Devil Like You
Сообщений 1 страница 6 из 6
Поделиться22020-04-25 23:40:54
[indent]Джозеф нервничал только раз в жизни, и – услужливо подсказывает всегда находящаяся в стимуле за счет гипермнезии память – второго раза его гордость не переживет.
[indent]К тому же сейчас это – непрофессионально.
[indent]А тогда было – простительно. Тогда он был – молод. Молод и неопытен. Как сейчас Ода помнит дрожь в пальцах, когда скальпель погружался в бледную кожу, как может быть только у двух национальностей в мире – у чистокровных японцев и у уроженцев европейского севера; он помнит, как крепко связанное тело дернулось; он помнит, как дрогнула рука от неожиданности – и порез вышел неровным; он помнит разочарование во взгляде человека, открывшего ему мир с той стороны, с которой он сам никогда бы не додумался посмотреть; он помнит, как впервые в жизни его окатила волна горечи, самоненависти и жгучей обиды. Он помнит, что обещал себе – моя рука больше не дрогнет.
[indent]И с тех пор он был непоколебим, как Фудзияма, отсекающий, словно вторя природе, лишившей его простого права на чувства физические, почти все эмоции.
[indent]С тех пор.
[indent]До этого момента.
[indent]Сейчас он видел, как его пальцы снова мелко подрагивали.
[indent]– Ода, ты меня слышишь? – голос такой, словно шеф орет сквозь толщу воды; хотя на деле – он всего лишь на противоположном конце длинного стола в конференц-зале; все глаза в этом зале – обращены на Джозефа. Он понимает – покрытый бледной проекцией фотографии экран за спиной комиссара загнал его глубоко в закоулки собственных мыслей; он понимает, что сморит на ладони с чуть подрагивающими, затянутыми в черное, пальцами; он понимает – не чувствует, а именно понимает – что ладонь Себастьяна касается его плеча.
[indent]Он понимает, что потерял над собой контроль.
[indent]А еще – он понимает, что его с головой накрывает ненависть. Ненависть и еще, совсем немного, страх. Страх за то, что вся его работа, все его достижения – все может быть запятнано, разрушено, извращено каким-то никчемным, грубым подражателем.
[indent]Подражателем, хитрым настолько, что полиция сбилась с ног. Подражателем, наглым настолько, что Джозеф знал, каким будет его следующий шаг, ровно как и знал, что этот шаг будет против него лично. Подражателем, умным настолько, чтобы не оставлять следов.
[indent]А без следов, без возможности схватить эту змею за хвост, Джо ощущал себя королем на шахматной доске за ход до мата.
[indent]– Соберись, – шеф недовольно ворчит, хлопая себя по карманам в поисках пачки сигарет; Джо помнит, что тот выкурил ее час двадцать назад; новой у шефа не нашлось, как и зеленого салаги, которого можно было бы за ней отправить, – Этот сучок играет с нами, а пара моих детективов, собаку сожравших на всяких уродах с поехавшей кукушкой, не может найти не то что улики, а даже собственный нос.
[indent]Джозеф – поджимает губы, поправляет очки движением, одновременно успокаивающим его и раздражающим окружающих, и кивает; он показательно признает, что виноват, хотя вины за собой никакой не чувствует.
[indent]Брифинг продолжается, теперь – со всем его вниманием и редкими тревожными взглядами Себастьяна.
[indent]Но вообще-то, Джозеф – собран, как никогда, что бы ни думал шеф. Просто сейчас в нем брал верх охотник, заставляя отойти полицейского в тень, и там, где коллеги обсуждали способ распутать клубок и поймать за руку преступника, Джо видел новые варианты устранить фальшивку.
[indent]Убить, пока тот не убил его.
[indent]Но это – не так-то просто. По крайней мере, не сейчас, потому что, глядя на безнадежное отсутствие улик, Джо понимает – у полиции мало шансов; больше, чем в случае с его работой, но меньше, чем ему сейчас было нужно. С этой стороны ниточки обрываются, потому что преступник не подпустит к себе полицейских, как лиса, прячась в норе, не подпустит к себе хаундов.
[indent]Но у клубка всегда два конца, просто второй – спрятан. У Джо же, если подумать, есть возможность до спрятанного дотянуться. Он думает, хорошая ли это идея. Он знает – если преступника не может найти полиция, то, возможно, его может найти другой преступник.
[indent]Мыслить как преступник. Это – довольно иронично.
[indent]Ладонь машинально ложится на карман, в котором спрятан мобильник. Джо выдыхает и бесцельно обводит в кружок единственный пункт, записанный за этот брифинг в блокноте:
«найти вероятные связи»
[indent]Он спросит у Стефано. Возможно, тот что-то знает.
______________________
[indent]– Возможно, Вы что-то знаете? – он устало трет переносицу, приподнимая очки, – Возможно, к Вам обращались анонимно. Возможно, открыто, – собственное бессилие раздражает, он – немного нервничает, но тем не менее – учтив и в целом спокоен, голоса не повышает и нервозности не показывает, не позволяет себе даже думать об этом в этой комнате, потому что – все просто: Джозеф – так и не научился фамильярности по отношению к Стефано, у него – так и не срывается с губ ни капли неуважения, он – все также внимательно прислушивается к чужим словам.
[indent]Доверяет.
[indent]Именно поэтому он сейчас – здесь, позволяет своей тревоге, своей настороженности выплеснуться на человека перед ним, протянуть к нему черные щупальца. И только ледяной взгляд стальных глаз отрезвляет, приводит в чувство, если чувство ему в принципе знакомо; ловя этот взгляд Джозеф с особой горечью сожалел о том, что ничего не может ощущать – ему бы хотелось узнать, как этот взгляд его будет резать.
[indent]Но все же в первую очередь - дело.
[indent]Может, Стефано приходило письмо?
[indent]Может, ему кто-то звонил?
[indent]Может быть – что угодно.
[indent]А может быть – ничего.
Поделиться32020-04-25 23:45:13
「 есть ты, есть ад в твоей голове,
есть я, я в этом аду живу; 」
[indent] Стефано ставит на стол кружку свежесваренного кофе, пальцами — без перчаток, доверяет — ведёт по ободку собственной чаши, встречается с Джозефом взглядом. Это непривычно. Видеть Джозефа таким — непривычно. И от того, в самой глубине, искрит затаённый интерес. Чужая собранность и хладнокровие столь же безукоризненны и точны, что и равнодушный надрез умелого хирурга. Джозеф всегда был непоколебим, он — ровный строй нот в партитуре, отсечено всё лишнее. Он — полый сосуд: там, где эмоции — чистый лёд. Есть только рационализм, взвешенность каждого шага, выверенность каждого действия. Но сейчас всё по другому — совсем немного, едва ощутимым прикосновением густого тёмного к обнажённой коже кистей рук, жжётся холодом у горла, опускается вдоль шрама ниже огнём. Это приятно, но лишнее. Стефано смотрит прямо, не пытается привычно добавить мягкости взгляду: это тоже лишнее, только не с ним, — острым, как и лезвие его ножа, что всегда под рукой, взглядом пытливым и внимательным. Стефано собран и спокоен — тоже, — но губ касается едва заметная улыбка в противовес взгляду — мягкая: не успокоения ради, потому что Стефано уважает его, принимает.
______________________
[indent] Стефано сминает в пальцах свежий выпуск газеты и сжимает губы в тонкую линию. Подражатель? Стефано знает, что последнее убийство — это не работа Джозефа. Эмоции путаются и он шумно выдыхает, прикрывая глаз. Подделка, безусловно, была хороша — этого он не мог отрицать: сложно придраться, неизвестный совершенно точно изучал его и, по всему видимому, долго и тщательно. Но это всё равно была подделка. Оставил ли он свой автограф? Любой художник имеет свой уникальный стиль, росписью подтверждает принадлежность, горделивым вызовом. Так, кто-то, в совершенстве копируя работу прошлого века, добавит в картину то, чего там быть не может и не должно быть. Добавил ли он что-то от себя? Или благоразумие взяло вверх и он решил не рисковать? Знает ли он личность того, кому подражает, и если да, то откуда? Джозеф был слишком осторожен: даже в департаменте не подозревали о том, за кем они охотились всё это время. Никто не знал.
[indent] — Такой ужас, не правда ли? Чем в полиции вообще занимаются?!
[indent] Стефано медленно открывает глаз и поднимает взгляд на подошедшего. Новенький, всего неделю с ними. Кажется, его зовут Маркус.
[indent] — Вы правы. Это непростительно, — он откладывает газету в сторону и откидывается на спинку стула, но даже сейчас плечи всё так же идеально выправлены, осанка — идеально прямая. Стефано хмурится и вздыхает, не то на собственное замечание, не то на то, что Маркус опускается рядом. Это непростительно. Чужое нахальство непростительно. Признание — это то, к чему стремится едва ли не каждый, в той или иной степени. Подражание — самый яркий признак признания. И самая большая насмешка. Стефано чувствует злость и раздражение: это убийство — клякса чернил на готовой картине. И от него нужно было избавиться, пока пятно не разрослось, не въелось намертво.
[indent] — Такое зверство! Как человек может быть способен на подобное? Неспокойно в наше время в городе. У меня есть дочь, знаете? Каждый день в страхе возвращаюсь домой!
[indent] Стефано слышит, но не слушает. Ему нет дела до него и его дочери, но он участливо поворачивает голову в сторону собеседника.
[indent] — Берегите её. А нам остаётся только положиться на полицию: уверен, они не сидят без дела и приложат все силы на то, чтобы поймать его, — о, Стефано уверен, что Джозеф и правда сделает всё, чтобы избавиться от подражателя. И Стефано, безусловно, посмотрел бы на это. А может — даже посодействовал бы. С премногим удовольствием.
______________________
[indent] — Я знаю, как его выманить, — Стефано закатывает рукава рубашки, коротко кивает, приглашая сесть, сам возвращается к плите, не спешит продолжать. Моет турку, протирает плиту и стол: Стефано не терпит даже малейшего беспорядка в собственном доме, лишь студийная комната может себе позволить творческую небрежность, — вытирает руки и аккуратно вешает полотенце, только после этого вновь оборачивается к Джозефу, — я приглашу его на свидание, — уголки губ дрогнут в более явной улыбке, насмешкой, голос ровный и совершенно спокойный.
[indent] — Я не знаю, сколько ему известно и, к сожалению, пока он не связывался со мной, но, — Стефано бесшумно отодвигает стул, но не садится, ладони опускает на перекладину, не упускает чужой взгляд, словно нет ничего важнее этого, — он самонадеян и небрежен, — не сдерживает глухого раздражения: кто-нибудь другой сказал бы, что его работа идеальна, кто-нибудь другой не понял бы, что это совершенно другой человек. Стефано — не кто-нибудь другой. Стефано знает Джозефа. Знает, как он работает и едва ли найдётся хоть один человек на всём свете, что смог бы воссоздать картину столь же безукоризненно-совершенно, — он хочет внимания, хочет быть вами: давайте дадим ему это, — лёд во взгляде трещит лукавством, — у меня на примете есть одна девушка, очаровательная особа! Вот только глупа, — Стефано кривит губы в брезгливости, — и переспала с каждым в агентстве, — он даже не пытается скрыть собственного отношения к ней: прекрасна, но аморальна и невежественна — идеальный холст для новой работы.
[indent] — Вы мне поможете?
Поделиться42020-04-25 23:46:20
[indent]Выходит, ничего.
[indent]Мысль – неожиданно спокойная для человека в его положении, однако в этом – ничего необъяснимого. И более того, для человека наблюдательного, человека вроде Стефано Валентини, сейчас на него немигающе, внимательно смотрящего, спокойствие Джозефа – вещь закономерная. Просто Джо – человек действия, рационалист до мозга костей, знающий цену чувствам и эмоциям как никто, для кого они обыденны. Как никто он знает, насколько ценно испытывать хоть что-то, насколько важно придавать происходящему вокруг хоть какое-то значение; и вместе с тем как никто он знает, что эмоции – трясина, которая засосет тебя и высушит на самом дне, превратив лишь в тень себя прежнего; а еще он знает, что эмоции могут ошибаться – он сам узнал это в своей одержимости, и она едва не загнала его в свои обманчивые сети. Именно поэтому он, лишенный природой возможности чувствовать боль физическую, решил отрезать себя и от боли эмоциональной – чтобы быть эффективным. Острым, как скальпель, которым он режет. Так сказано и в Бусидо: сильный человек – он не выказывает ни гнева, ни радости.
[indent]Важен контроль ума, мыслей, желаний и привычек, иначе жизнь самурая погрязнет в суете и мирской бессмысленности.
[indent]Джо это – узнал на своем примере. Джо с этой суетой – просыпается в одной постели.
[indent]Джо смотрит на Стефано и они некоторое время молчат. Джо размышляет, с какой стороны зайти теперь, где найти у клубка третий хвост и как выманить фальшивку из той норы, в которую он забился. У него против воли пальцы сжимаются в кулак, но дорогая мягкая кожа черных перчаток даже не скрипит. Хотя на ней остаются заметные, тревожные вмятины.
[indent]Боли, конечно, Джо не почувствовал – одно лишь сплошное холодное раздражение, подстегивающее думать и решать.
[indent]Паника и суета для него – не выход. Слишком дорогой будет цена одного единственного неверного шага.
[indent][indent]...я приглашу его на свидание...
[indent]Джо так и не отводит от Стефано взгляда, но почти не слушает того, когда он говорит. Он сосредоточен на полуулыбке, играющей на чужих губах, на каком-то привычном уже интересе и легком лукавстве. Он знает, что Стефано, общаясь, играет – играет роль и играет с собеседником. Он также знает, что с ним, возможно, Стефано откровеннее, чем с прочими.
[indent]Чего он не знает, так это почему ему хочется еще больше откровенности.
[indent]А еще он не знает, как схватить фальшивку за шкирку. То, что это отвлекает от Стефано – вызывает досаду.
[indent][indent][indent]...он самонадеян и небрежен...
[indent]Джо все еще смотрит, когда он вдруг думает – Стефано эксцентричный. И он, и Стефано – оба хотят донести до людей свой смысл, правда, каждый разный, но где у Джо – холодный расчет, там у Стефано – буря эмоций.
[indent]Он думает, что что-то понял. Думает, что у него появилась идея: фальшивка, кем бы он ни был, идеально подражает его стилю, но в нем есть одно крохотное, никому незаметное отличие, которое и заставило Джо действовать и не ждать, какой стороной упадет монета, когда орел – его победа, а решка – победа противника. Джо же – ненавидел азартные игры, хотя Себастьян всегда шутил, что в покере ему не было бы равных; Джо ненавидел случайности, поэтому монета, которую подбрасывал Джо, с обеих сторон имела орла. Но даже отлита по одному шаблону, с одной стороны изображение было потерто. И уже можно было увидеть разницу.
[indent]Монета в кармане, обычно незаметная, становится, кажется, горячей.
[indent]В мире нет ничего идеально повторяющего что-то, уже существующее.
[indent]Фальшивка копировал его, но у него не было того, чем отличался Джо – умения ждать. Умения терпеливо оставаться в стороне, пока не придет время. Подражатель хотел произвести фурор, убивая часто, выражая скрытую глубоко под обстоятельностью импульсивность.
[indent]Чем-то похоже на Стефано. Но Стефано – не фальшивка.
[indent]И тем не менее, Джо понимал, как быть – нужно бросить вызов. Нужно заставить совершить ошибку.
[indent][indent][indent][indent]…Вы мне поможете?..
[indent]Джозеф поправляет очки и негромко выдыхает. Он без запинки признает, что идея Стефано – лучше его собственной. Если он вступит в игру сам, то это будет иметь последствия, даст более четкое понимание полиции о том, кто стоит за первой серией убийств, а кто за второй; это даст зацепки, которые полиции совершенно не нужны, и, когда с фальшивкой будет покончено, следственная группа снова сядет ему на хвост. Вовлеченность же в происходящее другого фигуранта, с совершенно отличным стилем, наведет следствие на мысль о простой попытке поделить охотничьи угодья; а если не наведет, если Себастьян додумается до чего-то – то Джо с этим разберется; этот вариант, когда подражатель будет убран с доски, даст Джо свободу действий. Он сделает перерыв, а потом, когда вернется к работе, окончательно выбьет следствие из колеи.
[indent]Потому что никто и никогда не ждет, что призраки возвращаются.
[indent]Главное – максимально наглядно и эффектно избавить от фальшивки. Но, уверен Джо, Стефано ему в этом поможет.
[indent]– Да, мистер Валентини, я Вам помогу. В конце концов, это, в первую очередь, в моих интересах, – Джозеф кивает – максимально сдержанно – и тянется к чашке с остывающим в ней кофе; аромат кофейных зерен, обжаренных под палящим солнцем Африки и приготовленным умелыми руками человека с завораживающим итальянским акцентом разносится по кухне, как обещание чего-то важного, чего-то, что сделает их еще чуть ближе друг к другу.
[indent]Теперь этот аромат, знает Джо, накрепко въесться в его память как синоним тайны.
[indent]Он коротко улыбается.
[indent]Ему это – нравится.
Поделиться52020-04-25 23:49:04
[indent] Джозеф поправляет очки, Стефано — мысленно фотографирует. Момент обыденный, но именно поэтому столь ценен: и именно поэтому Стефано никогда на самом деле не направит на него камеру. Только рядом с ним память заменяет Стефано фотоплёнку. Стефано не желает нарушать чужое личное пространство яркой вспышкой, словно она была способна отнять у него это, словно не было ничего более важного, интимного.
[indent] Стефано всегда был слишком увлечён своим делом. Даже когда он был совсем ребёнком, когда отец учил его сдержанности (Стефано до сих пор слышит его голос: «Чем лучше человек умеет контролировать выражение своих чувств, тем большим уважением он пользуется») и твёрдости — Стефано с головой уходил в занятие, забывая обо всём вокруг. И так же, как и тогда — Стефано никогда не приемлел вмешательства в свою работу.
[indent] Но сейчас всё было иначе.
[indent] — Хорошо, — Стефано склоняется, пальцами подцепляет кружку, едва выставив мизинец, делает небольшой глоток и улыбается явственнее собственным мыслям. Пожалуй, впервые он хотел этого вмешательства. Пожалуй, впервые это не вызывало отторжения, не вызывало раздражения, пожалуй — ему это нравилось. И это новое чувство хотелось уберечь, запомнить, продлить так же, как хотелось показать тот самый последний момент смерти, что застывает во времени в своей первозданной и неповторимой красоте.
[indent] — Тогда подождите немного, пожалуйста, — Стефано выходит из кухни, но очень скоро возвращается с альбомом, кладёт его рядом с Джозефом.
[indent] — У меня есть наброски к этой работе, что скажете?
______________________
[indent] Адель Неттинг двадцать три года. Её индекс массы тела ниже восемнадцати и это критическая точка: всё больше агентств говорят, что не будут допускать к работе девушек, чья худоба считается нездоровой.
[indent] Адель Неттинг страдает расстройством приёма пищи, у неё анорексия. Она, конечно же, этого не признаёт. Она говорит, что тщательно следит за своим питанием и телом. Она говорит, что должна оставаться лучшей, не понимает, что если продолжит, то от красоты, пробившей ей дорогу в модельную индустрию, в скором времени останется лишь голый скелет.
[indent] Адель Неттинг — синоним вульгарности.
[indent] Она то, от чего пытается избавиться модельный бизнес, искоренить и опровергнуть.
[indent] Свой первый контракт она получила, переспав с менеджером, каждый следующий шаг был таким же — она без стеснения скидывает дорогую блузу с плеч, обнажая худое тело, позволяет к нему прикоснуться, играя с чужим соблазном и не чувствуя стыда от того, угрызений совести. Вульгарность становится её стилем жизни: она продаёт своё тело, душу, считает это правильным, приемлемым, малой ценой. Она не верит в благие намерения, не признаёт честной игры, но принимает сотрудничество — помощь смешна, сомнительна протянутая рука, помощь — лишний балласт, что тянет на дно, что удерживает на мёртвой точке; не поможет получить профессиональной выгоды.
[indent] Адель Неттинг примитивна и бесстыдна. Она инфантильна и делает всё, чтобы получить желаемое, разменяв саму себя и выпотрошив. Ей неизвестно что такое сдержанность и благоразумие, и она не понимает, почему должна поступать иначе, не умеет ждать.
[indent] Она — удобная маска, тщательно подобранная роль: потеряла себя и забыла, играет ту, что хотят, что помогает ей ублажить собственные низменные порывы.
[indent] Адель Неттинг прямое доказательство тому, что дурной тон общества сильнее интеллигенции и самодисциплины.
[indent] Она — тошнотворный вкус в красивой обёртке. Идеальный холст для его новой картины.
[indent] Стефано смотрит на неё, но видит готовую работу [1]: её, сидящую на стуле, подогнув под себя одну ногу; элегантная юбка из парчи, цвета перламутровой ночи, красивыми складками ложится на бёдра. Он смотрит на неё, но не видит лица. Потому что, в сущности, её нет. Она истощила себя и уничтожила, но Стефано поможет ей достигнуть пика того, к чему она так стремилась — её запомнят, она будет красивой. И ложь рассыплется прахом, отбеленные кости рёбер станут острой правдой, наготой, столь привычной ей, столь свойственной и бесстыдной: ведь интимность для неё — пустой звук. Сама она давно мелкий, сухой песок — не собрать в горсть; ваза красивая — без букета цветов бесполезная, забытая.
[indent] Стефано не работал с ней лично: она хотела, он отказал, сославшись на плотность графика, и в том была лишь полу правда, — но сейчас он смотрит на неё холодной лаской, но сейчас в груди плавится тепло и, касаясь чужой шеи пальцами, удерживая рядом, будто бы она могла куда-то уйти, он с трепетом делает надрез на её плече, сдирает кожу с левой руки: неторопливо и осторожно, словно чуткий любовник, не смеющий допускать лишней грубости, желающий продлить чужое удовольствие; упиваясь им особенно сильно, когда с губ срывается несдержанный стон. Что для неё ужасающая, нестерпимая боль, находящая выплеск в крике, для него — наслаждение. Стефано складывает тонкий пласт кожи в таз, ловко переворачивает нож в руке, перехватывает его за лезвие — протягивает Джозефу.
[indent] — Полагаю, вы предпочтёте, чтобы она замолчала? — у Стефано непривычно, слишком, ярко выраженный акцент и тёмный взгляд, Стефано улыбается мягко, безоговорочно доверяет ему самое сокровенное, что есть.
______________________
[indent] Стефано выбирает местом встречи музей. Тот самый, где недавно нашли труп молодой модели, один из его лучших шедевров. Его двери открыты для посетителей уже через неделю после происшествия, будто бы ничего и не было. Сегодня, и всю последующую неделю, проходила выставка экспозиций, посвящённая пыткам девятнадцатого века, Стефано думает, что это должно быть увлекательно: он подробно изучал данную тему, — но направляется в зал работ викторианской эпохи, не задерживая взгляд у стены, где ещё совсем недавно восседала прекрасная мисс Неттинг. Стефано знает, что сейчас там ничего не напоминает о его — их — работе, но может мысленно воссоздать её до малейшей детали. Но сейчас он не для того, чтобы ещё раз посмотреть на место преступления: сегодня он должен встретиться с герцогом Готландским; тот родом из Швейцарии, их семья уже как пять лет обосновалась в Кримсон-Сити и успела добиться высоких постов. Эта встреча была назначена ещё месяц назад — Левин Готландский хотел сделать подарок свой дочери, которая, как он рассказывал, с пяти лет мечтала стать моделью. Отец был против: не считал это достойным занятием для неё, — но, в конце концов, решил уступить. Он был ярым фанатом викторианской эпохи, его восхищало это время, стиль и мода, утончённость женщин. Ему был близок строгий моральный кодекс тех годов, когда джентльменство считалось превыше всего. Герцог говорил: «Вы знаете почему даже в домашнем убранстве присутствовали длинные скатерти и чехлы на креслах? Всё потому что викторианцы считали приличие одной главных ценностей, даже стол не смел показывать «ноги». Повседневный костюм непременно должен быть строгим и сдержанным, косметика была неприемлема даже на балах, считалось, что лишь вульгарные, падшие женщины красятся.» — И, кажется, он полностью игнорировал основные причины расцвета этих устоев: викторианская эпоха — это время, когда на глазах людей привычный мир распадался. Становилось всё больше фабрик, что разрастались с невероятной скоростью, заменяя нетронутую рукой человека природу мёртвым камнем. Происхождение и сущность человека отныне были под вопросом: кто же они на самом деле — потомки странных существ, что выползли из первобытной грязи миллионы лет назад, или всё же образ и подобие Божье? Устойчивый мир рушился и люди стремились укрыться от реальности, сбежать от неё, воссоздать свою собственную. И там, где была безукоризненная строгость, — обратной стороной монеты служило абсолютно противоположное, в конце концов, ставшее одной из основных характеризующих черт эпохи — противоречием. То время, вместе с прочим, стало триумфом Джека Потрошителя и расцветом проституции, и всё это, конечно же, не могло не отразиться в искусстве.
[indent] — Смотря на эти картины, я чувствую духовно свободных людей, что были искренни в выражении своих чувств и едины с природой. Всё же искусство это не просто передразнивание, это понимание.
[indent] Стефано медленно поворачивается в сторону собеседника и отмечает чужую пунктуальность. Королевская точность — минута в минуту, не позже и не раньше. Протягивает руку для рукопожатия.
[indent] — Вы правы. Подражание нельзя сравнять с искусством, — герцог Готландский, как никогда, был прав. Стефано, как никогда раньше, был с ним согласен. Подражание в живописи хорошая практика, но если ты не можешь сделать ничего сам, если за копированием больше нет ничего — ты ничего и не стоишь. За костями и плотью нет ничего, лишь пустота, что заполняется чужим, мимикрирует, присваивая себе его черты за неимением собственной структуры.
[indent] — Честно сказать, я удивлён, что вы пришли.
[indent] — Полагаю, всё дело в недавнем происшествии?
[indent] — Да. Это было ужасно. Когда я прочитал об этом, не мог поверить своим глазам, невиданная дерзость и жестокость. Слышал, половина её тела была без кожи и плоти. Как такое вообще возможно и что должно быть в голове у человека, чтобы до этого додуматься?
[indent] — Почему вы не перенесли встречу? — Стефано игнорирует замечания об убийстве и даже не по тому что не хочет обсуждать детали собственной работы, но потому что сейчас они здесь совсем для другого, а Стефано никогда не любил откладывать дело: каким бы оно ни было, ничто не должно отвлекать от первостепенной задачи.
[indent] — Признаться честно, соблазн был слишком велик. Я слышал, сегодня последний день выставки, не говоря уже о том, что дрожь берёт от мысли, что здесь кого-то убили. Прошу прощения, я не должен был так говорить. Вы знаете, что шестидесятые годы девятнадцатого века стали переломными в истории развития мировой моды? Именно тогда она стала настоящей индустрией. Именно тогда дизайнеры наконец-то стали обращать внимание на фигуры своих моделей. Как ведь раньше было? Корсеты, идущие от самой груди, стянутые столь сильно, что бедные девушки едва могли дышать, высокие вороты, сковывающие движения. Некоторые наряды быль столь изощрёны, что у них почти не было возможности двигать руками, представляете? Джентльменам же это нравилось, подстёгивало. Но потом всё изменилось и талантливый кутюрье отныне был способен превратить даже гадкого утёнка в настоящего лебедя: тонкий изящный силуэт с длинным шлейфом и никаких массивных форм, неудобного материала, утяжеляющего наряды. Вы понимаете к чему я веду?
[indent] — Скажу больше, герцог Готландский, я бы хотел вам показать первые наработки. Присядем?
[indent] — Как вы ... это невероятно, мистер Валентини! Конечно, не терпится увидеть, что вы придумали.
[indent] Герцог прощается с ним через сорок пять минут после встречи, обещает позвонить вечером, чтобы назначить точную встречу с дочерью: необходимо было снять мерки для пошива платья и обговорить основные моменты непосредственно с ней — как бы сам Готландский не жаждал этого, работать Стефано предстояло отнюдь не с ним. Стефано не смотрит на время — точно знает, что тот, ради кого разыгрывалось всё это преступление и даже, отчасти, эта встреча, скоро должен подойти. Точно так же он знает, что тот непременно придёт. Чувствует это. Стефано останавливается у картины «Афродиты» Соломона [2] и чувствует, как нетерпение снедает изнутри. Это непривычно, хоть и закономерно, если рассуждать здраво. Но Стефано не может позволить себе даже малейшей оплошности, он знает, что не совершит её — слишком уверен в себе, слишком самонадеян — но всё равно напоминает себе быть внимательным, но непринуждённым: ничто не должно выдавать того, что он кого-то ждёт. «Афродита» — противоположность его собственной работы и, в тоже время, её отголосок. Обнажённое тело в викторианском обществе воспринималось неоднозначно и чаще расценивалось как провокация, тем не менее, в каждое время находился тот, кто решал пойти против устоявшихся моральных принципов, бросить вызов обществу, действуя наперекор тому. Данная картина была классическим и, пожалуй, одним из самых примечательных примеров такого порыва. Но в девушке, нагой, изображённой Джозефом Соломоном, не было того, что напрочь отсутствовало у мисс Неттинг — её красота была чиста, душа не запятнана, ей были чужды плотские утехи.
[indent] Стефано знает, что Ода, которому якобы было оставлено послание, не придёт на встречу, но этого не знает подражатель, и когда, направляясь к выходу, он чувствует чужое прикосновение к плечу, от которого прожигает кожу сквозь ткань пиджака и рубашки, когда слышит: «Мистер Валентини? Я так понимаю вы ...» — он чувствует что-то схожее с триумфом и ему кажется, что он слышит, как клетка с лязгом захлопывается за спиной подражателя.
Поделиться62020-04-25 23:52:21
[indent]У Жана Делюмо есть труд, целиком и полностью посвященный страху: его природе, его смыслу, его механизмам, его психологии. Это объемный, последовательный опус в виде научно-популярной публицистики о роли в жизни человека архетипов, о первобытных механизмах, заложенных в сознании homo sapiens`а, когда тот еще ютился в пещерах вокруг крошечного, грозящего погибнуть от единственного сквозняка, костерка; это работа об истоках морали и том, как религия, пользуясь образами истинного зла и ужасом перед ним, училась контролировать мышление человека; это экскурс в то, что происходит в голове людей, когда они испытывают единственную действительно естественную эмоцию – страх; это, по сути – сам страх и то, что он собой являет, когда человек встречается с ним вот так просто – лицом к лицу.
[indent]Джозефу эта книга – нравится, хотя в ней есть легкий налет зажатости, неизменно остающийся от наложенного эпохой отпечатка.
[indent]И тем не менее, это была просто книга. Книга, которая, хоть и могла заглянуть в суть, никогда не заглянула бы в сам страх. И эта книга, «Ужасы на Западе», кажется призывно вызывающей, но за ней все-таки ощущается нерешительность исследователя.
[indent]А Джозеф — мог это сделать, потому что был лишен предрассудков, неуверенности, стыда. Он мог это сделать — и делал. Делал, превращая сам процесс в локальное исследование двух самых важных для него вещей: человеческого страха и человеческой же боли.
[indent]Вещей, отобранных у него природой и обществом.
[indent]Сейчас, впрочем, игра шла не по его правилам, хотя у нее, несомненно, будет тот же итог. Это было непривычно. И в определенной — неожиданно большей, чем ожидалось, — мере завораживающе.
полагаю, Вы желаете, чтобы она замолчала?
[indent]Джозеф отрывает взгляд от искаженного болью и ужасом лица той, что Стефано называет не иначе, как холстом. Он все продолжает делать мысленные пометки об этом человеке перед собой; впрочем, «объективизация» была первым пунктом, что он внес в список еще в ту пору, когда о Валентини никто не знал. В ту пору, когда еще не прогремела на весь Кримсон-сити статья о неизвестном убийце, «превращающем смерть в искусство».
[indent]— Вряд ли прилично в моем положении чего-то желать, — Джо качает головой, переводит взгляд с бледного, обескровленного ужасом и отчетливым пониманием происходящего, лица на рукоять кинжала, и медлит, задумчиво сцепляя пальцы в перчатках из тонкой черной кожи замком, — Но раз мне позволено принять участие, я бы и правда сделал процесс немного приятнее, — он расцепляет пальцы, сжимает ими рукоять и, проверив баланс кинжала, будто собираясь вступить в бой, прошел мимо Стефано.
[indent]Он снова смотрит в глаза, полные боли и ужаса; он читает в них безысходность и непонимание; он сжимает пальцы на рукоятке кинжала крепче, а второй ладонью ловит мокрый от слез подбородок. Ему немного жаль, что все не так, как он привык, что боль кривит жертву на протяжении всего процесса, а не накатывает огненной волной в конце, убивая ее за раз, превращая в воплощение того, что он сам так хотел почувствовать.
[indent]Впрочем, сожаление — это тоже для него что-то недоступное. И, словно неожиданно вспоминая об этом только сейчас, Джо скользит пальцами по челюсти девушки вниз, упирается подушечками указательного и безымянного пальца в ее углы и одним уверенным и резким движение дергает на себя — челюсть, как тайник кассового аппарата, выскакивает из суставов, жертва воет, но дернуться не может.
[indent]— Обещаю, что не испорчу Вашу будущую работу, — он оборачивается к Стефано и улыбается краями губ.
[indent]В его взгляде, впрочем, ничего похожего на улыбку.
_____________________
[indent]Чужой разговор разносится по полупустой галерее едва уловимым шорохом, и Джо ловит себя на мысли — досадно. Понимает — иррационально, поддаваясь раздражению и любопытству, хочет знать о фальшивке больше. Много больше. Хочет знать — все, чтобы наказание понес не безликий подражатель, не просто воспоминание об оскорблении, а реальный человек. Тот, кто сможет ответить за свои преступления перед законом. И перед ним.
[indent]А еще — перед Стефано, который оказался в эти игры втянут. Перед Стефано, легко и без раздумий протянувшем ему — Джо — руку помощи. Перед Стефано, которому сейчас приходилось играть в этом глупом спектакле, для него, человека понимающего, больше похожем на фарс, роль наживки.
[indent]Джо останавливается перед «Венерой» и замирает. На его лице — заинтересованность ценителя искусства; в его взгляде — благоговение знатока. Он складывает руки на груди, медлит, а после — достает блокнот с чуть отдающими желтизной под старину листками, достает ручку с тяжелым железным корпусом и — поправляет очки.
[indent]Боковым зрением — наблюдает за Стефано и его спутником. Но — не подходит.
[indent]Вообще-то, он сфотографировал наглеца еще несколько минут назад, и теперь ничего не мешало ему уйти, но охотничий азарт и задетая гордость держали Джозефа, как поводок держит гончую. Он, конечно, уйдет раньше, чем привлечет внимание, более того, он, сделав несколько заметок, словно внимательный критик, уже собирался на выход, но это все — будущее.
[indent]А в настоящем он — впитывает все, что мимолетный взгляд и голос на грани слышимости могут дать.
[indent]В настоящем он — думает, какие улики приведут к этому невзрачному, легко теряющемуся в толпе и никогда не сумевшему бы привлечь внимание Стефано Валентини человеку.
[indent]Уходя, Джо ловит себя на том, что в голове застряла именно последняя мысль. Он думает: забавно, но это — похоже на ревность.
_____________________
[indent]— Полицейская база данных молчит, — Джо поправляет очки, поднимает взгляд на Стефано и, помедлив, снова утыкается им в раскрытую перед ним на столе из красного дерева папку; полированное покрытие стола поблескивало в свете лампы, и он нет-нет, но досадливо на нее щурился — блик от яркой лампочки высвечивал лицо на фотографии и создавалось ощущение, что даже сейчас этот человек пытается играть с ним в прятки, — Но зато мне удалось найти кое-что в медицинской базе штата, — он напряженно опускает ладонь на стол и сжимает пальцы в кулак, — Его зовут Кристофер Спайк, тридцать шесть лет, коренной американец, из штата Вашингтон. Хотелось бы мне знать, как его занесло к нам в Кримсон-Сити, — он чуть пожимает плечами, — Остальное найдете в папке с документами.
[indent]Джозеф замолкает и — снова смотрит на Стефано, ловя себя на том, что ищет в его лице нечто, понятное ему одному: интерес, внимание, любопытство, азарт, увлеченность. Нечто, что могло бы снова заставить его испытать хотя бы отголосок того раздражения, с каким он смотрел на Валентини и Спайка в галерее.
[indent]Нечто, что напоминало бы чувства.
[indent]Находит, впрочем, только спокойный, восхищающий, профессионализм.