[indent]— Артем! А ну вернись!

[indent]Голос позади надрывный, хриплый, лающий, откровенно старческий уже, но все равно сильный и командный, срывается на крик, но Артем говорит себе не оборачиваться. Говорит, что в этом смысла не больше, чем в попытках пообщаться с туннельным эхо: ты будешь говорить, говорить, говорить, а в ответ слышать одно и то же, одни и те же обрывки фраз, кажущиеся с одной стороны осмысленными, но в то же время бессмысленные, повторяющиеся, словно заученные. Говорит и, в общем-то, сам себе верит.
[indent]И, возможно, именно поэтому, потому что верит себе, тому, что видел, тому, что сам узнал, ему и просто не оборачиваться, не спорить больше до хрипоты в голосе, а просто делать, просто идти снова и снова вперед, на поверхность, просто искать, искать, искать. Это оказывается не сильно страшно — доказывать свою правоту и чужую — неправду. И убедить себя в том, что кто-то неправ, на самом деле просто. Вот только куда сложнее перестать испытывать сожаление по поводу чужого упрямства и непонимания.
[indent]Но Артем находит для себя утешение и здесь: когда он получит искомое, когда он поймает сигнал, который уловил тогда на Останкинской башне, Мельник уже ничего не сможет ему возразить. И у них, возможно, все снова наладится.
[indent]Когда Артем ловит себя на том, что с этими мыслями на поверхность идти легче, словно ОЗК со всеми комплектующими начинает весить вдруг на пару кило меньше, он начинает думать в основном об этом, а не о том, какие все вокруг непроходимые твердолобые бараны, и так даже жить, кажется, становится немного проще.

[indent]Проще ровно до тех пор, пока на станции не объявляется Хантер, пуская вошедшую в колею жизнь Артема по известному месту и заставляя снова думать, думать, и думать.
[indent]С другой стороны, тоже неплохо: опять же, можно не вспоминать, какие все бараны.

[indent]— Артемк, ну погоди ты группу, ну ей-богу, пожалей старика, — Петрович, туша о бетонный косяк самопалку, скрученную из метровского чахлого табака, выходит было навстречу, но Артем только отмахивается, молча, как это бывало последнее время, и сухо; он знает, что старый пехотинец потом опять присядет Мельнику на уши, а среди товарищей по заставе снова наверняка начнут шептать о том, что радиация ему все мозги выела, но Артема это не то что беспокоит: они все когда-то хвалили его за целеустремленность и настойчивость, за боевой дух и такую похожую на мельникову стойкость, так что вот пусть наслаждаются всем этим.
[indent]А ему просто нужно еще немного времени и крыша чуть-чуть выше той, что была в прошлый раз. Чуть-чуть, и он снова поймает сигнал. А когда поймает, они уже не станут ворчать.

[indent]— Дядь Петь, давай не будем, а, — Артем качает головой, когда видит, что старик не спешит выдавать ему рюкзак со снарягой, и тянется через тощую фанеру, заменяющую стойку, сам, перехватывая толстую лямку рюкзака и легко, натренированный уже таскать тяжести, закидывая поклажу на плечо, — И без тебя тошно, — и, поправив рюкзак, Артем отворачивается.

[indent]Тошно. Но сейчас у него вроде как появился шанс. Нужно просто заставить себя к этому шансу подойти.

[indent]Артем правда не знал, что "подойти" займет у него, смелого, как он считал, и повидавшего дерьмо поверхности и метро, слишком дохрена по меркам их небольшого мирка времени.
________________________

[indent]— Снова наверх один? Завязывал бы ты, а, — Петрович уже даже не качает головой и отдает рюкзак без разговоров, привыкший, что на все его увещевания отвечают только молчанием, хмурым взглядом исподлобья и недовольным бурчанием.
[indent]Когда Артем качает головой, Петрович давится дымом самокрутки. Хотя, конечно, возможно, это потому, что на днях он выиграл у Мельника в карты хороший, настоящий, довоенный еще табак, и не привык к его крепости.

[indent]— Нет, сегодня не один, — Артем коротко, сухо улыбается и удобнее вешает рюкзак на спину, разворачиваясь к выходу и тихо добавляя себе под нос, — Надеюсь.

[indent]"Надеюсь", знает Артем, недостаточно для чего-либо, но он хотя бы наконец-то чувствовует в себе уверенность, что, возможно, попытка стоит пытки. Он прекрасно понимает, что нужно было сделать это давным давно, когда он еще первый раз эту чертову крышу присмотрел, тогда, когда Хантер заявил спустя несколько месяцев сидения на станции, что остается, но также прекрасно он понимает, что хрен бы смог подойти к рейнджеру. И черт его знает почему: потому ли, что было стыдно, мол сам не справляется; потому ли, что не хотел, чтобы Хантер на него, как остальные смотрел; или, может, потому, что просто не хотел, но факт оставался фактом.
[indent]Сейчас же откладывать было некуда, потому что все подходящие крыши, куда Артем мог добраться один, закончились также, как и отговорки, почему он не может предложить опытному рейнджеру вылазку на поверхность.

[indent]Сейчас пора было собрать остатки гордости в кулак и... запихать их себе в задницу.
Немного грустный расклад, но Артем себя успокаивал: это для дела, для всех остальных, и уж точно — не ради него самого. Это просто для того, чтобы...

[indent]— ... чтобы добраться до крыши. Один я туда не дойду, — слова на удивление Артема даются довольно просто, и он даже немного приободряется, особенно воодушевленный тем, что при этом оказался способен посмотреть прямо в выцветшие, но чертовски внимательные глаза охотника, смотрящего на него все также, как в первую встречу: немного скучающе, испытующе и без малейшего удивления от любого сказанного слова.
[indent]На секунду Артему кажется, что, возможно, Хантеру просто все равно на то, что он говорит.
[indent]Впрочем, Артему все равно на то, что Хантеру все равно. Он уже не мальчишка, чтобы заглядывать рейнджеру в рот, и сейчас, пожалуй, тому стоит наконец-то посмотреть на него, как на равного.

[indent]О том, что для того, чтобы просто заговорить, ему потребовалось, прости господи, полгода, Артем старается не думать.
[icon]https://i.pinimg.com/originals/6a/3e/a6/6a3ea6c94d1ea1cee4a19275be2d7c8e.gif[/icon]

пускай.
[indent]Артем открывает было рот и тут же закрывает его, словно окунь из той азбуки с книжной полки в их с Сухим палатке, показывающий детям, как правильно говорить букву "о". Впрочем, почему словно? Сам себя он в этот момент чувствует тем же окунем: потерянным, немного глупым и с широко раскрытыми глазами. И хоть сам Артем окуней в жизни никогда не видел, он почему-то не сомневался в том, что они глупые.
[indent]Возможно, мерил по себе.

[indent]Хантер согласился, словно не было между ними того исчезновения с ВДНХ, не было многих месяцев молчания и не было отчужденности, с которой охотник, вернувшись, держался с Артемом. Хантер согласился, словно только и ждал, когда Артем наберется смелости, чтобы перебороть свои ребяческие обиды и просто человеческое "почему он так со мной?".
[indent]Хантер согласился. И Артем ощутил, как земля, как надежный бетонный пол станции, кое-где еще покрытый плиткой облицовки словно в насмешливом напоминании о былой роскоши, уходит из под ног.

[indent]Из горла вырывается какое-то жалкое "а...", и Артем чувствует себя как во вторую их с Хантером встречу, там, у гостевой палатки на платформе ВДНХ: нерешительным, трусливым и стеснительным, таким маленьким рядом с этим сильным, уверенным, мощным человеком, чей взгляд буквально пылает огнем, а рука, наверно, может погнуть автоматный рожок. И Артему не важно, что прошел уже не один год, что теперь за огнем не в чьих-то, а в его глазах шли рейнджеры метро, и что взгляд Хантера, наоборот, погас и помутнел.
[indent]Артему было неважно, потому что он верил в то, что видел, и как это "видел" представлял. А факт того, что виденное им отличалось от реальности, как, возможно, отличалась от реальности его уверенность в том, что где-то на поверхности еще есть люди, убежденности и веры Артема не колебал. Хотя вряд ли что-то могло изменить его мнение о Хантере в принципе.
[indent]Вроде это называлось идейность, и Мельник часто сетовал, что Артем за идеей — на край света. Артем же только отмахивался и шутил, что пока это не идеи социализма и коммунизма, никому беспокоиться не стоит.
[indent]Об идее имени Хантера, за которой он тогда давно ушел с родной станции, он, конечно, никогда не распространялся. Это, говорил Артем, не идея. Это — задание.

[indent]Хотя кого он, блин, обманывает.

сейчас пойдем.

[indent]Артем снова открывает рот, моргает, но на этот раз, ошарашенный, даже может выдавить из себя:

[indent]— Ладно.

[indent]И тут же кашляет в кулак, провожает закинутый на плечо верный калаш, один из уравнителей человечества, взглядом и торопливо следует за сорвавшимся с места охотником. Он все пытается понять, что происходит, и правильно ли он вообще толкует ситуацию, а они уже оказываются у Петровича, смотрящего на них все прекрасно понимающим, уставшим взглядом человека, повидавшего таких вот ходоков.
[indent]В этом взгляде читается "дураки".
[indent]Артем, не раздумывая, готов сейчас согласиться с тем, что он дурак, потому что он не понимает, откуда в Хантере столько энтузиазма. Не понимает, и его это пугает, как неизведанный черный провал тоннеля, начинающегося сразу за покинутой станцией, о которой ходят страшные истории.

[indent]Артем знает, что в метро ничего не бывает просто так. Знает и очень хочет понять, какого черта.

[indent]Какого черта Хантер не пришел сам, если так готов помочь? 

[indent]Да и, собственно говоря, просто: какого черта?

[indent]— Спасибо, дядь Петь. Я на кордоне скажу, но если не сложно, передай Мельнику, что сегодня вернусь позже, — Артем не знает, нужно ли поддерживать эту ненатуральную, в которую и пятилетка бы не поверил, ложь о крысах, но на всякий случай, словно по определению находит с Хантером в сговоре, говорит о походе наверх так, словно идет один; от этой смешной лжи внутри рождается какое-то странное, тянущее чувство общности с этим нелюдимым, замкнутым человеком, не доверявшим никому, кроме себя. И, возможно, его — Артема, ведь именно ему он тогда отдал пулю.
[indent]И только ощутив снова это общее, которое невозможно выразить словами, которое он уже забыл и которое казалось потерянным за эти годы отсутствия Хантера, Артем понимает, как он скучал. Скучал по чужому вниманию и доверию, по кривой ухмылке и чему-то, что их объединяло, пусть даже это что-то — ложь.

[indent]— И... в общем, до скорого, — продолжение мысли так и не приходит, и Артем, выбитый из колеи ощущением давно забытой растерянности, выбирает простую и понятную стратегию: ретироваться, чтобы больше ничего не объяснять.

[indent]— Ну вы там осторожнее, ковбои! Один черт знает сколько на поверхности не был, а второй просто без башки. Черти, а...

[indent]Артем послушно следует примеру Хантера, на ходу натягивая жилет и останавливаясь у станционной скамейки, переоборудованной в пункт переодевания сталкеров с наклеенной корявой табличкой над ней, оповещающей об этом, сгружает на скамейку рюкзак, проверяет ремни и принимается надевать ОЗК. Он молчит еще немного.
[indent]Молчит, потому что вдруг понимает: Петрович прав.
[indent]Когда последний раз Хантер ходил куда-то кроме общих рейдов в ближайшие тоннели?

[indent]— Слушай, а ты точно... ну, готов? Я как-то не подумал и просто... — Артем вздыхает, опуская взгляд, и вешает автомат на шею, удобнее его перехватывая; ощущает он себя до ужаса неловко, и думает, не накосячил ли еще больше и не скрывается ли за этим энтузиазмом Хантера желание проучить его, Артема, за глупость.
[indent]С охотника, в общем-то, станется.
[indent]Или, может, Мельник..?

[indent]— Тебе же наверняка уже все уши прожужжали о том, зачем я хожу наверх, да? Тоже будешь лекции читать? — Артем вдруг щурится, резко поднимая взгляд на Хантера, словно что-то сообразив, — Тебя Мельник подговорил?
[icon]https://i.pinimg.com/originals/6a/3e/a6/6a3ea6c94d1ea1cee4a19275be2d7c8e.gif[/icon]

[indent]Артем по жизни был человеком бесконфликтным. То ли мама его еще с детства таким растила, тогда, давно, когда еще рядом была, а он, хоть этого не помнит, но подсознательно все равно на ее слова ровняется, то ли Сухой со своим здоровым прагматизмом и постоянными нравоучениями и жизненными уроками, повидавший всякого и способный к каждому подход найти,  научил его в первую очередь словами через рот стараться проблемы решать, а уже после — к оружию тянуться, но это, в общем-то, был общеизвестный факт, и все, знал Артем, его за это любили: за то, что поговорить всегда можно, за то, что выслушает, за то, что попробует мирно дело решить. Артему это, в общем-то, даже нравилось: всегда приятно быть у товарищей на хорошем счету.
[indent]Бесконфликтные люди, впрочем, в метро долго обычно не жили, и это Артем тоже знал. Знал, и, будучи еще и смекалистым — обычно — посматривал вокруг себя, пока до Полиса по туннелям полз, да учился тому, что за надежными и безопасными стенами ВДНХ хрен бы когда узнал: где приврать, где умолчать, а где в морду дать. Ничем не злоупотреблял, но на ус — мотал. Среди этого выученного была и тактика «лучшая защита — нападение». Хорошая тактика, полезная в разговоре, если напирать умеешь, это Артем еще со времен Бурбона запомнил.
[indent]Этой тактикой он и оборонялся последние полгода от товарищей, крутящих порой у виска и отговаривающих его от рейдов на поверхность. И, имея какой-то странный авторитет и славу «героя», Артем обычно быстро на этом и выезжал: никто особо спорить и не лез.
[indent]Этой тактикой он попытался взять и Хантера, решив, что тот — засланец Мельника, пробующего свой последний козырь в действии. Знает, думал Артем, старый командир, на кого он всегда с обожанием смотрел, знает, кем восхищался и ради чьей просьбы половину метро прошел, чуть не подохнув, не соображая толком ни зачем, ни к кому, ни почему. Знает и бессовестно пользуется, исчерпав все прочие аргументы.
[indent]И, возможно, у Артема даже могло бы получиться. Вот только он не учел два факта: во-первых, ему никогда не хватит наглости дойти до конца в своих обвинениях, как бы ярко на мгновение не вспыхнул в груди огонь обиды от вероятного предательства Хантера, полоснув по глубокому чувству уважения и почти щенячьего обожания к этому человеку, как прожектор по глазам диггера, и, во-вторых, Хантер тоже не вчера родился.
[indent]Хантер не лезет за словами в карман. Хантер, в общем-то, тоже умеет нападать в ответ. И у него, знает Артем, преимущество.

[indent]Снова открыв было рот, Артем, будто все тот же зеленый салага, опять не находит подходящих слов и просто свистяще выдыхает, на автомате вгоняя обойму в рукоять добротного АПБ Стечкина, почти такого же, как он когда-то впервые увидел у Хантера, только поновее, чуть лучше, чуть тише — в оружейной Ордена Артем, как сейчас помнит, словно мальчишка бросился к этом пистолету, стоило его туда запустить, просто потому что, блин, он был такой же. Невольно думает, что эти пистолеты, наверно, похожи на них с охотником: они, оказывается, из одного теста, но, также оказывается, больно разные.
[indent]И на что, спрашивается, надеялся вообще Артем, когда воображал себе, что с возвращением Хантера он может рассчитывать хоть на что-то кроме коротких взглядов рейнджера и почти абсолютного молчания, которое хрен наберешься смелости нарушить?

[indent]Собравшись с мыслями немного и потратив это время на механическую проверку маски противогаза, хорошей, с широким обзорным стеклом из толстого пластика, Артем, потупив по-детски взгляд, выдавливает из себя:
[indent]— Да я не это имел ввиду… — Артем трет загривок за высоким воротом защитного жилета и наклоняется завязать покрепче шнуровку армейских берц, стандартно выдававшихся всем рейджерам Ордена; на чужом затылке, конечно, глаз не встретишь, но ему почему-то жутко неудобно стало на тот случай, если Хантер вдруг решит обернуться, словно он сказал что-то невообразимо обидное и мерзкое, а не просто высказал беспокойство.
[indent]О собственной обиде и попытках уличить Хантера в пособничестве мельниковым замыслам удержать его под землей Артем уже и думать-то забыл, как о допущенной крамольной клевете, за которую и самому стыдно.

[indent]— Ну в смысле это, но не совсем! — он ощущает себя немного идиотом, но, выпрямляясь, испытывает уже отчаянное желание оправдаться: он никогда не сомневался в Хантере, даже сейчас, когда Мельник, выбирая командиров отряда и задерживая уже взгляд на охотнике всякий раз, выдохнув, скользил им дальше по рядам старших рейнджеров, — Я просто знаю, что ты не поднимался наверх с момента возвращения. И ходить почти никуда не ходишь. Но никому об этом не говоришь, — Артем понижает голос, словно они вдруг заговорили о страшной тайне; впрочем, возможно, это тайной и было, — Может, у тебя есть на это причины, в метро это, ясно дело, не редкость, здесь у всех на все есть причины, но… Я в тебе не сомневаюсь, даже если другие о чем-то шепчутся, вот о чем я, — он запинается, закидывает на плечи тяжелый рюкзак с прикрепленным к его боку крокодилом карабина дробовиком, и торопливо продолжает, — Да и больше я ни с кем не хотел бы идти.
[indent]Это уже было лишним. Но Артем, в общем-то, часто говорил лишнее.

[indent]Больше Артем не раскрывает рта до самых створок гермозатвора, с утробным, оглушительным, заставляющим вибрировать перепонки лязгом выпустивших их на потрепанный временем, изгрызенный коррозией и периодически заливаемый дождями сверху, теми, в которых до сих пор не остыл радиационный фон, эскалатор, чьи ступени местами провалились под тяжестью то ли мужчин в полном защитном снаряжении, отправляющихся искать необходимые для выживания вещи, раньше бывшие такими обыденными, словно их не замечали, то ли времени, безжалостно утекающем сквозь пальцы и стирающем воспоминания о той, довоенной обыденности.
[indent]Артем мотает головой и прогоняет эти мысли прочь. Ему, в общем-то, чуть проще: он всего этого не помнит. Он лучше займет свою голову настоящим и будущим, ради которого они сейчас с лишними сорока килограммами на спине по этому динозавру из прошлого корячатся. Он только думает, перелезая через очередную выбитую ступеньку, что, наверно, надо бы что-то сказать, ведь он так долго ждал момента оказаться с Хантером один на один, без чужих глаз, без лишних ушей, без боязни быть непонятным кем-то кроме самого охотника.
[indent]Надо бы. Да вот только при всем рое налетевших мыслей, вариантов и слов — нечего. Нечего, потому что, по сути, для Артема сейчас нет ничего важнее простых и очевидных вопросов: почему? что случилось? почему ты такой с тех пор, как вернулся? и, конечно, почему ты так со мной, ведь разве я что-то сделал неправильно? Длинные и короткие, понятные и расплывчатые, они все очень заботили Артема.
[indent]Но они же, на его взгляд, были ужасно нелепыми. До такой степени, что было почти очевидно: Хантер просто посмеется. Нужно было, наверно, что-то нейтральное.
[indent]Просто хотя бы что-то.

[indent]Когда сверху слышится шум гуляющего по вестибюлю станции ветра, Артем наконец-то подбирает подходящий вопрос, тяжело выдыхая его на стекло маски, тут же запотевшей от его наивности:
[indent]— Скажи, Хантер, ты ведь много повидал в метро с тех пор, как мы тут все застряли, — Артем цепляется ладонью в толстой перчатке за поручень эскалатора и поднимает голову, выхватывая из темноты массивный силуэт напарника, — Тебе ведь встречались те, кто говорил, что ловили сигналы по радио, да? Ну вот как есть, скажи: ты веришь, что такое возможно?
[icon]https://i.pinimg.com/originals/6a/3e/a6/6a3ea6c94d1ea1cee4a19275be2d7c8e.gif[/icon]

[indent]В метро часто можно услышать разговоры о том, что им осталось немного: в трепе мужиков у костров на каких-то захудалых станциях, которым нечем заняться и некуда себя приткнуть; в стенаниях женщин, потерявших ребенка или оставшихся без кормильца, сожранного дальними метрами туннеля и той тьмой, что притаилась совсем недалеко от их домов; в проповедях безумцев, даже сейчас, спустя двадцать с лишним лет, призывающих покаяться; в лозунгах коммунистов и фашистов, делающих это центром своей идеологии и оправдывающих ограниченными ресурсами собственное право на казни и геноцид. Метро, если вдуматься, вообще пропитано фаталистическими настроениями, и давящая ограниченность стен, гул в трубах и отсутствие света заставляют каждого его жителя как никогда хорошо ощущать, что станционные часы, которые берегут едва ли не больше, чем склад с оружием или загоны со свиньями, тикают не только для всех, отмеряя секунды дня, но и для каждого из них в частности, и каждая прибавившаяся на красных цифрах полосочка, на самом деле, отнята у них самих.
[indent]Не самые радужные, в общем-то, перспективы. Хотя, если подумать, в их мире в принципе красок было маловато, да и те нужно было добывать самим.
[indent]Были, конечно, и те, кто вообще время отрицал, руководствуясь своей собственной философией, а были те, кто все куда-то торопился, спешил пожить, спешил везде успеть или, например, спешил повоевать, как спартанцы, приученные все делать быстро потому, что времени на подумать порой просто нет, но Артем уже давно понял для себя: в большинстве своем в метро никто никуда не торопится. Да и куда, в общем-то, торопиться, к своему концу, что ли? К кому относится он сам, Артем не знает, но каждый день проверяет, в порядке ли его часы, подаренные товарищами в Ордене, всегда оказывается готов по команде в срок и каждый вечер старается оттянуть, когда возможно, необходимость уйти от друзей.
[indent]Он, пожалуй, все-таки ценит время.
[indent]Или ценил до того, как услышал на Останкинской башне сигнал от другого радиоприемника. С тех пор, если честно, его будни превратились в череду картинок от одной вылазки до другой.

[indent]С тех пор он, как шептались за его спиной, очень-очень торопится на тот свет. На дневной. Наверх.

[indent]Сейчас он торопился бы тоже, но неожиданно понимает, что просто не может: он наконец-то не один, и его напарник, кажется, не спешит наверх уж особенно сильно. Артем замечает это, но, конечно же, не говорит ни слова вслух. Просто чувствует себя, как кролик в гонке с черепахой, обгоняет Хантера, замирает, ждет, снова обгоняет, но — молчит. Потому что не смеет, еще бессовестно краснеющий от недавнего оговора, снова усомниться в охотнике.
[indent]Он не торопится не просто так, не потому что не хочет или не может, а потому что так надо. Потому что торопиться на поверхность — все равно что торопиться на тот свет. А так как Артем знает, что в большинстве случаев так и есть, убедить себя в правоте старшего товарища просто.
[indent]Без знания, впрочем, Артем бы тоже в Хантере не усомнился. Не тот это был человек, чтобы в нем сомневаться, что бы там Мельник себе не надумал.

[indent]И пусть растягивать минуты сейчас, когда он шел к своей цели, было почти нестерпимо тяжело, Артем даже пикнуть не думает. Зато думает о том, что хоть молчание после его вопроса и кажется неуютным, он переживет. Это все равно лучше, чем сухой, лающий, холодный смех Хантера, которым он мог его наградить в ответ на мечтания.
[indent]Пусть уж, думает Артем, если так, то молчит подольше.

[indent]Отзывается Хантер только ближе к поверхности, там, где с тяжелым, глухим от маски и фильтра голосом мешается гул ветра, и становится непонятно: это голос охотника хрипит, воображение Артема играет или же, возможно, эхо голосов давно умерших людей прорывается сквозь плохо прикрытые створки дверей вестибюля и выбитые окна подсобных помещений.
Отзывается, а Артем вспоминает слова отчима: иногда, Артем, лучше помолчать, если на самом деле не хочешь слышать ответа на свой вопрос.

[indent]Очевидно, сейчас было это "иногда", и чтобы осознать это Артему требуется пара лишних секунд.

[indent]— Считаешь, что я... — отзываясь, Артем почти не видит ничего из-за запотевшего от тяжелого дыхания стекла маски, но его это словно не заботит, как не заботит и то, что нога едва не ухает вниз, сорвавшись со скользкой сломанной ступеньки; переведя дыхание и крепче на автомате цепляясь за поручень эскалатора, Артем продолжает, — ...ха... считаешь, что я тоже умом тронулся, как все эти слухачи? — вызов, короткая обида и какая-то очень глубокая, спрятанная боль сквозят в голосе без его ведома, и Артем, заметив это, замолкает, собирается с мыслями, успокаивается, — Так ты думаешь?
[indent]Продолжает он, впрочем, не сразу. Для начала ему не помешает собрать по кусочкам немного потрескавшуюся картину мира.

[indent]Они выходят на поверхность в гробовом молчании, и Артем считает, что так будет лучше. Он считает, что ему надо переварить услышанное, что надо как-то по-быстрому склеить затрещавший по швам мир, и молчание, в которое погрузился снова Хантер, Артем воспринимает с благодарностью, предпочтя, ставя ногу на твердый пол вестибюля, думать о том, что одно дело отмахиваться от досужих пересуд за чужой спиной и не верить о то, что человек изменился, и совсем другое — лично услышать от это от самого человека.
[indent]Внутри от мысли, что Хантер вот так легко, буднично даже высказал мысли о том, что проще было бы сдаться, чем пытаться снова и снова выжить, протянуть дольше, что-то исправить, что-то туго, неприятно сжимается и тянет, словно у него к сердцу привязали тяжеленный груз и отпустили. Артем упирается ладонями в колени, сгибается и тяжело выдыхает, не понимая, это одышка побитого радиацией организма или же все-таки удар поддых от неожиданного осознания.
[indent]Впрочем, было одинаково неприятно. И черт пойми что с этим делать.

[indent]Когда Артем выпрямляется, собирая мысли в осмысленную кучку и приходя к выводу, что его нынешняя реакция — просто совокупность всех обид, всех тревог и всех нервов за последние месяцы, что он рано что-либо себе думает и, скорее всего, он просто не так Хантера понял, он замирает, натыкаясь взглядом на застывшего, поднявшего взгляд к небу охотника. И что-то в этой задумчивой, неподвижной позе было такого тревожащего, такого пугающего, что если бы они были в туннелях, Артем бы уже забил тревогу и принялся б трясти Хантера, как пес тряпичную куклу, памятуя обо всех, кого он на своем пусти потерял забранными духом метро.
[indent]Сейчас же, помедлив, Артем просто подходит к Хантеру ближе и опускает ладонь на его плечо, чуть сжимая, так, чтобы он почувствовал. Чувствует себя Артем несмотря ни на что так, словно прикоснулся к святыне, думает, что это, пожалуй, глупо, но ничего поделать не может. Не может и просто понимает: он очень хочет, чтобы охотник на него хотя бы просто посмотрел.

[indent]— Нечего нам тут задерживаться. И на небо особо не засматривайся, дай хоть глазам привыкнуть, — он говорит мягко, спокойно, в чем-то даже ласково, и, похлопав, обгоняет напарника, цепко, внимательно осматриваясь, понимая, что пока их безопасность — на нем.
[indent]Довольно странное чувство. Он был уверен, что может забыть обо всем, когда он рядом с Хантером, что можно расслабиться и не бояться, потому что нет в мире человека надежнее. Последние пару минут заставили его подумать, что, возможно, ему уже стоило запомнить: в их новом мире ты в безопасности не бываешь никогда.
[indent]Даже с Хантером.

[indent]Некоторое время, цепко глядя по верхам крыш в поисках демонов, они шли молча, а Артем даже успел свериться с им самим нарисованной картой поверхности, проверяя, где тот крошечный поворот в переулки, забитые каким-то хламом и кусками стен, но зато ведущие к высотке, одному их тех небоскребов, которыми когда-то гордился этот город, в обход заваленного машинами, истлевшими трупами и прочим богатством, привлекающем для гнездовья падальщиков, шоссе.
[indent]До переулков оказалось далековато и, помедлив, Артем обращается к Хантеру:
[indent]— Тут недалеко есть здание, так, похоже, то ли магазин раньше был, то ли что, но оно длиннющее и сквозное. Предлагаю там пройти, чтобы не торчать, как болванам, на открытой местности, — он указывает, встав плечом к плечу с охотником, вперед и немного влево, тыкая туда пальцем в толстой перчатке; задние виднелось из-за угла и было до него. в общем-то, минуты две ходу.

[indent]Секунда молчания, короткий взгляд на Хантера, а потому тут же, не давая себе передумать и получить возможность всех снова самостоятельно оправдать, Артем выпаливает, старательно сохраняя спокойствие и видимое безразличие:
[indent]— А то, что ты сказал — ты правда так думаешь? Про перемереть? — выдыхает, поводит плечами, не отводя взгляда, и продолжает, — А как же выживание? Как же второй шанс?

[indent]А потом он опускает руку и просто смотрит в чуть запотевшее стекло чужой маски. Ему очень хотелось увидеть глаза Хантера. Очень. Так сильно, что он даже забыл о том, насколько место, где они были, мстительно, и о том, что ошибок беспечности оно не прощает.
[indent]Впрочем, сейчас его волновало другое.
[icon]https://i.pinimg.com/originals/6a/3e/a6/6a3ea6c94d1ea1cee4a19275be2d7c8e.gif[/icon]