[indent]Артем буквально чувствует, как время убегает сквозь пальцы, просачивается, уворачиваясь от неуклюжих ладоней, падает на пол, подобно тому, как падает и с громких стуком ударяется о решетку мостика калаш, врученный ему Мельником на заставе у Красной площади. Стук пластика о металл смущает, словно какая-то глупая, запретная слабость, и Артем торопится наклониться и поднять автомат: пальцы прострелянной руки все также не слушаются, водолазка под защитным костюмом липнет к телу от крови, мышцы ноют, а легкие жжет от недавно предпринятого спринта по поверхности, и тем не менее он упрямо сжимает пальцы крепче на прикладе. Сжимает и поднимает оружие, выпрямляясь, слабо улыбаясь Хану и отмахиваясь от его кивка: все нормально, рука подождет.
[indent]Жаль, думает Артем, когда они проходят мимо очередного поста на Полисе, там, где вороненая сталь револьверов под светом ярких галогенных ламп поблескивает на поясах у рейнджеров, призывая его крепче сжать собственное оружие, что время нельзя подобрать также, как оброненную вещь.
[indent]Впрочем, если бы время было обратимо, человечество бы погрязло в своих грехах в кредит. А так — уже расплачивается.

[indent]— Стойте!

[indent]Голос Хана, громкий, звучный, властный, разносится по залу заседания, обустроенному под одной из арок-переходов, и Артем моргает, приходя в себя. Он и не заметил, как она дошли, не услышал жарких речей Москвина, не обратил внимание на одобрение толпы. Он только почувствовал, как малыш Черный рядом с ним взволнованно выдохнул, как ступил чуть ближе к нему и поймать взгляд его огромных, нечеловеческих глаз, стоило лишь Хану, сумевшему в который раз за день убедить Мельника сделать невероятное, просит малыша сделать то, для его он весь путь в Полис и проделал.
[indent]Артем кивает головой и чувствует, как внутри все сжимается. Прежде чем мир вокруг погаснет, прежде чем отступят тревога, мысли об оставленном на Красной площади Павле, об утекающем со скоростью садящегося аккумуляторного фонарика времени, он думает, что восхищен этих крошечным, одиноким созданием.
[indent]Артем думает, что, возможно, таким, как он, было бы не стыдно уступить свое место на этой планете. 

[indent]Воспоминания Москвина разрывают сознания собравшихся, как разрывает веревку метко выпущенная пуля. Гомон в зале резко становится громче, и Артему даже хочется заткнуть уши. Если бы одной рукой он не вцепился в автомат, а второй — не поддерживал бы Черного, то, пожалуй, так бы он и сделал: каждый теперь считал своим долгом перекричать соседа, и каждый же, конечно, кроме этого вряд ли что-то сделает.

пропустите рейнджеров!

[indent]Впрочем, им и не нужно делать, это верно. Теперь вся надежда остается на Орден, потому что именно они были теми, кто год назад открыл ящик Пандоры, такой же опасный, как и тот, о котором Артем когда-то читал. Он, помнится, спросил тогда у отчима, почему, зная как опасна шкатулка, Пандора все равно подняла крышку. Даже ему, мальчишке ничего опаснее пули в руке не державшего, ясно, что есть вещи, которые точно не стоит трогать. Сухой тогда ответил, что любопытство сгубило кошку.
[indent]Сейчас, пробираясь сквозь торопливо расступающуюся толпу жителей Полиса Артем утешает себя тем, что их сгубило не любопытство, а нужда. Они ведь искали способ выжить, способ переждать ссылку, в которую их сослали те, кто отвала команды диспетчерам в ядерных шахтах. Они заняли Д6 и обороняли, которому что не хотели такой вот войны за ресурсы, которыми непременно захотели бы овладеть все и сразу.
[indent]Выяснилось же, что они сидели не на спасительном кладе, а на чертовой бочке с порохом, да еще и чиркая кремнем над фитилем.

[indent]Они, конечно, виноваты. Он — Артем — во многом виноват тоже. Но хотелось верить, что хотя бы в этот раз их вина частична.

[indent]— Состав из Д6 прибыл! — они уже выходили на платформу, когда один из караульных рейнджеров выскакивает им навстречу, тяжело дыша и глядя на Мельника полными ужаса и уважения глазами; Черный инстинктивно подбирается к Артему ближе, а тот, не задумываясь, сжимает трехпалую лапу, словно этот малыш не был способен сварить мозги всех на этой платформе за пару секунд, а нуждался в защите от большого всклоченного дяди с оружием на перевес.

[indent]Рейнджер, найдя секунду смущенно глянуть на ребенка, которым прикидывался Черный, тут же продолжил:

[indent]— Состав... ждет. Там снаряжение для здешних отрядов. Прикажете отдать распоряжение на сбор и отправку боевых расчетов?

[indent]Артем мельком думает: как громко сказано — боевых расчетов! Шутка-то, что в каждом расчете человека по три, а весь Орден, дай бог, наскребет в себе человек двести. И это против нескольких тысяч красных.

[indent]— Отдавайте. Вы все нужны мне в Д6. Мы не можем потерять бункер, — голос Мельника режет и бьет, как холодный и промозглый ветер на поверхности, в мертвом городе; Артему чудятся в этом голосе какие-то новые нотки, такие, каких он еще не слышал, но почти сразу эти мысли вышибает из головы теплый, мягкий голос Черного, звучащий в мыслях так, словно на воспаленную рану его тревог и страхов вдруг полилась прохладная, чистая вода.

там впереди кто-то очень ждет тебя. и переживает. так ярко. но приятно.

[indent]Артем моргает, ведет плечом раненной руки и поднимает взгляд перед собой, утыкаясь им туда, где у платформы, скрипя колесами и плохо смазанными шарнирами, тормозил поезд с маркировкой Д6.

[indent]Двери первого вагона начинают открываться еще до того, как состав полностью тормозит, и Артем догадывается, о ком говорил только Черный. От понимания этого и того, что скоро предстоит, сердце резко сжимается. В голове яркой неоновой вывеской, какие иногда встречались на рынках метро, притащенные смельчаками с поверхности, загорается один единственный вопрос: сколько из них выживет? А потом, сразу, следующий: и кто?

[indent]В их подземном мире, запечатанном среди темноты, труб и мокрой земли, словно чья-то огромная могила, вроде тех, о которых рассказывал Хан, тех, в которых хоронили всяких важных людей, забиравших на тот свет с собой и оружие, и животных, и деньги, тех, что назывались "гробницами", улыбки были как-то не в ходу. Здесь, как у все той же могилы, люди были в основном хмурые, напряженные, понурые, и даже дети, родившиеся уже тут, глубоко под мертвым городом, без света солнца и возможности пробежаться по широким улицам под зелеными шелестящими деревьями, редко смеялись. Потому что было не над чем. Потому что было, по сути, некому.
[indent]Артема мысли об этом всегда угнетали, тянули вниз, будто лямки тяжеленного сталкерского рюкзака, нагруженного воспоминаниями из прошлого которое, если хорошенько не проверить счетчиком Гейгера, то могут и убить. Артем старался об этом не думать, и эта отстраненность стала его собственным счетчиком, последней защитой между ним с его мечтой о лучшем и реальностью, которая что-то лучшее вряд ли предполагала, и которая даже их последнюю надежду, Д6, в итоге превратила в бочку с керосином, готовую взорваться под их задницами, только лишь найдется смельчак подпалить фитиль.

[indent]А потом он увидел Игоря Князева, и в бетонной крыше их мирка словно кто-то вдруг проделал палкой дырку, через которую тут же полился яркий солнечный свет, не выжигающий сетчатку, не ослепляющий, а чуть-чуть, но разгоняющий мрак.
[indent]За эту улыбку и неиссякаемое добродушие, оптимизм, энергию, за силу духа Князя по-дружески, любовно в Ордене называли дурачком, но почти всегда улыбались в ответ.
[indent]Артем же про себя называл Игоря солнцем, и если, если честно, вообще не было за это стыдно.

[indent]Сейчас Князь улыбается ему тоже, машет рукой, и от этого становится как-то... легче, словно автомат перестает тянуть его измученное и израненное тело к кафельному полу под ногами.

— он и правда яркий. как солнце. и теплый. он тебе нравится? тогда, думаю, мне тоже.

[indent]Артем моргает и опускает взгляд на Черного, который, в свою очередь, не сводит взгляда с Игоря, широким, быстрым шагом пересекающего платформу. Артему кажется, что он хочет что-то спросить у малыша, но тот вдруг продолжает, подняв наконец на него взгляд своих темных, без белков и радужки глаз:

— ты ему тоже нравишься. но я не понимаю... по-другому. да. хочу узнать.

[indent]Артем моргает снова, но Черный уже выскальзывает пальцами из его пальцев и торопливо семенит в сторону, туда, где Хан что-то оживленно обсуждает с Мельником. Вопрос застревает у Артема в горле, как комок, но тут же проваливается дальше, в желудок, и растворяется, забываясь, стоит лишь чужому голосу, сильному, живому, обратиться к нему совсем рядом, в каком-то ничтожном шаге.
[indent]Он отводит взгляд от Черного, материализовавшегося рядом с Ханом, и выдыхает, повернув наконец голову к Игорю снова. А потом машинально, слабо и немного уставше, улыбается. Потому что иначе с ним не мог. Иначе было нечестно.

[indent]— Не из камня ваш герой, выходит, — он фыркает, чувствует, как спокойно, легко становится, стоит лишь чужой ладони коснуться плеча, и малодушно думает: а может, все будет хорошо, может, отобьются еще, выстоят? Может...
Вряд ли, думает тут же, но об этом уже — не думает, забивая себе голову чужим голосом, мыслями об услышанной где-то в Полисе истории об Ахиллесе и его неуязвимости, и отстраненно решает, что таким, наверно, Ахиллесом его в Ордене и видят. Впрочем, Пашка вон его пятку нашел. Или, если точнее, плечо.
[indent]У всех все-таки есть слабые места, думает Артём. У Хантера, чей образ до сих пор жив в голове, словно они виделись минуту назад, но кто так и не вернулся со своей миссии. У Мельника с его железной волей и твёрдой убежденностью, чьи пальцы, видел он несколько минут, все равно мелко подрагивают от одной мысли о предстоящем сражении. У него, незаслуженно названного бесстрашным героем, но просыпающегося по ночам с криками от кошмаров и ощущения мертвых пальцев на своей шее. И у Князя, знает Артём, с его улыбкой и тёплым взглядом, тоже есть слабое место, и он о нем знает.
[indent]Но никогда и никому не расскажет. Потому что он обещал.

[indent]— Спасибо, — Артём отзывается как-то запоздало, корит себя за это, и шагает чуть шире, переступая через небольшой зазор между платформой и полом вагона. Он открывает уже рот, чтобы сказать какую-нибудь глупость, пошутить о том, как глупо он поймал пулю, но останавливает себя: ему не хочется давать Игорю лишние причины для беспокойства, рассказывать, как близко красные подобрались к их форпостам, как по-хозяйски чувствуют себя там, куда раньше отваживались ходить только рейнджеры, и то не всегда.
[indent]Артём молчит и думает, что сейчас это будет правильно. Найти бы только тему для разговора получше, выловить бы серди всего увиденного за это путешествие что-то, от чего тоска не скручивает кишки и страх не поднимает волосы на загривке. Хоть что-то...

— Артём!

[indent]Артём вскидывает голову и, сжав пальцы на краю дивана, вопросительно смотрит на Князя, но тот повернут к нему спиной и сосредоточенно роется в полевой аптечке, устроенной в ящике из-под патронов, на котором грубо намалёван был красный крест. Он только что бормотал себе что-то под нос о спирте и обезболивающем, так зачем ему было его звать?

[indent]— Слушай, давай так, а? — Артём окликает товарища, тянет к нему здоровую руку и дергает за рукав спецовки, — Без спирта. Не хочу, чтобы потом вместо одного красного в прицеле два было.

[indent]Он улыбается, давая понять, что все в порядке самым попятным Князю способом, и тянет с плеч свой защитный костюм, оставшийся ещё с Венеции, потрёпанный, но живой. Как и он сам.

— Артём!

[indent]На этот раз Артём вздрагивает. Но тут же видит материализовавшегося рядом Черного.

— а что такое любовь?

[indent]Артём шумно выдыхает и глупо моргает, забыв о костюме.

— тот человек, что называет себя Ханом, сказал спросить у тебя или твоего друга. Друг — это он?
[indent]И с этими словами Чёрный тыкает пальцем в Князя, все ещё повернутого к ним спиной, и тянет к нему трёхпалую руку.

[indent]Ну конечно, отрешенно думает Артём, Игорь и не заметил безмолвного гостя. И не заметит, пока не повернётся. Впрочем, Артём не беспокоится: зла Чёрный точно Князю не желает. Впрочем, от этого ситуация менее дикой не становится, и внутри все равно как-то странно сворачивается от мысли, что сейчас малыш схватит Игоря своими длинными пальцами и залезет тому в голову. Почему-то Артёму не хотелось, чтобы мысли Игоря стали общим достоянием. С Москвиным - все равно, без разницы, пусть хоть весь вымерший земной шар облетят, но Игорь... он имел право сохранить в тайне то, что хотел.

[indent]Поэтому Артем на автомате, молча перехватывает тонкое, с три его пальцы толщиной, запястье малыша и качает головой. Качает и думает, что все-таки не у тех людей Хан предложил о любви спрашивать. И это странно, потому что Хан — не ошибается. И если это так, то...?

[indent]— После того, как отобьем Д6, девчонки за нами табунами бегать будут. Выберешь себе наконец ту единственную, а то Степа с твоих ушей не слезет, — Артем смотрит на то, как сам смеется, словно со стороны, и думает, что вот это — странно.
[indent]А может и нет. Может ему и правда интересен ответ на вопрос Черного, может, он просто пытается забить молчание, а, может, отвлекает себя от мысли, что сейчас толстая иголка будет рвать его и без того настрадавшееся плечо.
[indent]А, может, причина была во всем и сразу. Артем не знал.
[indent]Впрочем, он много чего не знал.

[indent]Люди боятся неизвестного, потому что не знают, чего от него можно ждать. Артем читал об этом: когда-то пещерный человек шугался огня, потому что тот обжег его, стоило первый раз прикоснуться; позже люди боялись единого бога, потому что верили в гнев уходящего в забытие пантеона — слово, признаться, запомнилось Артему не сразу — множества; потом — жгли на кострах тех, кто говорил, что Земля круглая, веря, что это противоречит замыслу Бога. Сейчас они все, когда-то цари природы и властители поверхности, снова пещерные люди, и снова боятся, только теперь не огня. Теперь они боятся тех, кто, как все думали, пришел их заменить.
[indent]Они боятся эволюции, которую еще двадцать лет назад восхваляли, потому что были вершиной ее цепочки. А теперь пальма первенства была ими утеряна, и все знали, что на этот случай говорил дядюшка Дарвин. Артем тоже знал, потому что ему рассказывали, потому что тоже боялся Черных, тех, кого называли мутантами, душегубами и самой страшной угрозой для метро. Он боялся, что сам навлек эту беду на всех спасшихся в их крошечном темном мирке. Он боялся, пока не вспомнил, что бояться нечего. Пока не вспомнил, что единственные, кого действительно стоит опасаться, это люди.
[indent]Потому что только люди способны обратить добро, сделанное для них, в зло, сделанное для всех. Только люди способны укусить протянутую им руку. Как, например, это сделал сам Артем.

[indent]Так что Артем рассеянно качает головой на слове "друг" и выдыхает, отчаянно на секунду сжав пальцы на жесткой ткани защитного костюма. Нет, малыш не его друг. Он — его искупление.

[indent]И тем не менее Артем тут же улыбается, чувствуя, как легко тревожные мысли отступают от картины перед его глазами, и даже больше, кажется, немного притупляется, будто бы смытая теплой и чистой водой. Отступают, потому что он не видит настоящего страха в глазах Игоря, а Черный в его голове молчит и не беспокоится, не чувствуя угрозы.
[indent]Артем боялся, что все в Ордене отреагируют как Мельник, агрессивно, зло, с предубеждением. Но ему стоило помнить, что Князь — не как все.
[indent]Князь, знает Артем, особенный.

— он... вы, кажется, используете слово "смешной". он смешной, да.

[indent]Как смеяться Черный не знает, но Артем готов биться об заклад, что если бы малыш это умел, он бы рассмеялся, глядя в глаза Игорю. Фыркая, Артем думает: это сам Князь так легко принял новое соседство или же это Черный забрался к нему в голову, чтобы успокоить. Впрочем, пусть это лучше останется для него загадкой.

[indent]— Он говорит, но в основном со мной, — Артем негромко, сухо посмеивается, но тут же морщится от боли, быстро бросая идею веселья; потом выдыхает и поднимает голову снова, — А об имени мы с ним как-то не задумывались. Не знаю, честно ли будет придумать его, но... — Хочешь, Игорь придумает тебе имя? — он смотрит на Черного, но боль снова напоминает о себе и Артем скалится, отворачиваясь, — Сразу после того, как заштопает меня. Ладно?

— имя? у нас нет имен, но... я хочу имя. оно же как ваша одежда, да? я вернусь. скоро.

[indent]И, кивнув, малыш исчезает, пугающе растворившись прямо в воздухе.
[indent]Артем только впивается пальцами в ткань костюма крепче, прикрывает глаза и прислушивается в болтовне Князя. [indent]Прислушивается, потому что она расслабляет.

[indent]— Спасибо, — Артем разжимает наконец пальцы, — И тебе теперь придется придумать ему имя. Он загорелся, — и после Артем уже замолкает, позволяя другу убрать лишнюю броню.

[indent]Сил болтать почти не было, так что Артем даже не пытается. Он не возражает, когда Князь варварски лишает его едва ли не последней рубахи, не возражает, когда плечо простреливает болью от прикосновения. Он думает только, что, может, спирт был не самой плохой идеей, но стоит лишь ему смалодушничать, как он слышит в голове тихое, успокаивающее, мягкое я помогу, и боль немного отступает. Боль, и вместе с ней весь мир теряют фокус, так что когда иголка впивается в плоть, больно, наверно, только вполовину. Может, чуть больше. Артем не задумывается. Он только произносит мысленно спасибо и позволяет трескотне Игоря увлечь себя в водоворот слов и смеха окончательно.
[indent]Он, прикрыв глаза и морщась, думает, что все это — море, курорт, неведомая Анапа, которую они видели только на открытках, — возможно. Что, если он сможет поймать снова позывные, они и правда могут оказаться где-то за пределами мертвой радиоактивной Москвы. Артем думает, что, если Д6 устоит, у них с Князем будет шанс на все, что угодно.
[indent]Зашипев от неудачного движения иголки, Артем тут же думает, отвлекаясь: черт с ним, на самом деле, он и без Анапы обойдется. А вот Игорь с его потрясающей способностью поддержать всех вокруг себя, точно заслужил того, что хочет.
[indent]Впрочем, что-то подсказывало Артему, что курорт — это не голубая мечта Князя Тьмы.

[indent]— Я слушаю тебя, слушаю, — он отзывается негромко, слабо, снова пытается выдавить улыбку, но выходит так жалко, что Артем бросает это дело, выдыхая и коротко кусая губы, — Хочу. Съездим. И в Анапу, и в эту сэмову Калифорнию, и везде съездим, — слова отрывистые, с теряющимися окончаниями, но чем дальше, тем увереннее звучит и голос, и мысль, потому что Артем, кажется, и сам действительно верит, — Съездим. Вот только я найду, куда нам ехать. Только найду...

[indent]На секунду мир тускнеет, боль накатывает мощной волной, и в голове что-то щелкает. Тихий голос, уставший, блеклый, шепчет где-то на границе сознания я устал, прости, но Артем даже не думает злиться. Он благодарит Черного, выдыхает, собирается с мыслями и снова выныривает на поверхность реальности, туда, где иголка огнем жгла кожу, мышцы и мясо. Туда, где Князь все говорил, говорил и говорил. Туда, где совсем рядом слышится чужое тяжелое дыхание и бодрое, немного натянутое "принимай работу".

[indent]— Не надо так относиться в чужим жизням, Игорь, — он отзывается не сразу, накрывает осторожно ладонью пробитое плечо и морщится, вспоминая, дырку от чьей пули Князь сейчас зашивал; морщится и удивляется, что все равно не желает смерти всем красным, сейчас собирающимся вырезать их Орден за право обладать очередной возможностью уничтожать, — Не все из них плохие. Хотя, конечно, все из них попытаются нас убить.

[indent]Внутри у Артема что-то скручивает то ли от досады, то ли от обиды, то ли от стреляющей в плече боли, и он резко поднимается на ноги, так, что организм, ошалев, теряется и его ведет. Не валится обратно на диван Артем лишь потому, что уцепился за крепкое плечо Князя, невольно думая, что в их мире как никогда актуальна и эта присказка о руке помощи. Или плече.

[indent]— СТА-А-А-А-А-А-АНОВИСЬ!

[indent]Артем выдыхает и против воли расправляет плечи в ответ на командный голос, раздавшийся с платформы. Время, кажется, будто бы ускорило свой бег, а он сам вдруг словно застыл. Застыл, не желая отпускать чужого плеча, словно готовясь больше никогда на него не опереться.
[indent]Но об этом думать было нельзя.

[indent]— Ладно, нет времени нам тут торчать. Давай двигаться к оружейной, — отогнать прочь мысли выходит проще, чем ожидалось, и Артем наконец-то отступает, отворачивается и цепляется за поручень, такой же, какой когда-то держал по дороге до Ботанического сада, там, в том времени, когда солнце еще не выжигало сетчатку, а воздух не убивал радиацией; тогда он был маленьким, а сейчас он большой и сильный, но этот поручень все еще кажется ему единственной опорой, не дающей его миру покачнуться.

— я пойду с вами. а еще напомни своему другу про имя.

[indent]Артем фыркает и оборачивается к Игорю, кивая на появившегося в проеме окна Черного:
[indent]— Он напоминает про имя.

[indent]— Князев! — голос Мельника раздается из того же окна, в форточке которого повис Черный, и, как по команде, Артем смотрит уже на полковника, хотя тот к нему и не обращался, — Помоги Артему собраться. Чтобы к отбытию он уже был законопачен в броню. Ясно?!

[indent]Артем вздыхает и кивает. Хотя его согласие, в общем-то, никому здесь и не было нужно.

[indent]У Артема тянет где-то в области лопаток и медленно, туго обхватывает, словно ремнём неподходящей по размеру разгрузки, грудь, когда он смотрит на широкую, но вымученную, улыбку Князя и его отведённый в сторону взгляд. Ему хочется, чтобы это неприятное чувство было болью от раны, саднящим осадком от много раз протянувшей плоть иглы, но желания, к сожалению, редко соотносятся с реальностью. Ему хочется, чтобы это была боль, но на самом деле это страх. Страх, что, возможно, он последний раз видит, как Игорь Князев врет ему в глаза, прикрываясь своей привычной для всех уверенностью, скрывающей в действительности тревогу и дурные предчувствия.
[indent]Страх, что, возможно, они все делают сейчас в последний раз.

[indent]Но бояться, в общем-то, нормально, и Артем с этим страхом быстро смиряется, растворяясь в нем и позволяя обхватить себя его лапам, как обхватывает порой горло страх туннелей в нехороших перегонах. Артём не сопротивляется тому, чему сопротивляться бессмысленно, и превращает страх если не в силу, то хотя бы в доспех, в шипы на своей будущей броне, в которой он бросится в красное море, что скоро их захлестнёт. Артём не сопротивляется и думает, что страх, если правильно его использовать, полезен.
[indent]Артём думает и вспоминает Хантера, то, как он яростно и отчаянно говорил о борьбе, о сражении, о выживании. А что в выживании движущая сила?
[indent]Страх.
[indent]Артём зачем-то кивает сам себе, привлекая внимание лишь одного Черного, тенью следующего рядом.
[indent]Артём убеждает себя, что чем больше он боится, тем яростнее будет сражаться, причём не только за себя, но и за тех, кто рядом. И дырявые плечи его точно не остановят.

[indent]По вагону, мимо выстроенных Мельником бойцов, в оружейку, Артём скользит бесшумно и молчаливо, словно прибитый собственными мыслями к полу, как на поверхности, в мертвом городе прибивает к крошке асфальта радиоактивную пыль ледяными осенними дождями. Он не смотрит на Мельника, не смотрит на товарищей, не смотрит на черного. Он давит внутри червяка тревоги, собирает в кулак всю волю, что ещё не истрепалась, и, подняв взгляд, переступает железный порог вагона с решимостью человека, готового к смерти.
[indent]В ответ сосредоточенная тишина, нарушаемая до этого лишь щелчками брони и затворов, взрывается десятком голосов.
[indent]Артём замирает.

— это радость. они рады тебе.

[indent]Малыш повисает на оружейной стойке впереди, скрываясь в тени, и только сверкает оттуда своими огромными глазами-блюдцами. Он хочет помочь, неверно истолковав Артемов ступор, но Артёму помощь не нужна. Он знает, что товарищи, чьи тяжёлые руки в не менее тяжелых, плотных перчатках, не пропускающих тепло человеческого тела, касаются его плечи, предплечий, спины, увлекая вперёд, к отведённой ему стойке с бронёй, ему рады, и знает, что радость эта, хоть и невеселая вовсе, но искренняя.
[indent]Знает.
[indent]Проблема просто в том, что от этой радости не легче. Она не помогает. И Артём чувствует только, как от чужих улыбок подступает ком к горлу. Чувствует, но тут же его проглатывает. А потом оглядывает всех вокруг, улыбается сам и кивает снова, выдыхая негромко, но как можно увереннее:
[indent]— Кто, если не мы.

[indent]И правда. Бессмысленно жалеть, страдать и корить себя или кого-то. Они — спартанцы.
[indent]И если и умирать за метро, то кому, как не им?

[indent]Собственное имя, сказанное звонко, живым и бодрым голосом, который почему-то легко угадывался сквозь десяток повторений другими, чужими голосами, и Артём выныривает из омута своих мыслей с таким облегчением, словно сбегает из фашистского плена тли избегает расстрела красных. Повернув голову к Игорю, он торопливо извиняется, машет рукой что-то оживленно начавшему трещать Ульману и спешит через толпу к оружейной стойке, на которой сидел черный и вокруг которой хлопотал товарищ.
[indent]Подходя, Артём ловит себя на мысли, что все-таки компания Князя его успокаивает. В компании товарища Артёму хотелось казаться сильнее, чем он был на самом деле.

[indent]— Он говорит, что Евпатий — мимо, — Артём коротко фыркает и стаскивает со стойки нижний защитный костюм, из тех, что шился из толстой армейской прорезиненной ткани по типу плащевки или чего-то вроде. Сжимая в пальцах грубого пошива воротник, он невольно вспоминает палатки на ВДНХ, пошитые точно из такого же материала, и на секунду прикрывает глаза, поддавшись воспоминаниям.
[indent]Интересно, доведётся ему ещё побывать на ВДНХ, как он себе когда-то обещал?
[indent]Тут же, впрочем, Артём глаза открывает и с тихим шипением, пока Князь перечисляет ещё нелепые имена, натягивает штаны комбинезона, стараясь лишний раз не тревожить руку: какой смысл гадать, если точно ответ на этот вопрос знают разве что Наблюдатели, которых нихрена и не существует на самом деле? Лучше уж сосредоточиться на том, чтобы нацепить на себя эту консервную банку, являющую собой верх оборонной мысли Ордена, которая, быть может, защитит от пары лишних пуль, предназначенных судьбой не ему.
[indent]А может и не защитит. Кто их, эту судьбу и эти стыки жёстких пластин, знает.

— ему... страшно? здесь всем страшно, но ему, кажется, особенно.

[indent]Голос малыша уже не врезается в черепушку с силой моторизированной дрезины, а скорее режет мысли с плавностью ножа, вгрызающегося в плоть, но чужое присутствие все равно странно. Артём выдыхает, неловко дёргает костюм и поднимает взгляд на Игоря, самозабвенно возящегося с двумя вещами: сверкающим от масла калашом и очередной порцией смешных имён, и в этот момент чужая болтовня приобретает новый смысл.
[indent]Защитный механизм.

— он боится не за себя, ты знаешь? он боится за тебя.

[indent]Артём сглатывает, встречаясь с Игорем взглядом, и тут же отворачивается, кивая на броню: ему на самом деле немного стыдно, потому что Артём знает себя и не может сказать о себе также. Не может сказать, что ему всегда были важнее другие. Не может похвастаться этой самоотверженностью, потому что когда-то раньше он был малодушно труслив.
[indent]Ему хочется снова опустить ладонь на плечо Игоря и сказать, что он рад сражаться с ним бок-о-бок.
[indent]Но он не делает этого.
[indent]Он просто благодарно кивает, когда Князь прилаживает часть брони на место, и не морщится. В общем-то, это лучшее, что он сейчас мог.

— а что с именем Василий? он много думает о нем, но не называет. но оно... хорошее.

[indent]Артём поводит здоровым плечом и поправляет лямку калаша, перекинутого через другое плечо, лишь неопределённо мотнув головой. Почем ему было знать?

[indent]— Нет, он учится всему сам, — наконец, собравшись с мыслями, Артём отзывается и прячем револьвер с длинным накрученным стволом в кобуру на бедре, перехватывающую его широким ремнём, —Вроде как... вроде как прямо из нашей... —запинается, перехватывает поручень удобнее, чтобы не налететь на Игоря с началом движения поезда, встречается взглядом сначала с Князем, а после — с черным, и продолжает, — Из моей головы. Просто копирует и повторяет, в процессе разбираясь со смыслом. Так что считай это мы только что научили его рукопожатию вместе, — Артём улыбается, сжимает в кулак раненную руку и выдыхает, — И он говорит, что ему нравится имя Вася. Говорит, что ты почему-то его не называешь, хотя тебе, вроде, оно тоже нравится.

— не нравится.

[indent]Артём глупо моргает и открывает было рот, но тут же закрывает, недоуменно глядя на малыша.
[indent]Поезд дергается снова, набирая скорость и уходя на повороте куда-то прочь от станции, в сторону Д6.
[indent]Мысли Артема лихорадочно разбегаются, и он быстро забывает и об имени, и о неловкости, и обо всем на свете.
[indent]Их время подходило к концу.

[indent]— Давай-ка и ты собирайся, потом разберёмся с именем.

[indent]Сегодня они все будут на передовой. Сегодня в тени остаться не получится. Сегодня им потребуются все клыки, что у них есть, чтобы рвать, а не один, которым из тени можно перерезать чужое горло.
[indent]Сегодня, хотя Артему всегда малодушно хотелось, чтобы — никогда.

[indent]Тук-тук-тук.

[indent]Артем выдыхает и слышит, как собственное дыхание срывается с губ, как теряется в лязге металлического червяка-поезда, несущегося вперед по туннелю, словно по кишкам огромного дремлющего каменного чудовища, как мешается с шумом, который вряд ли кто-то в метро слышал за последние двадцать лет. Он ловит себя на то, что в гаме ревущего состава слышать собственные мысли и дыхание странно, но быстро понимает, что это просто гробовая тишина накрыла их вагон с головой, окутала, словно тьма в глубине нехоженного перегона, спрятала от всех и от самих себя их мысли, тревоги, страхи.
[indent]Артем шумно, чтобы услышать, вдыхает и на секунду задерживает дыхание, чтобы снова воцарилась тишина, и выдыхает вновь только когда в голове вместе с лязгом металла, вместе с шумом крови раздались мысли тревожные, тяжелые, страшные, и, думается ему, одни на всех в вагоне. Его на секунду снова накрывает страх, за себя и за окружающих, за весь их небольшой мирок, за Игоря, за маленького Черного, за то, что он не сможет извинить перед Князем за свой длинный язык, за то, что не скажет Ульману, что его шутки, пожалуй, лучшие в метро, за то, что напомнит Мельнику, как он его уважает. Его придавливает к полу тяжестью свода метро, темного и неумолимо нависающего. как дамоклов меч, мыслью о том, что он не увидит никогда, как на небе наверху расступаются облака и выглядывает слепящее, больно жгущее глаза солнце, не поймает снова сигнала, не поможет людям выбраться на поверхность. Он чувствует, как все это забирается иголками под кожу, впивается в плоть, обездвиживает и превращает в жалкую набивку для добротного спартанского доспеха, и чувствует себя бесполезным, жалким, трусливым, недостойным стоять среди этих погруженных в свои такие же тяжелые, но наверняка не сводящие с ума до потери пульса, мысли суровых, повидавших жизнь людей.
[indent]Он чувствует, что начинает понимать смысл выражения "душа уходит в пятки".

[indent]А потом мерное "тут-тук-тук" и лязг сменяются на ласковым, мягким голосом, и реальность постепенно проступает из-за темной поволоки, щупальцами просочившейся из-за потрескавшихся, затертых окон вагона, единственной, кажется, от нее защиты. От нее и от того, что жило там, в туннелях за металлом вагона.

— они все боятся. но ты все делаешь правильно. все вы.

[indent]Артем только кивает, не чувствуя в себе сил нарушить эту тишину своим голосом.

[indent]А потом вдруг Ульман шутит о чем-то совершенно глупом и неуместном, и следом раздается один смешок, второй, третий, и вот уже весь вагон хохочет. Артем сжимает губы, чувствует, как внутри скручивается тугой клубок, и невольно думает, что это похоже на прорыв заградительных перекрытий, когда грунтовая вода, вырвавшись на свободу, смывает целую станцию на своем пути до следующего перегона. Вот тут также: напряжение, как потоки воды, находит выход в смехе, звонком, глухом, хриплом, невеселом или заливистом, и чем дольше он звучит, тем отчетливее Артем понимает, что что смех этот обреченный.
[indent]И они все — тоже.
[indent]Но, снова, кто, если не они?

[indent]— ...я решил.

[indent]Артем вскидывает голову, упираясь пристальным взглядом в лицо Игоря, не скрытое еще шлемом, и моргает. Чужие слова легко перекрывают смех и новые шутки, легко гонят прочь лишние мысли, легко захватывают все его внимание. Слова такие уверенные, такие четкие, такие убежденные, цепляют его так просто, словно только что Артем не чувствовал, как изнутри его гложет ощущение ошибки за открытый рот и будто ему совсем не хотелось посмотреть на того воробья, на невозможность поимки которого все сетовал Сухой, когда советовал Артему следить за языком.
[indent]Артем удивляется этой уверенности, но позволяет ей себя захлестнуть, как всегда позволял Игорю заполнить собой все пространство рядом, вытесняя прочих и прочее.

[indent]Артем кивает.
[indent]А потом — улыбается и выдыхает:
[indent]— Он говорит спасибо. И ещ...

[indent]— Приготовиться!

[indent]Командный тон Мельника разом обрывает все разговоры, давит смех и устанавливает отброшенную было обратно в трещины на стекле тишину, позволяя ей снова начать просачиваться в салон вагона. Шум колес, отмечает Артем, забрасывая на плечо ремень автомата и удобнее его перехватывая, становится намного тише и постепенно — затихает, словно умирающее в туннелях эхо, и это могло означать только одно.
[indent]Когда состав поезда дергается, окончательно сбросив ход, а двери раскрываются, выпуская наружу волну вооруженных, напряженных, как пружины, мужчин, готовых защищать, убивать и умирать, становится ясно, что это их конечная.
[indent]Д6.
[indent]Возможно, их могила.
[indent]Возможно, вход в их личный ад. Или, возможно, выход.

[indent]Прежде чем толпа подхватывает его, Артем последний раз слышит голос Игоря не под стрекот автоматов и грохот взрывов, и в ответ на ободрение машет здоровой рукой, раненной же придерживая автомат. Князь желает ему удачи, ни пуха, и Артему просто интересно, что же значит это выражение, так часто используемое стариками и у них же молодым поколением метро подхваченное. Однако он не успевает спросить, нет у них сейчас на болтовню времени, поэтому, только и выкрикнув, что заученное на автомате "к черту!", позволяет толпе увлечь себя к первой линии баррикад, туда, где его и хотел видеть Мельник, туда, где он действительно будет к месту несмотря даже на ранение.

[indent]Артем идет на передовую в Очередной мировой войне, которую не увидит никто за пределами московского метрополитена.

__________________________
[indent]Железный монстр перед ним ощерился широкими пластинами с надписью "полиция" и с лишь поколебленным, но не сломленным, упорством двинулся вперед.
[indent]Артем стирает копоть с поликарбонатного щитка шлема и рвано выдыхает, перещелкивая в "гатлинге" основную патронную ленту — пустую — на запасную, снова поднимая уставшими, чуть дрожащими руками, тушу пулемета, упорно пытающуюся без его контроля либо уронить нос вперед, либо увести поток огня в бок.
[indent]Пока Артем целится снова пот заливает глаза, а вокруг со злым визгом свистят пули.

[indent]— Поливай его!

[indent]Артем жмет на гашетку и пулемет в его руках дергается, уводит первые выстрелы вверх, а после сразу вгрызается очередью в ряд щитов, разрывая плотный металл, валя первых идущих и добираясь, методично, медленно, до сердца шагающего строя, из которого, словно огрызаясь в ответ, били автоматы и ревел кустарный пулемет, наверняка дальний брат "гатлинга", собранного Тэтэшником в оружейной Ордена.
[indent]Сейчас же братьям приходится перестреливаться, прямо как оставшимся в живых после Последней войны, ведомым присущей человеку жадностью и безрассудностью, приходится вгрызаться друг другу в глотки. Впрочем, здесь нечему удивляться, когда каждый шаг в метро — это борьба каждого отдельного взятого человека за право в новом мире существовать.
[indent]Некоторые просто выгрызают это право зубами из чужой плоти чужими зубами.

[indent]— В прореху бей!

[indent]Командирский голос Мельника уже хрипит от крика, но еще перекрикивает гомон, стоны раненных, пулеметные очереди и звон отстрелянных гильз, падающих на щербатый бетон. Артем послушно переводит прицел, наводя его на массивную фигуру в собранных из каких-то железяк броне, и дает длинную очередь, ощущая, как отдача проходит по всему его телу и словно растворяется в нем, расходится, как круги на воде, становится его частью.

[indent]На последнем патроне пулемета чужой огонь захлебывается и откуда-то сзади раздается радостный крик "Так их, бей эту красную заразу!", кто-то кричит еще что-то, но все это проносится мимо ушей Артема быстро и еще быстрее забывается.
[indent]Он слышит какое-то шипением, крепче вцепляется в ставший бесполезным без ленты пулемет и только чувствует, как взрывается болью и так укушенное уже сегодня пулей плечо, а дальше крики и чье-то далекое "Берегись!".

[indent]Артем плохо был знаком с концепцией Рая и Ада. Он частенько слышал о них: то от Хана, рассказывающего, что они уничтожены и теперь души всех умерших вынуждены скитаться по трубам метро; то от сектантов в смешных белых балахонах, сулящих праведным спасение, а грешникам — муки; то просто в книгах, с таким трудом принесенных сталкерами с поверхности. Впрочем слышать и что-либо понимать в услышанном — вещи разные.
[indent]Так вот, понимал Артем в Рае и Аде мало — оба понятия эфемерные, и ему, выросшему в мире, где религия уже не была собою прежней, а верили люди только в какие-то суеверия и убийственную силу оружия, плохо представляющиеся, давались для осознания плохо, и все, что по итогам он мог сказать, так это что Ад ждя плохих, но интуиция подсказывала ему, что все на деле гораздо сложнее, как и, например, с тем Богом, концепция которого давалась ему еще сложнее и задумываться о которой ему совсем не хотелось, особенно после пространной лекции Сухого на его невинный, казалось бы вопрос, кто такой этот Бог?
[indent]Впрочем, непонимание от попытки анализа его не останавливало, и тут у Артема всегда ребром вставал вопрос о том, кому же верить: тем, кто утверждает, что Рая и Ада нет, или нет, кто стращает ими в попытках то ли получить выгоду, то ли истинно верить?

[indent]Сейчас вокруг все полыхало, гремело и воздух, кажется, выжигал в груди легкие, пока сквозь прикрытые веки слепили языки лижущего пятки пламени, а тело ломило от боли словно после встречи с когтями демона. Ощущая все это, Артем, кажется, нашел наконец ответ на свои философские изыскания, и он ему, признаться, бы не по душе.
[indent]Ад, очевидно, существовал.
[indent]И сейчас он находился в нем.

— Очнись, Артем. Пожалуйста, очнись.

[indent]Но ведь в Ад попадают только грешники, те, кто прожил жизнь неправильно, кто делал отвратительные вещи. За себя Артем, как ни странно, не волновался, потому что понимал, что заслуживает. А вот разорвавшего слух совсем рядом хриплого голоса он услышать не ожидал. Игорь ведь не грешник, просто дурила, запутавшийся в жизни, и может он и делал вещи плохие, но с его — Артема — грехами точно не сравнится.
[indent]Так если это Ад, что он тут делает?
[indent]И значит ли это, что они еще живы?

[indent]Глаза открыть оказывается сложно, словно они заплыли после попойки с дамировым пойлом. С губ срывается тяжёлый стон, хриплый, сдирающий горло как наждачка сдирает полировочное покрытие на прикладе калаша, а от первого же неловкого движения тело прошибает нестерпимой болью откуда-то от плеча до плеча и вниз, к боку, куда-то в район почек. Ощущения, мягко сказать, отвратительные, но для него почти блаженные — он и правда жив.
[indent]Чужой хрип рядом и нависшая над ним тень дают понять, что жив не он один, но судя по тому, что его жизнь ещё течёт по венам, а не вытекает из них, это свои.
[indent]Ему хочется верить, что это Игорь, и для этого он даже открывает глаза.

[indent]Из-за паутины на щитке шлема на него смотрят яркие глаза Князя, пытающиеся спрятаться за кровь, потом и гарью. Но Артём выдыхает с облегчением. Выдыхает, несмотря на то, что отдыхать им ещё было рано.

[indent]— Слава богу, Игорь.

[indent]Слова срываются с его губ сами, но он и не против показать. Ему не стыдно показать перед Князем слабость, не стыдно признать, что он действительно за него переживает. Они братья по крови, по Ордену, они друг другу как родные, и Артем не боится это показать. Он не боится, что сейчас Игорь может о нем подумать.
[indent]Тем более, вряд ли у них на это есть время.

[indent]Артем хочет сказать Князю еще что-то, цепляется за его руку, ощущая в чужом теле такое же напряжение каждого мускула, как и в своем, ощущая в чужой позе готовность умереть, если потребуется, надеясь в тайне, что всего этого не потребуется, но хриплый, болезненный, надрывный оклик Мельника обрывает нестройный поток разбросанных взрывом или что это, черт возьми было, мыслей. Обрывает он и что-то внутри Артема, который, словно только придя в себя, оглядывается, видит нависший буквально над ними стальной нос механической махины, которую он видел давно, в прошлой жизни, кажется, в депо на станции красных, и понимает, что это, похоже, конец. Из такого могли бы выпутаться только герои какой-нибудь приключенческой книги, парочка которых попалась ем на полке в палатке Сухого, но Артем давно понял, что он — не из таких героев, потому что такие герои не делают того, что делал он.
[indent]Он понимает, что, возможно, он рано отодвинул в сторону мысли об Аде.

[indent]— Артем... — Артем срывается с места на звук своего имени мгновенно, не обращая внимания на боль, на липкую под броней от крови одежду, лишь сжимает коротко плечо Князя и падает на колени перед Мельником, — Д6... комплекс... заминирован. Верхний уровень, генераторная, — чужой голос срывается на кашель, Артем чувствует, как собственные пальцы дрожат, но не находит в себе ни единого слова, которое стоило бы сказать командиру; тот, впрочем, в его словах и не нуждается, — Бери Князя и идите. Мы... — командир оглядывается, но со свойственным ему стоицизмом не отмечает плачевность своего и их всех в целом положения, — Мы их задержим.

[indent]Артем застывает, не в силах пошевелиться. Он ищет в своей голове слова, которые подошли бы, которые убедили бы Мельника позволить ему остаться, позволить сражаться дальше, бок-о-бок с теми, кто выжил, бок-о-бок с ним, Мельником, который столькому научил Артема с тех пор, как они встретились. Он пытается сказать, что должен вернуть этому человеку долг, должен сделать хоть что-то, чего так от него все ждут, но понимает, что это что-то — уход.
[indent]Артем понимает, что ему нечего сказать, что у него нет правда тратить время и что он действительно должен идти. Поэтому, не медля больше, он поднимается, кивает Мельнику, разворачивается к нему спиной и так быстро, как позволяет израненное тело, возвращается к Князю, хватает его за локоть и буквально тащит нагруженное оружие и броней тело товарища за собой, не давая ему и секунды на раздумья.

[indent]Год назад Артем пообещал себе, что больше не будет думать чужой головой и каждое его решение будет принадлежать лишь ему. Сейчас Артем признает, что его детское никогда не прошло проверку временем.

[indent]Когда-то давно, в прошлой, кажется, жизни, когда он только-только ушел с ВДНХ и еще даже не добрался до Полиса, не представляя даже, что его на самом деле ждет, Артему казалось, что он понял одну важную мысль: без разницы, что происходит вокруг, потому что происходит оно лишь для того, чтобы он достиг своей цели. Потом, конечно, он от этой мысли избавился, потому что никакие это все-таки были не игры Судьбы, а простые, удачные случайности, сложившиеся, как рисунок труб на стенах покрытых моросью и плесенью туннелей, в канву его скромной, в общем-то, жизни, но мысль эта была настолько приятной, что забыть ее до конца так и не получилось.
[indent]И сейчас, пробираясь по узким коридорам Д6, прибиваемый к полу тяжестью израненного тела и массой кустарной брони, Артем снова начинает думать, что, возможно, кто-то свыше за ним наблюдает. Наблюдает, потому что как иначе объяснить то, что они, уставшие и буквально полумертвые, все-таки отрываются от погони, обгоняют красную смертоносную волну, лижущую им пятки огнем и смотрящую черными пустыми глазами дульных отверстий?
[indent]Может быть, думает Артем, его конечной целью был не Полис, не Ботанический сад с гнездом, не угроза всему метро, а вот эта короткая, тяжелая пробежка навстречу новой смерти, очередной гибели, поджидающей их за ближайшим поворотом в генераторную? Тогда ему было бы понятно, куда делось на время все его везение, все подарки Судьбы, все предзнаменования и голоса туннелей, заставившие его было подумать, что никакой, в общем-то, цели в его жизни нет и он, возможно, просто сумасшедший, как и все в этом чертовом маленьком мирке метро.
[indent]А может быть, он снова ошибается. Какая, в общем-то, разница? Скоро все это, как и их жизни, и они сами, и все их надежды, грехи и стремления, станет неважно, а сами они превратятся в ничто иное, как очередную байку, которую принявшие грибного спирта на грудь мужики будут негромко, шепотом, рассказывать друг другу у огня потому, что, возможно, вслух говорить ни об Ордене, ни о Д6 будет нельзя под угрозой смерти от красной вездесущей Гидры.

[indent]— Блять, куда эти крысы делись?

[indent]Артем придерживает Князя, заставляет прижаться к стене, и после подталкивает в сторону узенького прохода к пожарной лестнице на другой уровень. Они не замедляются, не ждут, не прячутся, но они так торопятся, что не могут позволить себе попасться так глупо.

[indent]Артему кажется, когда они влетают в генераторную, сопровождаемые матом, поминанием лежащего до сих пор на Красной площади Ленина, мимо которого совсем недавно ему пришлось проходить, и собственным тяжелым дыханием, что он никогда в жизни не бегал так быстро. Возможно, так и было, а, возможно, ему так хотелось думать, потому что это могло бы помочь ему хотя бы в своем воображении обогнать преследователей, все еще дышащих в спину. Забавно, но до сих пор Артем верил, что если хотеть достаточно сильно и делать все, что в твоих силах, то в итоге у тебя все получится.
[indent]В итоге ты победишь.
[indent]В итоге все будет не напрасно.

[indent]Но жизнь, как ему давно стоило бы понять под этими бетонными сводами, тоннами земли и в обстановке бесконечно обреченности, довольно жестокая, однообразная и, главное, не оставившая в себе места для надежд вещь. Ему ли не знать, ведь он так пытался сохранить хоть какое-то их подобие.
[indent]Красная кнопка за треснувшим стеклом шлема яркой красной точкой определяет за него конец всех этих попыток. Вряд ли теперь ему будет, куда бежать и к чему стремиться: если он нажмет на кнопку, то не останется тех, для кого он хотел бы в действительности поймать снова тот сигнал, услышанный на Башне; не нажмет — случится, в общем-то, почти все то же самое.

[indent]Тяжело выдыхая и поднимая стеклянное забрало шлема, чтобы стереть с лица пот и взглянуть на Игоря, Артем вдруг думает о том, что ему сейчас на самом деле обиднее всего не за себя, а за Князя. Почему-то печать страха и суровой решимости на чужом лице заставляет вспомнить о более привычной для него лучезарной улыбке и надеждах, которые так ярко бились в сильной груди, что не могли сдавить никакие тиски туннелей, и которую он больше не увидит.
[indent]Не увидит, как не увидит и не сделает Игорь того, о чем мечтал.
[indent]Артем не знает почему, но ему хочется просто обнять Князя, не думая ни о чем, не пытаясь найти себе оправдания и не пытаясь отговорить себя.

[indent]И он, помедлив всего секунду, делает это. Просто обнимает. Просто прижимает к себе порывисто, без слов и объяснений. А потом быстро и также молча отстраняется, опуская быстро взгляд на самодельную кустарную бомбу, похожую больше на какого-то монстра, нежели на произведение человеческого конструкторского гения, способного из говна и палок сделать то, что способно убивать. Ему вдруг кажется более важным и более безопасным попытка разглядеть в строении бомбы бывший радиоприемник "Родина", пульт от никому не нужных здесь, в метро, телевизоров, которые за всю свою жизнь Артем видел работающими лишь раз, и еще что-то, что уже даже нельзя было узнать.
[indent]Он вдруг понимает, что не может позволить себе дать слабину. Не сейчас. Не когда все зависит от него.

[indent]А потом он случайно задевает рукой чужой локоть и в голове яркой молнией, выжигающей все остальное, проносится мысль: он ведь не один. На этот раз все зависит не от него, а от них.
[indent]И они сделают то, чего от них ждут.

[indent]— Да, давай вместе, — Артем давит в себе желание покачать головой, кивая вместо этого, не позволяет себе оттолкнуть Игоря и сказать выбирайся, зная, что Князь только обидится, ощерится, цепится в него крепче обычного; Артем давит в себе стремление уберечь Игоря от греха, который самому уже кажется привычным, который сам уже — не замечает; Артем давит в себе страх и, дожидаясь, пока ладонь друга замрет почти над кнопкой, накрывает ее своею, сожалея лишь о том, что сквозь толстые перчатки не ощущается человеческого тепла открытой кожи.

[indent]А после Артем тяжело, медленно выдыхает, не поднимая глаз:
[indent]— Спасибо, Игорь. За все.

[indent]И, больше не медля, он нажимает на кнопку, прижав своей ладонью чужую к красной, обшарпанной поверхности.

[indent]Взрыва он уже не слышит, не видит и не чувствует. Чужой ладони — тоже.

[indent]Артему снилось море. Он никогда его не видел, да и вообще с трудом мог представить себе, как это, когда на бесконечность вперёд под не ограниченным ничем небом простирается такое количество воды, которого должно было бы хватить, чтобы затопить их маленький мирок, да ещё и на метро Невидимых Наблюдателей наверняка бы хватило, но он был уверен, что это точно море. У него открытка была, которую Сухой как-то однажды принёс с поверхности или выменял у сталкеров — поди разбери. Там, на этом пожелтевшем от времени и поистерепавшемся то ли из-за частой смены хозяев, то ли из-за недружелюбного радиоактивного света выжигающего все солнца, был точно такой же простор вперёд, за объективом камеры, и яркий, почти кровавый, диск над горизонтом.
[indent]Что такое «простор» и «горизонт» Артём, кстати, тоже представлял смутно, потому что ни того, ни другого в метро не было. Они ему во сне, тем не менее, нравились. Они и ветер, что ласково касался кожи и что-то шептал ему, тепло, осторожно, мягко, так, как, наверно, шептала бы ребёнку мать, укладывая его спать.
[indent]Спи.
[indent]И ничего не бойся.

[indent]И Артём, как и любой послушный ребёнок, этого ласкового голоса слушался, не открывал глаз и, как ни странно, ничего и правда не боялся.
[indent]Ничего, потому что, подсказывала ему память, уже было нечего бояться.

[indent]Иногда ветер приносил с собой из тишины эхо голосов, смысл слов которых Артём никак не мог разобрать. Иногда ветер приносил картинки, размытые или очень резкие, засвеченные или слишком темные, такие, какие бывают лишь во время полуночного пробуждения, в момент, когда ты тут же проваливаешься в сон, перевернувшись на другой бок. Но чаще всего — и этого Артем ждал особенно жадно, сидя перед своим морем, которого никогда не видел, — ветер приносил с собой негромкий, очень знакомый, сбивчивый голос, рассказывающий ему обо всем на свете, обрывками, но так, что его хотелось слышать и слушать.
[indent]Артём не мог вспомнить, кому принадлежал голос, потому что в этом его сне не было вообще ничего, кроме картинки моря на выцветшей открытке. Он пытался, честно пытался, но вся его память, кажется, стала выцветшей. И у него не получалось.

[indent]С другой стороны, это не было важно. Важно было то, что море перед его глазами под звуки чужого голоса оживало, становилось красочным, чистым, а чёрные точки в небо от каждого слова все вернее превращались в птиц, какими Артём помнил их по старому учебнику биологии.

[indent]Артёму не хотелось уходить. Здесь, у воображаемой кромки воображаемого моря, тихо, мирно, спокойно, и ему не хочется, чтобы это заканчивалось. Ему хочется, чтобы закончилось другое, то, что осталось позади, там, за нервным, неуверенным нажатием кнопки и темнотой, то, от чего он устал за двадцать лет, и то, что так хотел бы исправить, но все равно не смог. И постепенно, медленно, по мере того, как теплый знакомый голос с каждым разом становится все тише, Артем почти смиряется с этим своим желанием, принимает то, что больше ничего кроме мира и ветра в его жизни не будет.
[indent]Почти.
[indent]Но не до конца. Не до конца, потому что ему не хочется расставаться с голосом. Артему нравится то, что он ему говорит, нравится то, что море перед ним словно оживает от незнакомого слова Анапа, нравится, что от этого голоса окутывает спокойствием.
[indent]Нет, ему не хочется с этим расставаться. И с голосом — тоже. Ему хочется последовать за этим голосом, туда, куда он его зовет, куда просит вернуться, и не важно, что он не помнит — куда. Он доверяет этому голосу, а доверие, знает Артем, в его жизни очень много стоит и слишком дорого обходится.

[indent]Помедлив, Артем понимает, что хотя бы сейчас должен позволить себе сделать то, что хочется, а не то, что нужно.
[indent]А хочется ему к этому голосу. И, быть может, в эту мифическую, как Метро-2 и мир без радиации, Анапу.

[indent]Артем опускает ладонь на то, что, наверно, могло бы быть песком, таким, каким он в состоянии его себе вообразить, вспоминая паль и крошку каменных сводов метро, оседавшие по углам станций, прикрывает глаза. Прикрывает, вслушиваясь в затихающий голос, расслабляется и думает, точно ли происходящее с ним сон.
[indent]А потом он откидывается назад, на спину, позволяет тому, что он принимал за песок, обнять себя осторожно и мягко, укрыть, согреть, и шумно, судорожно выдыхает, будто выныривая из воды, тут же слыша голос снова, на этот раз совсем близко.
[indent]И громко.

[indent]— Игорь? — Артем выдыхает тихо и не узнает свой голос, потому что тот сухой и хриплый.

[indent]Он кашляет, открывает наконец глаза и чувствует, как песок вокруг головы превращается в подушку, пахнущую мылом, сваренным на свином жиру. Тело болит и в первую секунду Артем малодушно думает, что, возможно, ему стоило остаться у моря, там, где всего этого не было. А потом его внимание привлекает повисшая над кроватью тишина.

[indent]Он поворачивает голову туда, где, кажется, только что звучал голос, моргает осторожно и тянется потереть рукой лицо, выдыхая. В полутьме, за яркими кругами, на него смотрит удивленное, немного потрепанное лицо Князя.
[indent]Живого.

[indent]— Это в Раю освободилась пара мест или мы все-таки в Аду? — Артем смеется глухо, кашляет тихо снова и поднимает взгляд снова в потолок.

[indent]Они живы. Оба.
[indent]Живы.