снова мотает головой, отказываясь принимать судьбу.
— Нет, — голос уже тише, но все еще упрямый, — Деметра не позволит, — она дышит коротко, сорванно, руки в кулаки сжимает – да кто он такой, чтобы решать её судьбу? Как он смеет, не спрашивая, забирать её себе? – Она расскажет Зевсу. Она заставит вернуть меня! Он – заставит! – пытается держаться гордо, уверенно, но внутри что-то дрогнет, когда смотрит в его глаза – в них спокойствие и почти насмешка. Это раздражает, подстегивает шагнуть вперед, чтобы доказать, настоять на своем, заставить, — Верни меня! Немедленно! Ты не имеешь права! – Персефона смотрит пристально, стараясь не выдать ужаса. Стараясь сделать так, чтобы голос не дрожал. Смотрит на него снизу вверх упрямо.[status]i am hellbound[/status]
[icon]https://media.tumblr.com/635eecc16760e5a1cd52b9eb750e2af1/tumblr_p7t3vvtYLC1rq4f9uo5_250.gif[/icon][sign]https://i.imgur.com/1GuNEDd.gif[/sign]

Отредактировано Persephone (2020-05-05 13:03:56)

+1

4

Чужой страх и растерянность всё ещё витали в воздухе — ощутимые столь сильно, что казались их можно коснуться, что казались осязаемыми. Они оседают на языке, въедаются в кожу, заставляют смотреть на неё внимательнее, не скрывая собственной заинтересованности. Аид никогда не отличался тем, что утаивал или перекрывал чем-то другим собственное отношения, свои мотивы — он скажет всё, как есть, прямо, грубо, не без иронии и насмешки. У него не было поводов, чтобы юлить или хитрить, не было причин придумывать оправдания своим поступкам. И он никогда не отличался милосердием и мягкостью для того, чтобы щадить чужие чувства: это не имело никакого значения, они — не имели никакого значения. И этот случай не был исключением, напротив: ему было интересно, жизненно необходимо увидеть её — настоящую. Не далёкий образ призрачный, что казался иллюзией, наваждением — а ту, что не скрывалась бы за вежливостью, изнеженную солнцем и лаской; низвергнутую в темноту.

Аид улыбается мягко и снисходительно, когда она говорит: «Деметра не позволит.»

Когда говорит: «Зевс заставит тебя вернуть меня.»

Аид хочет рассмеяться, но молчит, но улыбка становится жёсткой: о милая, наивное дитя — неужели ты столько незыблемо веришь в это, ему? Тому, кого всегда волновали лишь собственный комфорт и благополучие? Неужели ты правда, на самом деле — не знала? Неужели ты правда столь слепа и наивна, не знаешь совершенно ничего, не ведаешь, что даже ты, любимое дитя Деметры — ничего для него не значишь, лишь инструмент и способ в достижении собственных целей?

Аид не сводит с неё взгляда, ему и правда было интересно и к чёрту всё — он здесь хозяин — дела подождут, ему некуда спешить, пусть и планы изначально на этот день были совершенно другими. В конце концов, он уже прошёлся по ним так, точно они  для него ничего и не значили, точно она, которую он даже не знал, видел второй раз — была значимее куда больше всего остального.

Аид щёлкает пальцами, кони встают на дыбы, прежде чем исчезнуть, раствориться в воздухе.

— Ты правда не знаешь? — он склоняет голову к плечу, когда она подходит ближе — в груди тянет, сжимает кости мучительно-сладким, незнакомым и это заводит, подхлёстывает — делает шаг навстречу сам, сокращая расстояние между — до ничтожного: наклоняется к ней, заглядывая в ясные, почти прозрачные глаза сверху вниз, — он причина того, что ты здесь, — ложь, лишь отчасти правда: Аид мог отказаться, но пошёл на поводу собственного желания, но, наверное, он, как и другие до него — просто не устоял, поддался соблазну, чужому очарованию, чужой красоте. Даже он — не смог. До смешного, так нелепо и шло вразрез любой логике: он, равнодушный ко всему — не смог пройти мимо. Но чувствовал: то было не только в том, что она светила ярче солнца, то было что-то большее, неуловимое, но столь настойчивое и сильное — невозможно. Аид хотел понять — что именно так сильно привлекло его в ней? Аид ещё не понимает — это привяжет его к ней намертво, оплетёт их обоих лозами прочными, по рёбрам и сердцу, стягивая жёстко необратимостью: не разорвёшь, не сожжёшь; не избавишься.

Он мягко проводит пальцами по чужой коже, касаясь щеки — задыхается, снова; нелепо — большим пальцем давит под подбородком, заставляя её запрокинуть голову, беспомощно-открыто подставить тонкую-хрупкую шею:

— Именно Зевс решил выдать тебя замуж за меня, правителя мира мёртвых. Именно он решил, что волен решать твою судьбу за тебя, — Аид говорит это негромко и неторопливо, его голос не выражает эмоций, но губы на короткое мгновение дрогнут в презрении, не-любви. Аид опускает взгляд на чужие губы, губ касается невесомая, едва ощутимая улыбка — снова встречается с ней взглядом, — я решил, что ты — достойна, — костяшками пальцев ведёт по изгибу шеи, прежде чем отстраниться, сделать шаг назад, ещё один. Заводит руки за спину, сцепляет пальцы правой на левой.
Она — светлячок, заблудившийся в темноте: ей отсюда не выбраться, не по собственной воле. Она, наверное, не сможет здесь светить так же ярко, как и там, за пределами подземного царства и это вызывает почти болезненную необходимость: желание сломить её, обломать птице дивной крылья — слишком хороша была, слишком заставляло его, Аида, сердце биться не-спокойно и заполошно. Вынуждала — нет конечно — задыхаться желанием, потребностью обладать ей. Слишком — иррационально и неправильно; непривычно.

— Ты можешь сколько угодно кричать, Персефона, — сладким теплом на языке, приторной патокой, — ты не первая и не последняя, кто здесь срывает голос, желая выбраться наружу, — губы дрогнут в лёгкой усмешке, взгляд остаётся непроницаемым, — но завтра у нас будет церемония: советую отдохнуть и подготовиться.
Он бы мог сделать с ней, что угодно. Он бы мог взять её прямо здесь, на холодной земле. Он — не хочет этого. И церемония — формальность. То добровольный шаг с края в бездну, к точке невозврата, что изменит всё раз и навсегда.[status]it's extraterrestrial[/status][icon]http://funkyimg.com/i/2JMFw.gif[/icon][sign]http://s3.uploads.ru/uonVA.gif[/sign]

+1

5

How crass you stand before me with no blood to fuel your fame
How dare you wield such flippancy without requisite shame
Your very existence becomes my sacred mission's bane
You bow to kiss my hand and I ignore ignited flame

Никакие угрозы, даже имя Зевса, не страшат правителя подземного царства, но вызывают снисходительную улыбку. Персефона хмурится, еще не понимая, что это значит, лишь смутно догадываясь, предвкушая разочарование. В ней чувства сплетаются плотно, как лозы плюща проросшего — она их никогда раньше не испытывала. Страх, злость, отчаяние, разрушенные надежды... они терпким привкусом на языке оседают, отзываются дрожью в пальцах, бьют тревогу сердцем, запертым в грудной клетке. Здесь даже воздух другой — тяжелый, осязаемый. Или это паника сдавливает грудь, мешая делать вдох?
Персефона вздрагивает, когда кони позади встают на дыбы и исчезают — это была единственно возможная дорога назад. По крайней мере, ей так казалось. Но навряд ли они ослушались бы своего хозяина, даже если бы ей удалось забраться в повозку.
Тихое «нет» срывается вздохом, хотя она не планировала произносить это вслух. Взгляд безнадежно ищет выход. Где угодно, в чем угодно, и она быстро бросает взгляд наверх, будто кому-то под силу вновь заставить землю расступиться, пролить сюда теплый солнечный свет, вызволить её. Наивная надежда – все знают, что без позволения Аида никто не попадет и не выйдет из подземного мира. И тогда она обращает свой взор к нему. Единственному, кто может вернуть её точно так же, как посмел забрать.
Впервые в жизни Персефона сжимает руку в кулак, сама не понимая для чего. Она лишь чувствует, как внутри страх преображается в буйство, в желание противиться ему. Показать, что он не прав, что она не смирится…

«Ты правда не знаешь?»

Пальцы сами собой разжимаются, вместе с тем, как приходит понимание — это все не случайность. Её судьба была решена без её ведома. И она задыхается от этого осознания. Внутри словно тухнет тот огонь уверенности, побуждавший до последнего отказываться от всего. Персефона лишь смотрит на царя подземного мира широко распахнутыми глазами, словно всё ещё надеется увидеть, что это всё – фарс, простая шутка. Но он так уверен в себе, в своих словах, во всём, что она лишь опускает взгляд, забывая отшатнуться от чужого прикосновения. Позволяя в следующую минуту снова заставить себя смотреть на него.
Ей сложно принять то, что это именно Зевс решил отдать её своему брату, хотя как никто знал, насколько сильно ей нравилось жить там, под солнцем. Будто назло, специально отправил её в самое мрачное место. Ей хочется спросить – знала ли об этом мама? Но не решается. Страшится возможного ответа. И сама же стыдится того, что думает о ней плохо.
Нет, Деметра не могла знать.

«Ты не первая».

«И не последняя».

Почему-то эти слава царапают слух. Её должно быть все равно, но это задевает. Она чуть хмурится и смотрит в ответ с каплей упрямства. Может, она не первая. И не последняя. Но станет единственной.
Голос внутри незаметный, едва слышный, шепчет тихим рокотом. Персефона вновь сжимает руки в кулаки, но на этот раз она знает зачем. Всё внутри не согласно с этим, всё клокочет, бьется в возмущении. Она мотает головой и пятится назад, пока не разворачивается и не сбегает. Ладони ударяют по массивным дверям, заставляя их поддаться. Ей приходится навалиться на них всем весом, чтобы те отворились и выпустили её в коридор. Здесь света не больше – едва ли можно выцепить путь из полутьмы. Последняя дверь открывается с таким же усилием, чтобы позволить ей выйти из замка и показать весь мрачный, необъятный мир в полной своей красе. Куда ни глянь – лишь темный купол неба, без намека на рассвет, ледяной ветер, огонь и существа, о которых она лишь слышала до сих пор.
Отсюда не выбраться. Осознание яркой вспышкой произносит приговор. Желание сбежать все еще теплится, вопреки — куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Но разве есть в царстве такой уголок, в котором можно скрыться от самого царя?
Персефона медленно опускается на каменную кладь, устлавшую землю, и не сразу понимает, что по щекам текут слезы. Как бы ей хотелось, чтобы это всё оказалось лишь кошмаром. Она даже жмурится нарочно сильно, будто это поможет проснуться, но уже и сама понимает, что бесполезно. Всё тот же страх не позволяет идти дальше. Ей кажется, даже здесь она слышит крики. Или это лишь ветер, от которого по коже мороз? Еще никогда ей не приходилось чувствовать себя столь одинокой и преданной, хотя ещё вчера жизнь была беззаботным вечным праздником. А теперь все — лишь воспоминания, обращенные в прах словом Зевса.

Персефона наспех вытирает слезы тыльной стороной ладони и поднимается, отряхивая платье. Гордо подняв голову, она делает вдох и разворачивается к замку, где в дверях стоит Аид. Ей не хочется доставлять ему удовольствие и показывать своё отчаяние, ровно так же, как не хочется выказывать смирения. Возвращаясь обратно, она останавливается на одной с ним линии, почти что касаясь его плеча своим, но больше на него не смотрит.
— Я не выйду за тебя замуж, и этой церемонии не будет, — голос должен был быть спокойным, уверенным, но все равно дрожит — она не умеет врать или блефовать, и тем более скрывать свои чувства. Всегда открытая для мира, в этом — она чувствует себя уязвимой, и не знает, где спрятаться. Но бежать бессмысленно. Аид её сюда привел, он и должен вывести.

[icon]https://media.tumblr.com/635eecc16760e5a1cd52b9eb750e2af1/tumblr_p7t3vvtYLC1rq4f9uo5_250.gif[/icon][sign]https://i.imgur.com/1GuNEDd.gif[/sign][status]I am hellbound[/status]

Отредактировано Persephone (2020-05-05 13:04:33)

+1

6

Персефона напоминает дивную лань, загнанную в угол хищным животным: замирает на месте, распахнув светлые глаза, что чище и прозрачней самой воды — в них неподдельный страх, не-верие тому, что происходит, в них упрямое и слепое желание найти выход из западни. Аид улыбается снисходительно, не сводит с неё внимательного, пронизывающего и безжалостного взгляда. Его вся эта ситуация откровенно забавляет, ему почти приносит удовольствие наблюдать за тем, как тонкие, изящные пальцы, что никогда доселе не держали в руках почти ничего, кроме стеблей диковинных цветом — сжимаются в кулаки. Он бы даже не удивился, если бы она попыталась ударить его. Но она, конечно же, этого не делает. Она пятится назад, не выдерживается — сбегает. Аид — не двигается с места. Ей некуда бежать. Подземное царство отныне — её клетка. И сколь не бейся крыльями о прутья — не выберешься, не спасёшься, только кости переломишь, да гордостью и безнадёгой подавишься, прогнёшься в хребте, чувствуя, как обречённым стягивает тонкую шею, словно терновником: раздирая нежную кожу, ядом проникая глубже, мешаясь с кровью.

Она — украденное солнце. Его отголоски, что тонут во тьме, и вопрос лишь в том хватит ли ей сил продолжить сиять столь же ярко или же она на самом деле, как и мириады многих до неё — растворится в этом, заплутает и потеряет самое главное, саму себя, оставив лишь блеклую тень после, что напоминанием, что безликим и не имеющим голоса боле.

Аид терпеливо ждёт, позволяя ей принять и осознать: всё это не дурной сон — действительность. Аид не сводит с неё взгляда, наблюдает и запоминает каждый жест, губы дрогнут в лёгкой улыбке, пожалуй, она ему на самом деле нравится и даже её упрямство — нравится. Тем лучше и тем интереснее. В мёртвую тишину вплетаются едва слышные ноты мягкой мелодии — тоскливой, но светлой, обволакивающей, пробивающейся нежностью глубже, под самый каркас костей.
Аид не перебивает её, внимательно слушает, но — не слышит. Её протест не имеет значения. Он не важен и не имеет веса здесь. Он лишь ярким всполохом — её не-примиримостью, её желанием сохранить достоинство. Это похвально. Аид ценит это, пусть и не подаёт виду. Его губ касается усмешка, она не смотрит, но пытается казаться спокойной, словно ничего и не было, но смотрит — он. Обманчивой нежностью касается чужой щеки, заставляя повернуть голову, посмотреть — большим пальцем давит под подбородком, приподнимая, и подаётся ближе: медленно и неспешно, обжигая кожу дыханием, прежде чем губами коснуться скулы, почувствовать солоноватый привкус чужих недавних слёз.

Моя дорогая Персефона, — вкрадчивым покровительством, носом касаясь виска, вдыхая девичий запах полной грудью — голова кругом, — это не предложение, — терпеливо поясняет, скользнув пальцами по тонкой шее: сожми — можно сломать; так кажется, — отстраняясь и выпрямляясь, — завтра всё случится — хочешь ты того или нет, — он не улыбается, спокойный и собранный, он сам, первый, отходит от неё, возвращаясь в глубь помещения.

— В покоях ты найдёшь одежду — советую принять этот подарок, если на хочешь, чтобы я сам занялся этим, — Аид не оборачивается больше, говорит негромко, но его всё равно слышно слишком хорошо, — не переживай, я помогу тебе скрасить скуку и привыкнуть к новым владениям, — усмехается собственным мыслям, прежде чем уйти вовсе, оставляя её наедине с собой.

Аид искренне надеется, что ему не придётся заставлять её выходить из комнаты и силой тащить в главный зал. Аид восседает на троне, упираясь локтём о подлокотник, с закрытыми глазами, ждёт. Сказка кончилась, здесь потакать ей никто не будет, здесь, отныне — она та, кто правит, кто должна вести за собой, чьим речам внемлют и перед кем склоняют голову. Слабость и обиды, уязвлённое — она обязана оставлять за дверьми покоев. И Аид хочет верить, что ночи Персефоне хватило на то, чтобы понять это и осознать в полной мере.

— Семена граната к церемонии, Владыка, — Оркус протягивает золотую чашу, склоняя голову: это важная, необходимая часть предстоящей свадьбы — вкусив еду или питьё подземного мира, Персефона никогда больше не сможет покинуть его владений и вынуждена будет остаться здесь навеки.
— Не нужно. — Аид небрежно взмахивает рукой, лишь едва приоткрывая глаза, смеряет божество тёмным взглядом.
— Но ...
— Я сказал — убери в сторону. Я не собираюсь хитрить. Оставь подобные развлечения на кого другого. — Он не скрывает раздражения, не скрывает и усмешки, на самого себя. Не ему, обманом заманившим Персефону, низвергнувшим её во тьму говорить об этом, но всё же.

Оркус ничего больше не говорит, безропотно выполняет приказ, но оставляет чашу на видном месте, надеясь на благоразумность своего правителя, на то, что он ещё передумает. Аид вновь закрывает глаза и тяжело выдыхает. Он не чувствовал волнения перед предстоящей церемоний и никогда не отличался отсутствием терпения, но ждать безмолвно — надоедает.

— Цербер, — пёс, мирно лежащий за троном, приподнимает одну из трёх голов, слепым доверием и болезненной преданностью смотрит на своего хозяина, выжидает приказа, — проведай Персефону: отныне ты обязан слушать и её голос.[status]it's extraterrestrial[/status][icon]https://funkyimg.com/i/2JMFw.gif[/icon][sign]http://s3.uploads.ru/uonVA.gif[/sign]

+1

7

Je t’ai vu tracer le long du paysage
Une ligne des aimées qui détruisent ton langage.
Et quand tu chantais plus fort
Dans ton silence
Je voyais les larmes couler
Toujours à contresens.

Его прикосновения нежные, лишь своей настойчивостью напоминающие того, кто ее похитил. Оказываясь лицом к лицу, Персефона поднимает взгляд своих ясных глаз, еще недавно отражающих яркие лучи солнца в своей синеве, на царя подземного мира. В ней борется множество чувств, но одно преобладает сильнее других – невозможность противиться. Дитя цветов закрывает глаза и ощущает, как по коже бегут мурашки от легкого прикосновения губ к щеке. Внутри зреет примирение, пророщенное на чувстве безысходности. Но это зачарованное спокойствие рушится вместе с усмешкой Аида и его обещанием. Задевает. Вновь руша хрупкую покорность.
Персефона – идеальная дочь. Послушная, добрая, кроткая… вдруг стала полной противоположностью себя. Отказывается подчиниться, принять судьбу, злится. И, пожалуй, чувствует себя преданной теми, кому всегда доверяла. Она уходит, молча протестуя, упрямится, все еще не соглашаясь. Игнорирует стены замка, его комнаты и все, что за ними. Идет туда, где ей отведено место, но все еще не желает оставаться здесь навсегда. Главное – Его сейчас не видеть. И, оказавшись в одиночестве, она захлопывает за собой двери и прислоняется к ним спиной, больше не делая ни шагу.
Все произошло так быстро… если бы у нее был хотя бы шанс проститься с тем, что ей так дорого. С Солнцем, с домом, с матерью… с той жизнью, которой она наслаждалась. Может, тогда ее сердце стало бы менее мятежным. Может, тогда было бы проще смириться. Но она все еще ощущает, как быстро падает вниз и продолжает падать. Даже сейчас. Кажется, что здесь даже воздуха меньше и дышать сложнее. Но это лишь приступ паники, с которым она справляется не сразу. И лишь когда понимает, что ее никто не потревожит более, тихо опускается на пол, обнимает руками коленки и утыкается в них лицом. На миг хотя бы забыть, что происходит. Поверить – что лишь страшный сон. Но она не просыпается. И никто не проходит на помощь – ее голос здесь не слышен. Плакать тоже бесполезно, поэтому она лишь бесшумно ходит по комнате, равнодушно рассматривая убранство. Проверяя на ощупь резную узорчатую мебель. Пока не доходит до окна, за которым раскидывается мрачный вид на бескрайнее царство, в котором вместе небо – сплошная тьма, и нет ни единого проблеска звёзд.
Как только злость и отчаяние притихли внутри, на первый план вышел интерес. Персефона разглядывала просторы с любопытством и разочарованно подмечала, как мало здесь растений. По ним она будет скучать ничуть не меньше, чем по Солнцу. Её взгляд скользнул на платье, но уже через секунду она отвернулась от него, предпочитая и дальше игнорировать. Она едва ли спала за то время, что ей отвели. Конечно, думала о том, чтобы сбежать, но разве можно укрыться во владениях того, кому они принадлежат? Она же здесь не знает ровным счетом ничего… затея глупая и бесполезная. К тому же, она искренне пыталась найти, выглядывая из окна, хотя бы одну дорожку, похожую на выход, и тщетно.

Когда проходит немного времени, Персефона ложится на кровать в надежде забыться хотя бы коротким сном о своем доме. Она закрывает глаза и тихо напевает мелодию лета, ту самую, которую ей пела еще мама. Ту самую, которую она сама любила петь цветам. И в этот момент ей кажется, что она даже чувствует запах полей и цветов, настолько яркие воспоминания, ощущает прикосновение листвы. И ей становится спокойней и даже чуточку теплее. А когда открывает глаза вновь, то с удивлением приподнимается и видит, как кровать оплели лозы ярко-фиолетовых глициний, украсивших пол и стены. Персефона улыбается впервые с тех пор, как попала сюда – цветы, словно друзья, не желавшие покидать ее в тяжелый момент. Она вновь укладывает голову на подушку, и теперь засыпает с легкостью… но все еще не на долго.

Новый день не ознаменуется здесь восходом Солнца, его не приветствует пение птиц, и лишь тревожное чувство заставляет Персефону проснуться. Сон быстро отступает прочь, отдавая дитя цветов в руки волнению. Она не собирается сбегать, ей уже дали понять, что это невозможно. Но смирения в ней не прибавилось. Она надевает белое платье с золотым узором и тончайшим кружевом, чтобы не позволять Аиду исполнить свою угрозу, но выходить не спешит, будто ждет, что он мог бы передумать.
Но нет. Не в этот раз. Не с ней.
Ей покой нарушает скрежет в дверь и рычание. И стоит ей открыть ее, как перед ней появляется существо о трех головах, не виданное раньше. Персефона испуганно отступает, пока не натыкается на тумбочку, и боится сделать резкое движение. Диковинный пес, впрочем, не выглядит таким уж ужасным или злым. Он смотрит внимательно ей в глаза, утыкается одной мордой в ладонь, принюхивается. Будто так знакомится. А после – лижет ладонь языком и принимается вилять хвостом. Кажется, это первое, что полюбится ей в этом царстве. Пёс выглядит грозно, внушительно, но почему-то она его не боится. Тем более, когда он позволяет ей протянуть руку и коснуться его макушки, почесать за ухом, пройтись ладонью по шее. И вот уже Персефона сама не замечает, как опускается рядом с ним на колени и с улыбкой рассказывает ему о том, какое он чудное и прекрасное существо. Пёс довольно фырчит, подставляет под пальцы то одну, то другую голову, бьет лапой по полу, когда почесывания ему особенно нравятся, и снова довольно лижет Персефону, закрепляя их дружбу отныне и навсегда.

Лишь благодаря ему она выходит из комнаты, но стоит подойти к зале, как улыбку прячет, сменяя ее холодной отстраненностью. Она заходит в комнату с приподнятым подбородком и старается смотреть куда угодно, но не на Аида. Даже один раз оборачивается на дверь, но выход сторожит трехголовый пёс, буквально перекрывая его собой. По крайней мере, она планирует упрямиться в том, чтобы не произносить ни слова. Чтобы доказать, что это происходит не по ее воле.
Только волнение в глаза спрятать не получается. Никто ее к этому не готовил. Никто не говорил, что делать, как себя вести. И уж точно никто ни разу не обмолвился о том, что суждено ей быть с Аидом. И когда она поднимает на него взгляд и видит его хладнокровную уверенность, это отражается маленькой бурей внутри. Как может он быть столь спокойным в такой момент, решающий ее жизнь? Хоть толику почувствовал бы из того, что чувствует она. Но ему будто все равно. Будто это лишь формальность. И это задевает.
[icon]https://media.tumblr.com/635eecc16760e5a1cd52b9eb750e2af1/tumblr_p7t3vvtYLC1rq4f9uo5_250.gif[/icon][sign]https://i.imgur.com/1GuNEDd.gif[/sign][status]I am hellbound[/status]

+1


Вы здесь » Nowhǝɹǝ[cross] » [nikogde] » Незавершенные эпизоды » Let Me Take Control


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно