Nowhǝɹǝ[cross]

Объявление

Nowhere cross

Приходи на Нигде.
Пиши в никуда.
Получай — [ баны ] ничего.

  • Светлая тема
  • Тёмная тема

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Nowhǝɹǝ[cross] » [nikogde] » Незавершенные эпизоды » никто не хотел умирать


никто не хотел умирать

Сообщений 1 страница 17 из 17

1

артем1 & князь2
https://i.imgur.com/FiqryGs.png

никто не хотел умирать
• • • • • • • • • •
наши голоса навсегда остались во тьме
где-то далеко умирать на войне.

+2

2

[indent]Артем буквально чувствует, как время убегает сквозь пальцы, просачивается, уворачиваясь от неуклюжих ладоней, падает на пол, подобно тому, как падает и с громких стуком ударяется о решетку мостика калаш, врученный ему Мельником на заставе у Красной площади. Стук пластика о металл смущает, словно какая-то глупая, запретная слабость, и Артем торопится наклониться и поднять автомат: пальцы прострелянной руки все также не слушаются, водолазка под защитным костюмом липнет к телу от крови, мышцы ноют, а легкие жжет от недавно предпринятого спринта по поверхности, и тем не менее он упрямо сжимает пальцы крепче на прикладе. Сжимает и поднимает оружие, выпрямляясь, слабо улыбаясь Хану и отмахиваясь от его кивка: все нормально, рука подождет.
[indent]Жаль, думает Артем, когда они проходят мимо очередного поста на Полисе, там, где вороненая сталь револьверов под светом ярких галогенных ламп поблескивает на поясах у рейнджеров, призывая его крепче сжать собственное оружие, что время нельзя подобрать также, как оброненную вещь.
[indent]Впрочем, если бы время было обратимо, человечество бы погрязло в своих грехах в кредит. А так — уже расплачивается.

[indent]— Стойте!

[indent]Голос Хана, громкий, звучный, властный, разносится по залу заседания, обустроенному под одной из арок-переходов, и Артем моргает, приходя в себя. Он и не заметил, как она дошли, не услышал жарких речей Москвина, не обратил внимание на одобрение толпы. Он только почувствовал, как малыш Черный рядом с ним взволнованно выдохнул, как ступил чуть ближе к нему и поймать взгляд его огромных, нечеловеческих глаз, стоило лишь Хану, сумевшему в который раз за день убедить Мельника сделать невероятное, просит малыша сделать то, для его он весь путь в Полис и проделал.
[indent]Артем кивает головой и чувствует, как внутри все сжимается. Прежде чем мир вокруг погаснет, прежде чем отступят тревога, мысли об оставленном на Красной площади Павле, об утекающем со скоростью садящегося аккумуляторного фонарика времени, он думает, что восхищен этих крошечным, одиноким созданием.
[indent]Артем думает, что, возможно, таким, как он, было бы не стыдно уступить свое место на этой планете. 

[indent]Воспоминания Москвина разрывают сознания собравшихся, как разрывает веревку метко выпущенная пуля. Гомон в зале резко становится громче, и Артему даже хочется заткнуть уши. Если бы одной рукой он не вцепился в автомат, а второй — не поддерживал бы Черного, то, пожалуй, так бы он и сделал: каждый теперь считал своим долгом перекричать соседа, и каждый же, конечно, кроме этого вряд ли что-то сделает.

пропустите рейнджеров!

[indent]Впрочем, им и не нужно делать, это верно. Теперь вся надежда остается на Орден, потому что именно они были теми, кто год назад открыл ящик Пандоры, такой же опасный, как и тот, о котором Артем когда-то читал. Он, помнится, спросил тогда у отчима, почему, зная как опасна шкатулка, Пандора все равно подняла крышку. Даже ему, мальчишке ничего опаснее пули в руке не державшего, ясно, что есть вещи, которые точно не стоит трогать. Сухой тогда ответил, что любопытство сгубило кошку.
[indent]Сейчас, пробираясь сквозь торопливо расступающуюся толпу жителей Полиса Артем утешает себя тем, что их сгубило не любопытство, а нужда. Они ведь искали способ выжить, способ переждать ссылку, в которую их сослали те, кто отвала команды диспетчерам в ядерных шахтах. Они заняли Д6 и обороняли, которому что не хотели такой вот войны за ресурсы, которыми непременно захотели бы овладеть все и сразу.
[indent]Выяснилось же, что они сидели не на спасительном кладе, а на чертовой бочке с порохом, да еще и чиркая кремнем над фитилем.

[indent]Они, конечно, виноваты. Он — Артем — во многом виноват тоже. Но хотелось верить, что хотя бы в этот раз их вина частична.

[indent]— Состав из Д6 прибыл! — они уже выходили на платформу, когда один из караульных рейнджеров выскакивает им навстречу, тяжело дыша и глядя на Мельника полными ужаса и уважения глазами; Черный инстинктивно подбирается к Артему ближе, а тот, не задумываясь, сжимает трехпалую лапу, словно этот малыш не был способен сварить мозги всех на этой платформе за пару секунд, а нуждался в защите от большого всклоченного дяди с оружием на перевес.

[indent]Рейнджер, найдя секунду смущенно глянуть на ребенка, которым прикидывался Черный, тут же продолжил:

[indent]— Состав... ждет. Там снаряжение для здешних отрядов. Прикажете отдать распоряжение на сбор и отправку боевых расчетов?

[indent]Артем мельком думает: как громко сказано — боевых расчетов! Шутка-то, что в каждом расчете человека по три, а весь Орден, дай бог, наскребет в себе человек двести. И это против нескольких тысяч красных.

[indent]— Отдавайте. Вы все нужны мне в Д6. Мы не можем потерять бункер, — голос Мельника режет и бьет, как холодный и промозглый ветер на поверхности, в мертвом городе; Артему чудятся в этом голосе какие-то новые нотки, такие, каких он еще не слышал, но почти сразу эти мысли вышибает из головы теплый, мягкий голос Черного, звучащий в мыслях так, словно на воспаленную рану его тревог и страхов вдруг полилась прохладная, чистая вода.

там впереди кто-то очень ждет тебя. и переживает. так ярко. но приятно.

[indent]Артем моргает, ведет плечом раненной руки и поднимает взгляд перед собой, утыкаясь им туда, где у платформы, скрипя колесами и плохо смазанными шарнирами, тормозил поезд с маркировкой Д6.

[indent]Двери первого вагона начинают открываться еще до того, как состав полностью тормозит, и Артем догадывается, о ком говорил только Черный. От понимания этого и того, что скоро предстоит, сердце резко сжимается. В голове яркой неоновой вывеской, какие иногда встречались на рынках метро, притащенные смельчаками с поверхности, загорается один единственный вопрос: сколько из них выживет? А потом, сразу, следующий: и кто?

+2

3

Когда кто-то из спартанцев проходит мимо с понурым видом, Князь всегда улыбается: видит слабую, затравленную улыбку в ответ или спешно отведенный взгляд, шаги слышит чуть замедлившиеся, более размеренные, или же наоборот, шаг неровный и спешный. Как бы ни было плохо, Игорь всегда старался быть тем человеком, который скажет: “все будет хорошо!” или “прорвемся!”. Что-нибудь ободряющее и отвлекающее от всей тяжести сложившегося положения. На него можно было рассчитывать. Князь подставит плечо, звонко засмеется и хорошо пошутит, неважно, что его собственную грудь страх стягивает так, что дышать больно, а хочется. Невыносимо. Сделать большой вдох, наполнить пузырьки легких воздухом чистым, свежим, но его будто цепями держит. Он не мог пока назвать это чувство, что скручивало его внутренности в узел. Это не просто страх, не просто волнение. Он будто бы стоял на путях перед надвигающимся поездом. Парализованный. Слабый.

Да если бы только можно было, Князь бы и Лесницкого сам придушил бы, и красным отпор дал, и Артема нашел раньше, чтобы всего этого не случилось. Чтобы герой Ордена был тут, со своими людьми, и не дал случиться худшему. Но Игорь — никакой не герой. Обычный человек, которому повезло выжить. Именно, что повезло. Он не заслуживал всего этого. На его месте должны быть Вася с Пашей. Кажется, они смотри на него своими белыми мертвыми глазами из темного угла пустой комнаты.

— Князев!

Голос Ульма выводит его из транса, заставляет вскочить, натянуть на лицо выражение посерьёзнее и, закинув винтовку на плечо, запрыгнуть в состав следом за товарищами. Последние дни все происходило так стремительно, время неслось, словно вагоны поезда метро, вперед, в неизвестность: во тьму ли, к свету ли. Игорь смотрел неизбежному в глаза гордо вскинув подбородок. Он устал сидеть в бункере без дела и собственный огонь в дыму душить. Этого боя он ждал, жаждал, как, наверное, никто. Ведь каждый понимал — силы не равны. Рейнджеры — лучшие бойцы метро, но их мало катастрофически. Реши кто-то из подземных государств обратиться против них... и они сотрут их в порошок. Именно это сейчас и происходило.

Поезд тормозит мучительно долго, скрипя литыми дисками колес, Князю совсем ничего не видно из-за спин и голов более высоких товарищей. Он ведь чуть ли не первым в вагон забежал. А о том, что выходить он будет в числе последних — не подумал. В этом, впрочем, тоже его суть проявлялась. Мельник над ним посмеется сейчас, небось.

Как всегда, Князев. Летишь, делаешь с горяча, а потом все мы за тебя разгребаем.

Чем выше поднимешься, тем больнее падать? Князь любое падение выдержит, в лепешку разобьется, но встанет, будет продолжать борьбу. В сказки, что храбрые достойны хорошей смерти и места среди героев где-то на другом конце моста в другой мир, Князь не верил, ведь его братья были храбры, но один умер во сне, а другой сражаясь в чужой глупой войне, и на что надеяться он не знал, однако одно он знал точно — как только он Артема увидит, все встанет на свои места. Может, увидеть спасителя Метро живым и здоровым всем на пользу пойдет. Артем умел своим спокойствием незыблемым и верой яростной заражать, зажигать, и вести вперед.

Князь бы за этим человеком в любой ад шагнул бы не раздумывая.

И вот сейчас он ему рукой машет, на платформу спускаясь, и не знает кого благодарить за то, что его сразу заметили, как будто ждали даже. Князь было раскрывает рот, выпалить какое-нибудь “привет” для начала, а потом взгляд его приковывается к свежему багровому пятну, по плечу Артема растекающемуся. Он подходит ближе, качнув головой: пялиться так не очень-то вежливо.

— Да у тебя кровь! Не думал, что когда-нибудь увижу, — голос у Князя звучит так, будто он совсем не испугался. Они ведь с Артемом братья по крови. Даже в этом небольшом, скорее навязанном родстве с ним, Игорь находил для себя отдушину. Ему приятно было хоть в чем-то быть похожим.

— Я Артему помогу, — кричит Князь, положив ладонь товарищу на здоровое плечо и обернувшись в сторону, откуда предположительно раздавались стальным голосом полковника приказы. Мельник в ответ кивает, вроде даже “давай и быстро” разобрать можно в хоре голосов спартанцев, столпившийся на перроне.

Князь за собой Артема подзывает, поезд пока почти пустой, в одном из последних вагонов точно есть аптечка и укромная самодельная ширма из стальных ржавых пластин, изрешеченных вмятинами от пуль. Пустующая бойница для нескольких человек. Сойдет и за временный лазарет.

Игорь столько у него спросить хотел, но осмотрительно пока держал рот на замке и пытался отвлечься, вспоминая все главные правила оказания первой помощи. Он надеялся, что пуля хотя бы прошла навылет. Князь все-таки не доктор — шить-то он умеет, а вот серьезную на серьезную операцию у него ни навыков не было, ни времени.

— Ты садись, я сейчас, — Игорь улыбается, щелкая стальными заклепками на ящичке с медикаментами и инструментами. Он опускает взгляд и какое-то время изучает содержимое. Надо ли Артему сообщать, что в качестве обезболивающего он максимум спирт может предложить? Что-то типа лидокаина в Метро — роскошь, будь бы времени побольше, Князь бы нашел... но сначала ему нужно взглянуть на рану.

+1

4

[indent]В их подземном мире, запечатанном среди темноты, труб и мокрой земли, словно чья-то огромная могила, вроде тех, о которых рассказывал Хан, тех, в которых хоронили всяких важных людей, забиравших на тот свет с собой и оружие, и животных, и деньги, тех, что назывались "гробницами", улыбки были как-то не в ходу. Здесь, как у все той же могилы, люди были в основном хмурые, напряженные, понурые, и даже дети, родившиеся уже тут, глубоко под мертвым городом, без света солнца и возможности пробежаться по широким улицам под зелеными шелестящими деревьями, редко смеялись. Потому что было не над чем. Потому что было, по сути, некому.
[indent]Артема мысли об этом всегда угнетали, тянули вниз, будто лямки тяжеленного сталкерского рюкзака, нагруженного воспоминаниями из прошлого которое, если хорошенько не проверить счетчиком Гейгера, то могут и убить. Артем старался об этом не думать, и эта отстраненность стала его собственным счетчиком, последней защитой между ним с его мечтой о лучшем и реальностью, которая что-то лучшее вряд ли предполагала, и которая даже их последнюю надежду, Д6, в итоге превратила в бочку с керосином, готовую взорваться под их задницами, только лишь найдется смельчак подпалить фитиль.

[indent]А потом он увидел Игоря Князева, и в бетонной крыше их мирка словно кто-то вдруг проделал палкой дырку, через которую тут же полился яркий солнечный свет, не выжигающий сетчатку, не ослепляющий, а чуть-чуть, но разгоняющий мрак.
[indent]За эту улыбку и неиссякаемое добродушие, оптимизм, энергию, за силу духа Князя по-дружески, любовно в Ордене называли дурачком, но почти всегда улыбались в ответ.
[indent]Артем же про себя называл Игоря солнцем, и если, если честно, вообще не было за это стыдно.

[indent]Сейчас Князь улыбается ему тоже, машет рукой, и от этого становится как-то... легче, словно автомат перестает тянуть его измученное и израненное тело к кафельному полу под ногами.

— он и правда яркий. как солнце. и теплый. он тебе нравится? тогда, думаю, мне тоже.

[indent]Артем моргает и опускает взгляд на Черного, который, в свою очередь, не сводит взгляда с Игоря, широким, быстрым шагом пересекающего платформу. Артему кажется, что он хочет что-то спросить у малыша, но тот вдруг продолжает, подняв наконец на него взгляд своих темных, без белков и радужки глаз:

— ты ему тоже нравишься. но я не понимаю... по-другому. да. хочу узнать.

[indent]Артем моргает снова, но Черный уже выскальзывает пальцами из его пальцев и торопливо семенит в сторону, туда, где Хан что-то оживленно обсуждает с Мельником. Вопрос застревает у Артема в горле, как комок, но тут же проваливается дальше, в желудок, и растворяется, забываясь, стоит лишь чужому голосу, сильному, живому, обратиться к нему совсем рядом, в каком-то ничтожном шаге.
[indent]Он отводит взгляд от Черного, материализовавшегося рядом с Ханом, и выдыхает, повернув наконец голову к Игорю снова. А потом машинально, слабо и немного уставше, улыбается. Потому что иначе с ним не мог. Иначе было нечестно.

[indent]— Не из камня ваш герой, выходит, — он фыркает, чувствует, как спокойно, легко становится, стоит лишь чужой ладони коснуться плеча, и малодушно думает: а может, все будет хорошо, может, отобьются еще, выстоят? Может...
Вряд ли, думает тут же, но об этом уже — не думает, забивая себе голову чужим голосом, мыслями об услышанной где-то в Полисе истории об Ахиллесе и его неуязвимости, и отстраненно решает, что таким, наверно, Ахиллесом его в Ордене и видят. Впрочем, Пашка вон его пятку нашел. Или, если точнее, плечо.
[indent]У всех все-таки есть слабые места, думает Артём. У Хантера, чей образ до сих пор жив в голове, словно они виделись минуту назад, но кто так и не вернулся со своей миссии. У Мельника с его железной волей и твёрдой убежденностью, чьи пальцы, видел он несколько минут, все равно мелко подрагивают от одной мысли о предстоящем сражении. У него, незаслуженно названного бесстрашным героем, но просыпающегося по ночам с криками от кошмаров и ощущения мертвых пальцев на своей шее. И у Князя, знает Артём, с его улыбкой и тёплым взглядом, тоже есть слабое место, и он о нем знает.
[indent]Но никогда и никому не расскажет. Потому что он обещал.

[indent]— Спасибо, — Артём отзывается как-то запоздало, корит себя за это, и шагает чуть шире, переступая через небольшой зазор между платформой и полом вагона. Он открывает уже рот, чтобы сказать какую-нибудь глупость, пошутить о том, как глупо он поймал пулю, но останавливает себя: ему не хочется давать Игорю лишние причины для беспокойства, рассказывать, как близко красные подобрались к их форпостам, как по-хозяйски чувствуют себя там, куда раньше отваживались ходить только рейнджеры, и то не всегда.
[indent]Артём молчит и думает, что сейчас это будет правильно. Найти бы только тему для разговора получше, выловить бы серди всего увиденного за это путешествие что-то, от чего тоска не скручивает кишки и страх не поднимает волосы на загривке. Хоть что-то...

— Артём!

[indent]Артём вскидывает голову и, сжав пальцы на краю дивана, вопросительно смотрит на Князя, но тот повернут к нему спиной и сосредоточенно роется в полевой аптечке, устроенной в ящике из-под патронов, на котором грубо намалёван был красный крест. Он только что бормотал себе что-то под нос о спирте и обезболивающем, так зачем ему было его звать?

[indent]— Слушай, давай так, а? — Артём окликает товарища, тянет к нему здоровую руку и дергает за рукав спецовки, — Без спирта. Не хочу, чтобы потом вместо одного красного в прицеле два было.

[indent]Он улыбается, давая понять, что все в порядке самым попятным Князю способом, и тянет с плеч свой защитный костюм, оставшийся ещё с Венеции, потрёпанный, но живой. Как и он сам.

— Артём!

[indent]На этот раз Артём вздрагивает. Но тут же видит материализовавшегося рядом Черного.

— а что такое любовь?

[indent]Артём шумно выдыхает и глупо моргает, забыв о костюме.

— тот человек, что называет себя Ханом, сказал спросить у тебя или твоего друга. Друг — это он?
[indent]И с этими словами Чёрный тыкает пальцем в Князя, все ещё повернутого к ним спиной, и тянет к нему трёхпалую руку.

[indent]Ну конечно, отрешенно думает Артём, Игорь и не заметил безмолвного гостя. И не заметит, пока не повернётся. Впрочем, Артём не беспокоится: зла Чёрный точно Князю не желает. Впрочем, от этого ситуация менее дикой не становится, и внутри все равно как-то странно сворачивается от мысли, что сейчас малыш схватит Игоря своими длинными пальцами и залезет тому в голову. Почему-то Артёму не хотелось, чтобы мысли Игоря стали общим достоянием. С Москвиным - все равно, без разницы, пусть хоть весь вымерший земной шар облетят, но Игорь... он имел право сохранить в тайне то, что хотел.

[indent]Поэтому Артем на автомате, молча перехватывает тонкое, с три его пальцы толщиной, запястье малыша и качает головой. Качает и думает, что все-таки не у тех людей Хан предложил о любви спрашивать. И это странно, потому что Хан — не ошибается. И если это так, то...?

[indent]— После того, как отобьем Д6, девчонки за нами табунами бегать будут. Выберешь себе наконец ту единственную, а то Степа с твоих ушей не слезет, — Артем смотрит на то, как сам смеется, словно со стороны, и думает, что вот это — странно.
[indent]А может и нет. Может ему и правда интересен ответ на вопрос Черного, может, он просто пытается забить молчание, а, может, отвлекает себя от мысли, что сейчас толстая иголка будет рвать его и без того настрадавшееся плечо.
[indent]А, может, причина была во всем и сразу. Артем не знал.
[indent]Впрочем, он много чего не знал.

+2

5

Игорю страшно уже совсем немножко. Ему скорее волнительно. Боевой костюм тянет его плечи вниз весом вшитых в него броне-пластин, автомат верным псом прикладом упирается в плечо. Но почему-то сейчас Князеву хочется, чтобы все это исчезло: чужие беспокойные голоса, шум двигателя состава, пуля, пробившая плечо его другу. Всего этого здесь быть не должно, и, кажется, если Князь глаза закроет, зажмутся, то все действительно куда-то в черную дыру утянет. Игорю как попался учебник по физике, где был параграф, таким дырам в космосе посвященным. Он мало чего понял из уравнений и цифр, но зато уяснил одно, черная дыра поглощает даже свет, и ничто оттуда не возвращается, и неизвестно, куда потом попадает. Но как бы он не старался, забыть обо всех тех, кто сейчас замер у главных ворот Д6 с оружием в руках, он не мог.

Орден стал его семьей, в которой он впервые почувствовал себя младшим братом. Самый молодой спартанец — об этом ему сослуживцы забыть не давали ни на мгновение. “Сходи принеси еще самогону, Князь, ты же молодой, быстро сбегаешь” — и все в этом роде. Чуть что — всегда Игорь Князев. Беги, лети, вечно ведь места себе не найдет, пока дело какой-нибудь ему не поручат. Даже самому банальному и скучному поручению князь будет радоваться. Потому как для семьи готов на все. Он защитит их. Вместе с Артемом. И все снова будет как раньше.

С Артемом он пытался сдружиться по понятным причинам — тот был старше Князева всего на несколько лет и воспринимался им чуть ли не ровесником, и он был тем самым страшим братом для него, каким пытался когда-то быть Князь для Паши и Васи. Поэтому Игорь часто к Артему обращается “братишка”, “братик”.

Игорь наконец продевает нить в ушко иглы, протирает острую железку спиртом, сумбурно угрюмо кивает, когда Артем спирт пить для храбрости отказывается, все еще не поворачиваясь. Будет охренеть, как больно, но Артем это и без Игоря знает, потому Князев молчит. За спиной старший спартанец шуршит одеждой, а Князь только и может думать о том, что с удовольствием забрал бы эту пулю себе. Или хотя бы боль, что предстоит.

Черный, словно маленькая обезьянка, сошедшая прямо с картинок детской книжки, где описывался поход в зоопарк, цеплялся руками за пустующее окно-глазницу поезда. У Игоря, конечно, чуть челюсть не отпала. Все-таки не привык он к таким близким знакомствам с мутантами. Да еще и самыми опасными в Метро.

— Это еще...? Друг твой, Артем? — Игорь успевает себя оборвать на полуслове, стянуть с лица испуг и заменить его более вежливым удивлением, потом, правда, и оно проходит, уступая место любопытству. Друзья у Артема определенно необычные, но Князю это нравилось.

— А ну, как звать тебя? Имя-то есть? Или ты не говоришь? — он подносит лицо чуть ближе, заглядывая в бездонные черные глаза. Игорю интересно. И они с маленьким Черным лупают друг на друга глазами, как два ребенка, головы набок склоняют почти синхронно. С детьми Князь хорошо ладил. Но вот с мутанскими? Впрочем, его все еще ждал Артем, а точнее, его простреленное плечо. Игорь бурчит “ладно” себе под нос, предупреждает малыша, что зрелище будет не для слабонервных, глупо усмехнувшись, и отворачивается наконец к своему пациенту.

— Что? Не снял еще? Ну, давай помогу хоть, — Князь старается как можно меньше тревожить больное плечо, стягивая с Артема защитный костюм до пояса. Добравшись же до водолазки, Игорь останавливается, задумавшись.

— Давай лучше разрежем. Не хватало, чтобы тут еще сознание потерял, — он говорит и сразу же делает, возражений терпеть не будет, возвращаясь уже с ножницами в руках. Он легко вспарывает ткань на плече, отделяет рукав, отдирая медленно прилипшую к коже материю, пропитанную подсохшей вязкой кровью.

— Зараза... — сквозь зубы цедит Игорь, согнувшись над Артемом, чтобы получше рассмотреть рану. Сквозная — осознание этого факта вырвало из легких Князева облегченный вздох. Он взгляд на друга поднимает добрый, мол жить будешь, и без предупреждения мягко прижимает марлю, спиртом пропитанную к ране, убирает старательно кровь и грязь. Совсем без боли не получится даже сейчас — это Князь понимает, но Артем молодцом держится. Если сделать усилие, то почти не слышно будет, как его зубы скрипят.

Игорь наконец берется за иглу, удостоверившись, что рваный след от пули расчистил, как мог.

— А? Да я не знаю... кого мне там выбирать-то? Я хочу вот... не знаю. В отпуск! На море! Ты море видел? Я только на картинках. И в брошюрке читал про место такое. Как же его? Курорт! В Анапе! Вот туда я хочу. Там песок белый, солнце жаркое и вода чистая-чистая, прозрачная, — он внезапно вспоминает эту странную фразу, брошенную как-то невпопад, и отвечает, чтобы хоть как-то друга отвлечь, пока он примеряется острой иглой к полотну из разорванной кожи. И с последним произнесенным словом протыкает эту живую ткань со звуком омерзительным, кожа сначала сопротивляется, а вот в мясо острие входит уже легко. Князю кажется, что его вывернет прям тут. Он и себя зашивал. И других. И раны ему противостояли намного серьезнее этой. Но сейчас он, стиснув зубы, отворачивается на мгновение к столику с бутылкой спирта, и подносит ее к носу, глубоко затягиваясь, прежде чем сделать первый стежок.

— Слушай меня, Артем. Вместе туда поедем. В Анапу. Хочешь? Вот как только все это закончится. Всем нужно отдыхать, даже героям, — Игорь старается не спешить, старается не смотреть на лицо Артема, искаженное болью, и просто делать свою чертову работу, накладывая шов за швом. Его самого корежит, каждый раз, когда он протыкает кожу иглой, а складка, залегшая меж его бровей, становится все отчетливей. Кажется, он всей этой болтовней про море и песок только себя успокоить пытался. Иногда крови становилось слишком много, и чтобы хоть что-то разглядеть, Игорю снова приходилось промокать рану марлей.

— Спорим я сегодня больше красных завалю, чем ты? Я недавно такой хороший ствол у Сэма в карты выиграл, вот на него и можно. У Сэма! Представляешь? Будет время, надо будет к нему в лазарет заглянуть. Валяется там причитает, что, видите ли, его место рядом с полковником, а не в этой... в общем, леший его разберет, на его басурманском, но по интонации понятно, что мат как минимум трехэтажный, — Князев глупо смеется, пытается сменить тему, чем-то забить эфир. Получается неплохо, ведь он почти закончил, а сказать ему было еще много чего. Пока у Артема свои приключения в Метро были, жизнь в Ордене тоже на месте не стояла. Пусть она и в основном двигалась неспешно, маленькими такими шажками, мелочами и повседневностями. Артем же такие шаги делал, что Князь, растерявшись, пытался за ним поспеть, но всегда отставал черт знает на сколько. Чужой силуэт на горизонте — едва заметная точка. Но Игорь продолжал бежать вперед так быстро, как только мог.

— Что смотришь? Все, принимай работу. Это нормально, если тянет. Я постарался покрепче сшить, но ты все равно аккуратнее, — говорит, отстранившись и уже потянувшись за бинтами. Для Артема он сделал все что мог. Князь, улыбаясь облегченно, что все это наконец закончилось, оборачивает вокруг плеча Артема бинт. Не слишком туго, но плотно, чтобы не разболталась перевязь. — Эх, разойдутся же к чертовой матери швы. Ну, может повязка хоть продержится.

+1

6

[indent]Люди боятся неизвестного, потому что не знают, чего от него можно ждать. Артем читал об этом: когда-то пещерный человек шугался огня, потому что тот обжег его, стоило первый раз прикоснуться; позже люди боялись единого бога, потому что верили в гнев уходящего в забытие пантеона — слово, признаться, запомнилось Артему не сразу — множества; потом — жгли на кострах тех, кто говорил, что Земля круглая, веря, что это противоречит замыслу Бога. Сейчас они все, когда-то цари природы и властители поверхности, снова пещерные люди, и снова боятся, только теперь не огня. Теперь они боятся тех, кто, как все думали, пришел их заменить.
[indent]Они боятся эволюции, которую еще двадцать лет назад восхваляли, потому что были вершиной ее цепочки. А теперь пальма первенства была ими утеряна, и все знали, что на этот случай говорил дядюшка Дарвин. Артем тоже знал, потому что ему рассказывали, потому что тоже боялся Черных, тех, кого называли мутантами, душегубами и самой страшной угрозой для метро. Он боялся, что сам навлек эту беду на всех спасшихся в их крошечном темном мирке. Он боялся, пока не вспомнил, что бояться нечего. Пока не вспомнил, что единственные, кого действительно стоит опасаться, это люди.
[indent]Потому что только люди способны обратить добро, сделанное для них, в зло, сделанное для всех. Только люди способны укусить протянутую им руку. Как, например, это сделал сам Артем.

[indent]Так что Артем рассеянно качает головой на слове "друг" и выдыхает, отчаянно на секунду сжав пальцы на жесткой ткани защитного костюма. Нет, малыш не его друг. Он — его искупление.

[indent]И тем не менее Артем тут же улыбается, чувствуя, как легко тревожные мысли отступают от картины перед его глазами, и даже больше, кажется, немного притупляется, будто бы смытая теплой и чистой водой. Отступают, потому что он не видит настоящего страха в глазах Игоря, а Черный в его голове молчит и не беспокоится, не чувствуя угрозы.
[indent]Артем боялся, что все в Ордене отреагируют как Мельник, агрессивно, зло, с предубеждением. Но ему стоило помнить, что Князь — не как все.
[indent]Князь, знает Артем, особенный.

— он... вы, кажется, используете слово "смешной". он смешной, да.

[indent]Как смеяться Черный не знает, но Артем готов биться об заклад, что если бы малыш это умел, он бы рассмеялся, глядя в глаза Игорю. Фыркая, Артем думает: это сам Князь так легко принял новое соседство или же это Черный забрался к нему в голову, чтобы успокоить. Впрочем, пусть это лучше останется для него загадкой.

[indent]— Он говорит, но в основном со мной, — Артем негромко, сухо посмеивается, но тут же морщится от боли, быстро бросая идею веселья; потом выдыхает и поднимает голову снова, — А об имени мы с ним как-то не задумывались. Не знаю, честно ли будет придумать его, но... — Хочешь, Игорь придумает тебе имя? — он смотрит на Черного, но боль снова напоминает о себе и Артем скалится, отворачиваясь, — Сразу после того, как заштопает меня. Ладно?

— имя? у нас нет имен, но... я хочу имя. оно же как ваша одежда, да? я вернусь. скоро.

[indent]И, кивнув, малыш исчезает, пугающе растворившись прямо в воздухе.
[indent]Артем только впивается пальцами в ткань костюма крепче, прикрывает глаза и прислушивается в болтовне Князя. [indent]Прислушивается, потому что она расслабляет.

[indent]— Спасибо, — Артем разжимает наконец пальцы, — И тебе теперь придется придумать ему имя. Он загорелся, — и после Артем уже замолкает, позволяя другу убрать лишнюю броню.

[indent]Сил болтать почти не было, так что Артем даже не пытается. Он не возражает, когда Князь варварски лишает его едва ли не последней рубахи, не возражает, когда плечо простреливает болью от прикосновения. Он думает только, что, может, спирт был не самой плохой идеей, но стоит лишь ему смалодушничать, как он слышит в голове тихое, успокаивающее, мягкое я помогу, и боль немного отступает. Боль, и вместе с ней весь мир теряют фокус, так что когда иголка впивается в плоть, больно, наверно, только вполовину. Может, чуть больше. Артем не задумывается. Он только произносит мысленно спасибо и позволяет трескотне Игоря увлечь себя в водоворот слов и смеха окончательно.
[indent]Он, прикрыв глаза и морщась, думает, что все это — море, курорт, неведомая Анапа, которую они видели только на открытках, — возможно. Что, если он сможет поймать снова позывные, они и правда могут оказаться где-то за пределами мертвой радиоактивной Москвы. Артем думает, что, если Д6 устоит, у них с Князем будет шанс на все, что угодно.
[indent]Зашипев от неудачного движения иголки, Артем тут же думает, отвлекаясь: черт с ним, на самом деле, он и без Анапы обойдется. А вот Игорь с его потрясающей способностью поддержать всех вокруг себя, точно заслужил того, что хочет.
[indent]Впрочем, что-то подсказывало Артему, что курорт — это не голубая мечта Князя Тьмы.

[indent]— Я слушаю тебя, слушаю, — он отзывается негромко, слабо, снова пытается выдавить улыбку, но выходит так жалко, что Артем бросает это дело, выдыхая и коротко кусая губы, — Хочу. Съездим. И в Анапу, и в эту сэмову Калифорнию, и везде съездим, — слова отрывистые, с теряющимися окончаниями, но чем дальше, тем увереннее звучит и голос, и мысль, потому что Артем, кажется, и сам действительно верит, — Съездим. Вот только я найду, куда нам ехать. Только найду...

[indent]На секунду мир тускнеет, боль накатывает мощной волной, и в голове что-то щелкает. Тихий голос, уставший, блеклый, шепчет где-то на границе сознания я устал, прости, но Артем даже не думает злиться. Он благодарит Черного, выдыхает, собирается с мыслями и снова выныривает на поверхность реальности, туда, где иголка огнем жгла кожу, мышцы и мясо. Туда, где Князь все говорил, говорил и говорил. Туда, где совсем рядом слышится чужое тяжелое дыхание и бодрое, немного натянутое "принимай работу".

[indent]— Не надо так относиться в чужим жизням, Игорь, — он отзывается не сразу, накрывает осторожно ладонью пробитое плечо и морщится, вспоминая, дырку от чьей пули Князь сейчас зашивал; морщится и удивляется, что все равно не желает смерти всем красным, сейчас собирающимся вырезать их Орден за право обладать очередной возможностью уничтожать, — Не все из них плохие. Хотя, конечно, все из них попытаются нас убить.

[indent]Внутри у Артема что-то скручивает то ли от досады, то ли от обиды, то ли от стреляющей в плече боли, и он резко поднимается на ноги, так, что организм, ошалев, теряется и его ведет. Не валится обратно на диван Артем лишь потому, что уцепился за крепкое плечо Князя, невольно думая, что в их мире как никогда актуальна и эта присказка о руке помощи. Или плече.

[indent]— СТА-А-А-А-А-А-АНОВИСЬ!

[indent]Артем выдыхает и против воли расправляет плечи в ответ на командный голос, раздавшийся с платформы. Время, кажется, будто бы ускорило свой бег, а он сам вдруг словно застыл. Застыл, не желая отпускать чужого плеча, словно готовясь больше никогда на него не опереться.
[indent]Но об этом думать было нельзя.

[indent]— Ладно, нет времени нам тут торчать. Давай двигаться к оружейной, — отогнать прочь мысли выходит проще, чем ожидалось, и Артем наконец-то отступает, отворачивается и цепляется за поручень, такой же, какой когда-то держал по дороге до Ботанического сада, там, в том времени, когда солнце еще не выжигало сетчатку, а воздух не убивал радиацией; тогда он был маленьким, а сейчас он большой и сильный, но этот поручень все еще кажется ему единственной опорой, не дающей его миру покачнуться.

— я пойду с вами. а еще напомни своему другу про имя.

[indent]Артем фыркает и оборачивается к Игорю, кивая на появившегося в проеме окна Черного:
[indent]— Он напоминает про имя.

[indent]— Князев! — голос Мельника раздается из того же окна, в форточке которого повис Черный, и, как по команде, Артем смотрит уже на полковника, хотя тот к нему и не обращался, — Помоги Артему собраться. Чтобы к отбытию он уже был законопачен в броню. Ясно?!

[indent]Артем вздыхает и кивает. Хотя его согласие, в общем-то, никому здесь и не было нужно.

+2

7

Игорю все труднее свое волнение скрывать, черной смолой затопившее его под горло страхом и сомнениями. Красных слишком много. Да, каждый спартанец стоит сотни этого пушечного мяса. Но их, черт возьми, слишком много. Насядут массой, задавят, набросившись на Орден, точно голодные стражи, скопом. И непоколебимости Артема Князь завидует по-черному. У него никогда так скрывать эмоции не получалось — Игорь своей сердце на рукаве носит. Князев знает, Артем — человек никак не бесчувственный, просто сдержанный, закрытый. Игорю с ним бывает, как сейчас, сложно: потому что слов найти он не может и забивает эфир какой-то бессмыслицей, за которую ему, на самом деле, стыдно, перед героем Ордена, да и всего Метро, не хочется выглядеть законченным глупцом, но тишину Князь и вовсе не выносит.

Артем, может быть, его и не осуждает за явную дрожь в руках, когда он вытирает кровь с пальцев и ладоней, за фальшивый смешок и натянутую улыбку, но в голове у Игоря набатом звучат укоры сослуживцев. Он ведь ничего всерьез не воспринимает, рискует по чем зря. А Князь в ответ только ухмыляется горделиво и уже с винтовкой наперевес мчится навстречу очередной опасности. Чужое мнение его едва ли заботило, он хотел всего этого для себя, а не для них. Но почему-то мысль о том, что Артем думает о нем также, как о шуте гороховом, разум больно жжет.

Он проглатывает комок, заставший в горле, откинув в сторону кровавую тряпку, и возвращает иглу и спирт в железный чемоданчик с красным крестом, усмехнувшись словам Артема совсем невесело.

— Да знаю я, что не одними злодеями мир полнится. Только какой от этого знания прок? Я б может, если на глаз определить мог, что у того красного жена и двое детишек, не на убой стрелял бы. Но я не могу. И не хочу об этом думать, — отвечает, тяжело и долго выдыхая весь до последнего воздух из легких. Игорю хочется сквозь землю провалиться, еще глубже, чем это треклятое Метро, а он только и может стыдливо взгляд спрятать, скривив губы. Он часто грубит, но Артему — никогда, а потому он сразу же жалеет. Не надо было так глупо и эгоистично себя вести, да у Игоря язык без костей и голова горячая.

Своевременно, из пучины самобичевания Князя вытаскивает чужая теплая ладонь, резко опустившаяся на его плечо, и Игорь вздрагивает от неожиданности, дергается в сторону Артема, и запоздало поддерживает его, уперев руки ему в бока.

— Тише, тебе доктор что про резкие движения только что сказал?

Хреновый из Игоря доктор. Хреновый друг.

Князь и сам понимает — нельзя в таком состоянии в бой, да и зашил он его паршиво. Но Артем винтовку держать может, а значит годен, и будет сражаться за Д6 бок о бок с остальными. Разве такая смерть не есть достойная? Нет, Игорь мог бы такое подумать только в отношении себя. Все остальные жизни заслуживали. Пусть сегодня умрет кто-то один. Пусть это будет Игорь Князев.

Ему хочется сказать еще что-то, похлопать ободряюще по здоровому плечу, но он себя за язык кусает, душит в себе это желание хоть как-то исправиться — знает, только хуже сделает, если рот раскроет. Достаточно между ними неловкости. Только в присутствии Артема Князь задумывается о таких вещах: что сказать и как, что сделать и как. И каждый раз он ошибается. Мелит чепуху или огрызается, как обиженный пес, которого тяжелым мыском ботинка под ребра пнули, потому что у него нихрена не выходит с этим человеком общаться.

— А... имя? Да я ж это... я думал ты не всерьёз, — Артем уже ковыляет через вагон вперед, а Игорь все стоит на месте, как столб, и искренне надеется, что в полумраке красноту, аж к ушам подобравшуюся, старший спартанец на его лице не заметит. Даже не предложил помощи. Придурок. Хотя, наверное, подставить плечо и получить отказ было бы гораздо хуже.

А об имени для маленького мутансткого детеныша он и думать забыл, да и, по правде говоря, не мог заставить себя вспомнить.

Выйдя из своего ступора, Игорь неслышно следует за Артемом. Ему хорошо удавалось быть его тенью даже в полном боевом комплекте. Князь знает, как шагнуть, чтобы ни один патрон в подсумке не звякнул, и чтобы сапоги тяжелые почти не гремели, опускаясь на проржавленное стальное покрытие. Сейчас ему правда хотелось, чтобы Артем про его существование забыл, хоть он и всю свою деятельность в Ордене посвятил тому, чтобы легендарный рейнджер его заметил, чтобы запомнил.

В Москве 2034-го от людей остаются только кости, да воспоминания. А ведь раньше трупам ставили памятники — где-то эти черные полуразрушенные монолиты еще напоминают о людях давно ушедших. Когда-то были кладбища, но где-то вдали от жизни и счастья, сокрытые в лесах, а теперь их мир — одно большое кладбище. Нет, братская могила. Хрен тебя кто вспомнит, хоть ты в лепешку расшибись. И не разозлишься ведь — сложно винить людей за то, что память у них стала так коротка в реальности, которую надо жить лишь одним днем — сегодняшним. И неважно, что было или будет. Не стоит загадывать — все равно будет по-другому. Не стоит вспоминать — все равно было по-другому.

Ордена сегодня может не стать. И завтра никто уже не вспомнит про бравых защитников Метро.

— Есть! — вытягивается по струнке Игорь, когда слышит голос командира. Он всегда становится немного угрюмее, немного серьезнее, когда разговаривает с непосредственным начальством — чувствует, что того его долг требует, а может это просто старые солдатские привычки, выдрессированные в нем муштрой и криками.

В оружейной накурено, и Князев брезгливо морщит нос, но винить ребят не может — сам бы от самокрутки жирной не отказался. Артема аплодисментами и бурными овациями встречают — его появление здорово всем настроение подняло, Князь видит, а сам побыстрее в тени ныряет, когда все смотрят сквозь — это легко.

— Сюда, Артем! — Игорь машет товарищу рукой. Он уже успел проверить целостность костюма, призрачными доспехами нанизанного на стойку в одной из многих ниш, вмонтированных в стены оружейной.

— Имя, значит... — дождавшись, пока Артем усядется рядом на скамью, а рядом неизменно будто из ниоткуда возникнет любопытный черный, Игорь задумчиво передергивает затвор автомата калашникова, предназначавшегося Артему, и в замешательстве сгребет ногтями по бритому затылку.

— Вельзе... нет, это не подходит, — вряд ли черный знал, что значит недосказанное Князем имя, но, если бы знал, то наверняка счел бы оскорбительным. Да и демон из ада из него так себе. Игорю приходится себя одернуть, когда он ловит на себе взгляд Артема, и спешно кидается помогать спартанцу с его обмундированием, по крайней мере с теми частями, что требовали от него задействовать обе руки.

— Может быть Евпатий? Нет? Ну, нет так нет! — на лице Князя снова появляется озорная улыбка, когда черный активно начинает мотать своей смешной большой головой в ответ на его дурацкое предложение.

— Я знаю одно прекрасное имя. Для настоящего воина. Но оно уже занято, уж прости. Мной, кстати, — черный забавно щурится, а у Игоря из горла вырывается совсем тихий, но искренний смешок.

— Выручай, — он шепчет Артему, неотрывно глядя на мутанта, и, будто бы погрузившись в раздумья, отвлекается на то, чтобы закрепить на больном плече Артема броню и не причинить ему слишком много дискомфорта.

Игорь еще с десяток вариантов имен выдает, но, естественно, ни один черному по душе не пришелся, хотя предлагал рейнджер совершенно серьезно. Странно, но это его отвлекает немного от всего того, что черным червем начало ему душу грызть, когда они с Артемом наедине остались. Он и не замечает, как ниша пустеет и внутри остаются лишь голые полки, а все их содержимое оказывается надето на Артеме. Кивнув, Игорь вручает ему винтовку, а потом тянет раскрытую ладонь маленькому черному и, на удивление, тот сжимает ее тремя своими длинными пальцами.

— Вот молодец! Ты научил? — радуется Князь, повернувшись вдруг к Артему, но ответа он уже явно не получит — снаружи, на перроне, уже никого не осталось, состав так резко тронулся, что Князев едва успел схватиться за поручень, чтобы не улететь на другой конец вагона.

Что ж, вот и все.

+1

8

[indent]У Артема тянет где-то в области лопаток и медленно, туго обхватывает, словно ремнём неподходящей по размеру разгрузки, грудь, когда он смотрит на широкую, но вымученную, улыбку Князя и его отведённый в сторону взгляд. Ему хочется, чтобы это неприятное чувство было болью от раны, саднящим осадком от много раз протянувшей плоть иглы, но желания, к сожалению, редко соотносятся с реальностью. Ему хочется, чтобы это была боль, но на самом деле это страх. Страх, что, возможно, он последний раз видит, как Игорь Князев врет ему в глаза, прикрываясь своей привычной для всех уверенностью, скрывающей в действительности тревогу и дурные предчувствия.
[indent]Страх, что, возможно, они все делают сейчас в последний раз.

[indent]Но бояться, в общем-то, нормально, и Артем с этим страхом быстро смиряется, растворяясь в нем и позволяя обхватить себя его лапам, как обхватывает порой горло страх туннелей в нехороших перегонах. Артём не сопротивляется тому, чему сопротивляться бессмысленно, и превращает страх если не в силу, то хотя бы в доспех, в шипы на своей будущей броне, в которой он бросится в красное море, что скоро их захлестнёт. Артём не сопротивляется и думает, что страх, если правильно его использовать, полезен.
[indent]Артём думает и вспоминает Хантера, то, как он яростно и отчаянно говорил о борьбе, о сражении, о выживании. А что в выживании движущая сила?
[indent]Страх.
[indent]Артём зачем-то кивает сам себе, привлекая внимание лишь одного Черного, тенью следующего рядом.
[indent]Артём убеждает себя, что чем больше он боится, тем яростнее будет сражаться, причём не только за себя, но и за тех, кто рядом. И дырявые плечи его точно не остановят.

[indent]По вагону, мимо выстроенных Мельником бойцов, в оружейку, Артём скользит бесшумно и молчаливо, словно прибитый собственными мыслями к полу, как на поверхности, в мертвом городе прибивает к крошке асфальта радиоактивную пыль ледяными осенними дождями. Он не смотрит на Мельника, не смотрит на товарищей, не смотрит на черного. Он давит внутри червяка тревоги, собирает в кулак всю волю, что ещё не истрепалась, и, подняв взгляд, переступает железный порог вагона с решимостью человека, готового к смерти.
[indent]В ответ сосредоточенная тишина, нарушаемая до этого лишь щелчками брони и затворов, взрывается десятком голосов.
[indent]Артём замирает.

— это радость. они рады тебе.

[indent]Малыш повисает на оружейной стойке впереди, скрываясь в тени, и только сверкает оттуда своими огромными глазами-блюдцами. Он хочет помочь, неверно истолковав Артемов ступор, но Артёму помощь не нужна. Он знает, что товарищи, чьи тяжёлые руки в не менее тяжелых, плотных перчатках, не пропускающих тепло человеческого тела, касаются его плечи, предплечий, спины, увлекая вперёд, к отведённой ему стойке с бронёй, ему рады, и знает, что радость эта, хоть и невеселая вовсе, но искренняя.
[indent]Знает.
[indent]Проблема просто в том, что от этой радости не легче. Она не помогает. И Артём чувствует только, как от чужих улыбок подступает ком к горлу. Чувствует, но тут же его проглатывает. А потом оглядывает всех вокруг, улыбается сам и кивает снова, выдыхая негромко, но как можно увереннее:
[indent]— Кто, если не мы.

[indent]И правда. Бессмысленно жалеть, страдать и корить себя или кого-то. Они — спартанцы.
[indent]И если и умирать за метро, то кому, как не им?

[indent]Собственное имя, сказанное звонко, живым и бодрым голосом, который почему-то легко угадывался сквозь десяток повторений другими, чужими голосами, и Артём выныривает из омута своих мыслей с таким облегчением, словно сбегает из фашистского плена тли избегает расстрела красных. Повернув голову к Игорю, он торопливо извиняется, машет рукой что-то оживленно начавшему трещать Ульману и спешит через толпу к оружейной стойке, на которой сидел черный и вокруг которой хлопотал товарищ.
[indent]Подходя, Артём ловит себя на мысли, что все-таки компания Князя его успокаивает. В компании товарища Артёму хотелось казаться сильнее, чем он был на самом деле.

[indent]— Он говорит, что Евпатий — мимо, — Артём коротко фыркает и стаскивает со стойки нижний защитный костюм, из тех, что шился из толстой армейской прорезиненной ткани по типу плащевки или чего-то вроде. Сжимая в пальцах грубого пошива воротник, он невольно вспоминает палатки на ВДНХ, пошитые точно из такого же материала, и на секунду прикрывает глаза, поддавшись воспоминаниям.
[indent]Интересно, доведётся ему ещё побывать на ВДНХ, как он себе когда-то обещал?
[indent]Тут же, впрочем, Артём глаза открывает и с тихим шипением, пока Князь перечисляет ещё нелепые имена, натягивает штаны комбинезона, стараясь лишний раз не тревожить руку: какой смысл гадать, если точно ответ на этот вопрос знают разве что Наблюдатели, которых нихрена и не существует на самом деле? Лучше уж сосредоточиться на том, чтобы нацепить на себя эту консервную банку, являющую собой верх оборонной мысли Ордена, которая, быть может, защитит от пары лишних пуль, предназначенных судьбой не ему.
[indent]А может и не защитит. Кто их, эту судьбу и эти стыки жёстких пластин, знает.

— ему... страшно? здесь всем страшно, но ему, кажется, особенно.

[indent]Голос малыша уже не врезается в черепушку с силой моторизированной дрезины, а скорее режет мысли с плавностью ножа, вгрызающегося в плоть, но чужое присутствие все равно странно. Артём выдыхает, неловко дёргает костюм и поднимает взгляд на Игоря, самозабвенно возящегося с двумя вещами: сверкающим от масла калашом и очередной порцией смешных имён, и в этот момент чужая болтовня приобретает новый смысл.
[indent]Защитный механизм.

— он боится не за себя, ты знаешь? он боится за тебя.

[indent]Артём сглатывает, встречаясь с Игорем взглядом, и тут же отворачивается, кивая на броню: ему на самом деле немного стыдно, потому что Артём знает себя и не может сказать о себе также. Не может сказать, что ему всегда были важнее другие. Не может похвастаться этой самоотверженностью, потому что когда-то раньше он был малодушно труслив.
[indent]Ему хочется снова опустить ладонь на плечо Игоря и сказать, что он рад сражаться с ним бок-о-бок.
[indent]Но он не делает этого.
[indent]Он просто благодарно кивает, когда Князь прилаживает часть брони на место, и не морщится. В общем-то, это лучшее, что он сейчас мог.

— а что с именем Василий? он много думает о нем, но не называет. но оно... хорошее.

[indent]Артём поводит здоровым плечом и поправляет лямку калаша, перекинутого через другое плечо, лишь неопределённо мотнув головой. Почем ему было знать?

[indent]— Нет, он учится всему сам, — наконец, собравшись с мыслями, Артём отзывается и прячем револьвер с длинным накрученным стволом в кобуру на бедре, перехватывающую его широким ремнём, —Вроде как... вроде как прямо из нашей... —запинается, перехватывает поручень удобнее, чтобы не налететь на Игоря с началом движения поезда, встречается взглядом сначала с Князем, а после — с черным, и продолжает, — Из моей головы. Просто копирует и повторяет, в процессе разбираясь со смыслом. Так что считай это мы только что научили его рукопожатию вместе, — Артём улыбается, сжимает в кулак раненную руку и выдыхает, — И он говорит, что ему нравится имя Вася. Говорит, что ты почему-то его не называешь, хотя тебе, вроде, оно тоже нравится.

— не нравится.

[indent]Артём глупо моргает и открывает было рот, но тут же закрывает, недоуменно глядя на малыша.
[indent]Поезд дергается снова, набирая скорость и уходя на повороте куда-то прочь от станции, в сторону Д6.
[indent]Мысли Артема лихорадочно разбегаются, и он быстро забывает и об имени, и о неловкости, и обо всем на свете.
[indent]Их время подходило к концу.

[indent]— Давай-ка и ты собирайся, потом разберёмся с именем.

[indent]Сегодня они все будут на передовой. Сегодня в тени остаться не получится. Сегодня им потребуются все клыки, что у них есть, чтобы рвать, а не один, которым из тени можно перерезать чужое горло.
[indent]Сегодня, хотя Артему всегда малодушно хотелось, чтобы — никогда.

+2

9

Хватит ли патронов, хватит ли сил, хватит ли жизни чтобы защитить их всех? Игорь неторопливо озирается, взглядом задерживаясь на каждом лице, скрытым под спартанским шлемом. Ему хочется запомнить их всех, пусть он и не помнит все имена, но будет помнить лица. И ему совершенно все равно, если никто из них его лица не сохранит в памяти. Он понимает душой, что всех спасти невозможно, но всем своим естеством этой мысли противится. Это его долг — защищать человечество и своих товарищей. И нет, на самом деле, преград во Вселенной для человека. Еще один бой, еще одно испытание кровью. Игорю нравится думать, что они все его пройдут. Он наконец вновь встречается взглядом с Артемом.

Игорь никогда спокойно ему в синь зрачков заглянуть не мог — они тут же серели и блекли, точно, как у мертвеца, в его подсознании.

Паша, братик, открой глаза, прошу, открой.

Как больно вместо небесной выси бесконечной увидеть смерть, поволокой мутной взор перетянувшей. Князь веки опускает, сглатывает шумно и говорит себе спокойно и размеренно: “это обман, это разум играет с тобой злую шутку”. Свой собственный голос звучит отчетливо в голове, как будто в напоминание, что больше там никого и нет, кроме него самого. Нет холодного маленького Паши и его мертвых глаз. Его уже очень давно нет нигде. А Артем — есть. Он тут, живой. Протяни руку, коснись ладонью крепкого плеча, и почувствуешь биение жизни, услышишь ток крови. Не будет тишины, звенящей смертельной, не будет пустоты во взгляде, только решимость непоколебимая.

Воспоминания Игоря оглушают, и он сквозь их траурную толщу не слышит даже как искры из-под колес состава вырываются, не чувствует, как вагон мотает по тоннелю нещадно, но на ногах держится крепко, даже слишком, впиваясь обеими руками в поручень. Со стороны он выглядит даже умиротворенно, но морщинка, залегшая меж его бровей, выдает в его спокойствии скорое приближение бури, на самом деле уже разразившейся в него внутри.

Игорь знает — это просто надо переждать, пережить, и все снова будет хорошо. Смерть отступит, разожмет хватку на его нервах, на ее место придут свет и тепло жизни. Нужно только дышать. Игорь считает про себя от одного до десяти и дышит в такт медленно, и вскоре понимает, что глаза можно открыть. Мир снова наполняется звуками оглушающими и уху не слишком приятными, но таково уж Метро, в нем один скрежет металла, выстрелов хлопки и мяса с костей срываемого треск.

— Прости, задумался немного, — отвечает невзначай поняв, что молчание несколько затянулось. Или же не несколько? Игорь едва ли вел счет времени в этом своем состоянии. Он говорит, но глаза открывает уже после, добродушную улыбку на лицо натягивая. Искреннюю вполне — он рад, что смог дать отпор наваждению и в этот раз.

Артем живой. Все в этом поезде живы. Он вдруг встречается взглядом с маленьким черным, вопросительно склонившим голову набок, и удивляется видимо и сильно, вскинув брови и вновь поближе присматриваясь к маленькому мутанту.

— Вот дела... Хотел бы и я как уметь, как он: чтобы раз, и научиться в один миг, — рассеяно качает головой Игорь, медленно проведя ладонью по коротким волосам на затылке вверх и вниз. Он и правда завидовал. Иногда способности читать чужие мысли болезненно не хватало. Особенно сейчас. Он бы узнал аккуратно, что у каждого на уме, и для каждого бы нашел правильные слова поддержки, облегчил бы этот эмоциональный груз, забрав часть себе.

Но Князь — всего лишь человек.

У него на лице улыбка еще шире становится, когда Артем говорит, что они, оказывается, вместе научили черного. И почему-то его совсем не тревожил тот факт, что мутант сейчас роется в его голове — постороннего присутствия он не ощущал, а от Артема ему совершенно нечего было прятать. Князь перед ним с давних пор уже как книга открытая — так он думал, пока Артем снова не начинает говорить.

Звуки и цвет снова пропадают, замыливаются, заглушаются, но лишь на несколько мучительно долгих секунд. Вася, Васечка, брат, давай-ка, держись, сейчас, потерпи совсем немножко, я тебя вытащу, только держись. Вагон снова тряхнуло и в этот раз Игорь едва успел ухватиться за поручень и устоять на ногах. Спартанец мгновенно серьезнее становится, и видно, как держит он каждый мускул лица так сильно, что на виске жилка проступает. О братьях он Артему не говорил — он внезапно это понимает. А казалось, будто он всегда старшего рейнджера знал и так же братом называл не задумываясь совсем. Игорь закусывает губу почти до крови, Игорь сжимает руки в толстых перчатках до белых костяшек и дрожи, Игорь пытается ухватиться за ускользающую от него реальность.

Ему неумолимо сильно хочется объяснится, ведь он видит — Артем понял, просто не сказал, не успел. Но времени у них нет, даже на то, чтобы просто сказать, что если Артем захочет, то Игорь ему расскажет все, что тот хочет знать и не утаит ничего. Но сейчас он не может об этом и думать, не говоря уже о том, чтобы говорить. Это слишком. Красные, Орден, его братья. У него и так голова не на месте с самого начала была, а теперь...

— Нет, я решил. Пусть будет Василий, — твердо, но все еще отстранено звучит его голос. Иногда призракам просто нужно обрести плоть и кровь, новое тело, чтобы наконец исчезнуть. Игорь надеялся, что хотя бы Вася покой обретет, когда маленький черный возьмет его имя, а вместе с ним, возможно, частичку его самого. Имена — вещь сильная, все равно что заклятие. И Князь уже достаточно пробыл под его действием пагубным. Чужие имена — тяжкий груз.

Пусть у этого будет новый хозяин.

Поезд, тем временем, замедляет свой ход, тормозит со скрипом, и Князь не может удержаться, чтобы не взглянуть через окно без стекла на родную станцию Д6. Через несколько минут она вся будет усыпана телами и гильзами, залита кровью и грязью. Игорь видел войну. И он думал, что к дверям Ордена она никогда не подберется, но вот — в главные ворота уже барабанят красные.

Он кивает Артему, но ждет его и не идет вперед, на случай если товарищу вдруг на его плечо оперятся понадобится. На ходу уже он надевает на голову шлем, застегивает под подбородком крепление, локтем отодвинув винтовку, болтающуюся у него на плече, за спину.

— Ну, ни пуха брат! — широко улыбнувшись, Князь хлопает Артема по здоровому плечу, и они наконец сходят с поезда, стоит всем дверям одновременно распахнуться. В толпе Игорь теряет друга из виду почти сразу, но почему-то взгляд его будто затылком ощущает — об этом он старается не думать, а бежать вперед, гремя тяжелым защитным костюмом, к баррикадам. Князь, конечно же, рвется в авангард, и одним из первых упирает винтовку в укрытие.

На какой-то миг все стихает, и Игорь снова слышит только собственное сбитое тяжелое дыхание.

А потом раздается взрыв.

+1

10

[indent]Тук-тук-тук.

[indent]Артем выдыхает и слышит, как собственное дыхание срывается с губ, как теряется в лязге металлического червяка-поезда, несущегося вперед по туннелю, словно по кишкам огромного дремлющего каменного чудовища, как мешается с шумом, который вряд ли кто-то в метро слышал за последние двадцать лет. Он ловит себя на то, что в гаме ревущего состава слышать собственные мысли и дыхание странно, но быстро понимает, что это просто гробовая тишина накрыла их вагон с головой, окутала, словно тьма в глубине нехоженного перегона, спрятала от всех и от самих себя их мысли, тревоги, страхи.
[indent]Артем шумно, чтобы услышать, вдыхает и на секунду задерживает дыхание, чтобы снова воцарилась тишина, и выдыхает вновь только когда в голове вместе с лязгом металла, вместе с шумом крови раздались мысли тревожные, тяжелые, страшные, и, думается ему, одни на всех в вагоне. Его на секунду снова накрывает страх, за себя и за окружающих, за весь их небольшой мирок, за Игоря, за маленького Черного, за то, что он не сможет извинить перед Князем за свой длинный язык, за то, что не скажет Ульману, что его шутки, пожалуй, лучшие в метро, за то, что напомнит Мельнику, как он его уважает. Его придавливает к полу тяжестью свода метро, темного и неумолимо нависающего. как дамоклов меч, мыслью о том, что он не увидит никогда, как на небе наверху расступаются облака и выглядывает слепящее, больно жгущее глаза солнце, не поймает снова сигнала, не поможет людям выбраться на поверхность. Он чувствует, как все это забирается иголками под кожу, впивается в плоть, обездвиживает и превращает в жалкую набивку для добротного спартанского доспеха, и чувствует себя бесполезным, жалким, трусливым, недостойным стоять среди этих погруженных в свои такие же тяжелые, но наверняка не сводящие с ума до потери пульса, мысли суровых, повидавших жизнь людей.
[indent]Он чувствует, что начинает понимать смысл выражения "душа уходит в пятки".

[indent]А потом мерное "тут-тук-тук" и лязг сменяются на ласковым, мягким голосом, и реальность постепенно проступает из-за темной поволоки, щупальцами просочившейся из-за потрескавшихся, затертых окон вагона, единственной, кажется, от нее защиты. От нее и от того, что жило там, в туннелях за металлом вагона.

— они все боятся. но ты все делаешь правильно. все вы.

[indent]Артем только кивает, не чувствуя в себе сил нарушить эту тишину своим голосом.

[indent]А потом вдруг Ульман шутит о чем-то совершенно глупом и неуместном, и следом раздается один смешок, второй, третий, и вот уже весь вагон хохочет. Артем сжимает губы, чувствует, как внутри скручивается тугой клубок, и невольно думает, что это похоже на прорыв заградительных перекрытий, когда грунтовая вода, вырвавшись на свободу, смывает целую станцию на своем пути до следующего перегона. Вот тут также: напряжение, как потоки воды, находит выход в смехе, звонком, глухом, хриплом, невеселом или заливистом, и чем дольше он звучит, тем отчетливее Артем понимает, что что смех этот обреченный.
[indent]И они все — тоже.
[indent]Но, снова, кто, если не они?

[indent]— ...я решил.

[indent]Артем вскидывает голову, упираясь пристальным взглядом в лицо Игоря, не скрытое еще шлемом, и моргает. Чужие слова легко перекрывают смех и новые шутки, легко гонят прочь лишние мысли, легко захватывают все его внимание. Слова такие уверенные, такие четкие, такие убежденные, цепляют его так просто, словно только что Артем не чувствовал, как изнутри его гложет ощущение ошибки за открытый рот и будто ему совсем не хотелось посмотреть на того воробья, на невозможность поимки которого все сетовал Сухой, когда советовал Артему следить за языком.
[indent]Артем удивляется этой уверенности, но позволяет ей себя захлестнуть, как всегда позволял Игорю заполнить собой все пространство рядом, вытесняя прочих и прочее.

[indent]Артем кивает.
[indent]А потом — улыбается и выдыхает:
[indent]— Он говорит спасибо. И ещ...

[indent]— Приготовиться!

[indent]Командный тон Мельника разом обрывает все разговоры, давит смех и устанавливает отброшенную было обратно в трещины на стекле тишину, позволяя ей снова начать просачиваться в салон вагона. Шум колес, отмечает Артем, забрасывая на плечо ремень автомата и удобнее его перехватывая, становится намного тише и постепенно — затихает, словно умирающее в туннелях эхо, и это могло означать только одно.
[indent]Когда состав поезда дергается, окончательно сбросив ход, а двери раскрываются, выпуская наружу волну вооруженных, напряженных, как пружины, мужчин, готовых защищать, убивать и умирать, становится ясно, что это их конечная.
[indent]Д6.
[indent]Возможно, их могила.
[indent]Возможно, вход в их личный ад. Или, возможно, выход.

[indent]Прежде чем толпа подхватывает его, Артем последний раз слышит голос Игоря не под стрекот автоматов и грохот взрывов, и в ответ на ободрение машет здоровой рукой, раненной же придерживая автомат. Князь желает ему удачи, ни пуха, и Артему просто интересно, что же значит это выражение, так часто используемое стариками и у них же молодым поколением метро подхваченное. Однако он не успевает спросить, нет у них сейчас на болтовню времени, поэтому, только и выкрикнув, что заученное на автомате "к черту!", позволяет толпе увлечь себя к первой линии баррикад, туда, где его и хотел видеть Мельник, туда, где он действительно будет к месту несмотря даже на ранение.

[indent]Артем идет на передовую в Очередной мировой войне, которую не увидит никто за пределами московского метрополитена.

__________________________
[indent]Железный монстр перед ним ощерился широкими пластинами с надписью "полиция" и с лишь поколебленным, но не сломленным, упорством двинулся вперед.
[indent]Артем стирает копоть с поликарбонатного щитка шлема и рвано выдыхает, перещелкивая в "гатлинге" основную патронную ленту — пустую — на запасную, снова поднимая уставшими, чуть дрожащими руками, тушу пулемета, упорно пытающуюся без его контроля либо уронить нос вперед, либо увести поток огня в бок.
[indent]Пока Артем целится снова пот заливает глаза, а вокруг со злым визгом свистят пули.

[indent]— Поливай его!

[indent]Артем жмет на гашетку и пулемет в его руках дергается, уводит первые выстрелы вверх, а после сразу вгрызается очередью в ряд щитов, разрывая плотный металл, валя первых идущих и добираясь, методично, медленно, до сердца шагающего строя, из которого, словно огрызаясь в ответ, били автоматы и ревел кустарный пулемет, наверняка дальний брат "гатлинга", собранного Тэтэшником в оружейной Ордена.
[indent]Сейчас же братьям приходится перестреливаться, прямо как оставшимся в живых после Последней войны, ведомым присущей человеку жадностью и безрассудностью, приходится вгрызаться друг другу в глотки. Впрочем, здесь нечему удивляться, когда каждый шаг в метро — это борьба каждого отдельного взятого человека за право в новом мире существовать.
[indent]Некоторые просто выгрызают это право зубами из чужой плоти чужими зубами.

[indent]— В прореху бей!

[indent]Командирский голос Мельника уже хрипит от крика, но еще перекрикивает гомон, стоны раненных, пулеметные очереди и звон отстрелянных гильз, падающих на щербатый бетон. Артем послушно переводит прицел, наводя его на массивную фигуру в собранных из каких-то железяк броне, и дает длинную очередь, ощущая, как отдача проходит по всему его телу и словно растворяется в нем, расходится, как круги на воде, становится его частью.

[indent]На последнем патроне пулемета чужой огонь захлебывается и откуда-то сзади раздается радостный крик "Так их, бей эту красную заразу!", кто-то кричит еще что-то, но все это проносится мимо ушей Артема быстро и еще быстрее забывается.
[indent]Он слышит какое-то шипением, крепче вцепляется в ставший бесполезным без ленты пулемет и только чувствует, как взрывается болью и так укушенное уже сегодня пулей плечо, а дальше крики и чье-то далекое "Берегись!".

+2

11

Игорь видел войну. Из теней тоннелей и из окопных ям. Из тыла противника и из-за спин товарищей. С ножом в руках и с винтовкой. Он был и победителем, и проигравшим. Захлебывался и в собственной крови, и в чужой. Но он никогда так и не привык к войне, к страху, который она вселяла в сердце, заставляя его трепыхаться дикой маленькой птичкой в клети ребер.

Игорь никогда не переставал бояться. Ни на секунду своей короткой жалкой крысиной жизни. Ужас бездонной бездной разверзнулся под его ногами. Но Игорь продолжал смотреть вперед, а не вниз. Он жил одним лишь страхом, но больше не позволял ему сковать себя по рукам и ногам, обездвижить и заставить лечь на землю умирать.

Страхом в метро пропитан затхлый сырой подземный воздух. Им дышат, его впитывают кожей, он забивается в каждую пору, в легкие попадает с дыханием, с едой — в желудок. Страх, говорят, это первое, что испытывает каждый человек, едва только придя в этот мир, покинув утробу матери. Потому что в ее животе его окружало тепло, все было просто и понятно. Он был в безопасности. Но теперь вокруг только холод да неизвестность.

Кто-то к страху привыкает, кто-то его забывает. Игорь страхом живет.

Человеку должно бояться, чтобы выживать. Иначе почему до этих самых дней дожили одни трусы, а все храбрецы — сгинули еще в первые войны, в попытке сделать из Метро “государство”. Игорь так и не понял, что это такое — “государство”. Но понял одно — именно оно и привело человечество к гибели.

Игорь знал прошлое только по рассказам да обрывкам из пожелтевших, наверняка лживых книг. Но знал достаточно, чтобы его не хотеть и с отголосками его бороться. Зачем возрождать что-то, что уже умерло, когда можно построить новее и лучше? Он поэтому к Ордену и прибился. Они были чем-то, о чем только в сказках пишут — воплощенной небылицей. И Князь отчаянно хотел быть ее частью.

Он не революционер и не вождь.

Игорь — бесхозная тень на стене. И ему просто хочется задержаться подольше.

Еще совсем немного. Ему не нужна вечность — слишком долго. Люди прогорают искрой, в этом их плюс, несомненно. Игорю хочется вспыхнуть чуть ярче. Сделать что-то значимое. Чтобы все это было не зря. Иначе... какой смысл?

Его откидывает взрывной волной, присыпает бетонной пылью, камнями и чужими телами. Криков не слышно. Игорь, опять же, знает что такое война, и знает как вести себя с ней, как слиться с ее хаосом выстрелов и рева, но дрожи в руках все это знание не унимает, и потока его лихорадочных, едва разборчивых мыслей не усмиряет.

Первое, о чем он думает — надо найти Васю. И сразу же исправляется. Нет, не так. Не Васю. Артема. Может его и не задело совсем, а может...

Кто-то рычит, орет, хватает его за щиколотку и тянет вниз, к страху. Игорь смотрит в лицо, так перепачканное в крови и грязи, что казалось, будто оно и без кожи совсем. Только зубы белые блестят на буро-красном огненном фоне, который еще только формировался в зрачках у Князева, пока же являя собой лишь невнятное мыльное месиво. Он тянется к кобуре на бедре неловко, пока всю правую сторону разрывает от пульсирующей боли, а мир вокруг кружится бесконтрольно. Не было бы на нем спартанского шлема, лопнула бы его голова, как надувной шарик. Игорь целит между пластин. Это скорее удар милосердия, нежели убийство на войне. Красные на своих солдат по большей части и не вешают. Зачем? Пушечное мясо. Этому еще повезло. Но завтра на его место найдут двух.

Красная гидра — Игорь вспоминает, пока отталкивает ногами труп, подбривает винтовку и пытается отползти за укрытие — так их фашисты называли. Мерзостью, конечно, тоже, да и вообще по-всякому, но гидра осталась в сознании Князя. И сейчас ему, всему ордену с ней сражаться.

Игорь ползет вперед, цепляясь руками за куски вывернутого бетона. Укрывается за железным, изрешеченным вмятинами от пуль, но не пробитым еще, пластом. Проверяет, автомат, вытирает бегло о штанину нож и прячет его обратно, хотя, думается, ненадолго. Выдыхает резко, собираясь с мыслями, упирает винтовку в край своего укрытия и стреляет сразу, туда, откуда перли красные. Палит наобум, лишь бы самому в глаз пулю не получить. Так опустошает магазин, заодно понимает, где враг, да и что вообще происходит. Их теснят. И ему тоже надо бы поскорее уходить. Найдут его легко и пристрелят как паршивого пса.

Мельника он не слышит. Да и вообще знакомых голосов разобрать не может. Контузило его здорово. Да еще как! Самого первого, считай. Хреновый из него герой. Но это Игорь всегда знал.

Выбравшись из-за избитого пулями листа, Игорь пробирается к баррикадам, вернее к тому, что от них осталось после взрыва. Старается не высовываться, сейчас ему ни к чему ввязываться в перестрелку. Надо найти своих. Пока Князь находит только трупы.

И радуется Игорь как ребенок, когда видит силуэт, в полный рост вытянувшийся, в броне, которую он сам прилаживал к нему. Но всякое ликование в его душе захлебывается и тонет, когда он оборачивается на пробитые ворота Д6. На мгновение становится очень тихо и, кажется, Князев слышит стук колес. Мерный, но злой. Все ближе и ближе. И Артем на путях будто стоит.

Он бросается вперед, к другу, бездумно скидывая лямку автомата с плеча, чтобы движения не сковывало тяжелое оружие, чтобы успеть. Он кричит и даже не знает что, не знает зачем — ведь Артем среагировать не успеет. На нем самом броня тяжелая и как он все эти метры преодолевает, не словив пулю, Князь не понимает тоже. Хотя не исключает, что как только адреналин в его крови рассосется немного, то обнаружит в себе пару новых дыр. И не удивится нисколько.

Они с Артемом падают на раздробленные острые камни, а за спиной — смерть. Игорь ее не видел и не знает, как она выглядит, да и не торопится. Первым делом — отнимает из сжатых пальцев мертвеца винтовку, дышит часто и рвано, да попросту испуганно. Пытается отползти подальше, схватив Артема за шкирку. Он тяжелый, почти неподъемный, из-за своих доспехов, но Игорь тащит. И себя, и его.

— Очнись, Артем. Пожалуйста, очнись, — шепчет сбивчиво, озираясь по сторонам.

Их замечают все-таки. Красные ухмыляются и лениво наставляют на них дула автоматов. Даже за противников уже не считают, просто хотят убить. Ради забавы. Подходят ближе. Пусть — Игорь их подпускает, до последнего не выдает огня яростного, таящегося в груди. Он скалится и рычит по-волчьи, бросается вперед и жмет на спусковой крючок, стоит ему почувствовать, как калашников упирается в чужой мягкий живот. Он бьет как ножом — между пластин. Подныривает под руку второго, когда тот оборачивается. С хрустом ломает кость и валит на землю. Секунда, блеск лезвия с гравировкой-обещанием и удар. Затем еще один. И еще. Красный не двигается уже, булькает только, когда останавливающееся постепенно сердце выплевывает из разрезанной на шее артерии алую кровь.

“Не надо так относиться в чужим жизням, Игорь.”

Руки заливает теплая кровь, на лице — брызги. Князь поворачивается к Артему, содрогаясь, и думает, что никогда, на самом деле, и не относился так, как показывал это всем.

“Они хотели тебя убить. Я им не позволю.”

+1

12

[indent]Артем плохо был знаком с концепцией Рая и Ада. Он частенько слышал о них: то от Хана, рассказывающего, что они уничтожены и теперь души всех умерших вынуждены скитаться по трубам метро; то от сектантов в смешных белых балахонах, сулящих праведным спасение, а грешникам — муки; то просто в книгах, с таким трудом принесенных сталкерами с поверхности. Впрочем слышать и что-либо понимать в услышанном — вещи разные.
[indent]Так вот, понимал Артем в Рае и Аде мало — оба понятия эфемерные, и ему, выросшему в мире, где религия уже не была собою прежней, а верили люди только в какие-то суеверия и убийственную силу оружия, плохо представляющиеся, давались для осознания плохо, и все, что по итогам он мог сказать, так это что Ад ждя плохих, но интуиция подсказывала ему, что все на деле гораздо сложнее, как и, например, с тем Богом, концепция которого давалась ему еще сложнее и задумываться о которой ему совсем не хотелось, особенно после пространной лекции Сухого на его невинный, казалось бы вопрос, кто такой этот Бог?
[indent]Впрочем, непонимание от попытки анализа его не останавливало, и тут у Артема всегда ребром вставал вопрос о том, кому же верить: тем, кто утверждает, что Рая и Ада нет, или нет, кто стращает ими в попытках то ли получить выгоду, то ли истинно верить?

[indent]Сейчас вокруг все полыхало, гремело и воздух, кажется, выжигал в груди легкие, пока сквозь прикрытые веки слепили языки лижущего пятки пламени, а тело ломило от боли словно после встречи с когтями демона. Ощущая все это, Артем, кажется, нашел наконец ответ на свои философские изыскания, и он ему, признаться, бы не по душе.
[indent]Ад, очевидно, существовал.
[indent]И сейчас он находился в нем.

— Очнись, Артем. Пожалуйста, очнись.

[indent]Но ведь в Ад попадают только грешники, те, кто прожил жизнь неправильно, кто делал отвратительные вещи. За себя Артем, как ни странно, не волновался, потому что понимал, что заслуживает. А вот разорвавшего слух совсем рядом хриплого голоса он услышать не ожидал. Игорь ведь не грешник, просто дурила, запутавшийся в жизни, и может он и делал вещи плохие, но с его — Артема — грехами точно не сравнится.
[indent]Так если это Ад, что он тут делает?
[indent]И значит ли это, что они еще живы?

[indent]Глаза открыть оказывается сложно, словно они заплыли после попойки с дамировым пойлом. С губ срывается тяжёлый стон, хриплый, сдирающий горло как наждачка сдирает полировочное покрытие на прикладе калаша, а от первого же неловкого движения тело прошибает нестерпимой болью откуда-то от плеча до плеча и вниз, к боку, куда-то в район почек. Ощущения, мягко сказать, отвратительные, но для него почти блаженные — он и правда жив.
[indent]Чужой хрип рядом и нависшая над ним тень дают понять, что жив не он один, но судя по тому, что его жизнь ещё течёт по венам, а не вытекает из них, это свои.
[indent]Ему хочется верить, что это Игорь, и для этого он даже открывает глаза.

[indent]Из-за паутины на щитке шлема на него смотрят яркие глаза Князя, пытающиеся спрятаться за кровь, потом и гарью. Но Артём выдыхает с облегчением. Выдыхает, несмотря на то, что отдыхать им ещё было рано.

[indent]— Слава богу, Игорь.

[indent]Слова срываются с его губ сами, но он и не против показать. Ему не стыдно показать перед Князем слабость, не стыдно признать, что он действительно за него переживает. Они братья по крови, по Ордену, они друг другу как родные, и Артем не боится это показать. Он не боится, что сейчас Игорь может о нем подумать.
[indent]Тем более, вряд ли у них на это есть время.

[indent]Артем хочет сказать Князю еще что-то, цепляется за его руку, ощущая в чужом теле такое же напряжение каждого мускула, как и в своем, ощущая в чужой позе готовность умереть, если потребуется, надеясь в тайне, что всего этого не потребуется, но хриплый, болезненный, надрывный оклик Мельника обрывает нестройный поток разбросанных взрывом или что это, черт возьми было, мыслей. Обрывает он и что-то внутри Артема, который, словно только придя в себя, оглядывается, видит нависший буквально над ними стальной нос механической махины, которую он видел давно, в прошлой жизни, кажется, в депо на станции красных, и понимает, что это, похоже, конец. Из такого могли бы выпутаться только герои какой-нибудь приключенческой книги, парочка которых попалась ем на полке в палатке Сухого, но Артем давно понял, что он — не из таких героев, потому что такие герои не делают того, что делал он.
[indent]Он понимает, что, возможно, он рано отодвинул в сторону мысли об Аде.

[indent]— Артем... — Артем срывается с места на звук своего имени мгновенно, не обращая внимания на боль, на липкую под броней от крови одежду, лишь сжимает коротко плечо Князя и падает на колени перед Мельником, — Д6... комплекс... заминирован. Верхний уровень, генераторная, — чужой голос срывается на кашель, Артем чувствует, как собственные пальцы дрожат, но не находит в себе ни единого слова, которое стоило бы сказать командиру; тот, впрочем, в его словах и не нуждается, — Бери Князя и идите. Мы... — командир оглядывается, но со свойственным ему стоицизмом не отмечает плачевность своего и их всех в целом положения, — Мы их задержим.

[indent]Артем застывает, не в силах пошевелиться. Он ищет в своей голове слова, которые подошли бы, которые убедили бы Мельника позволить ему остаться, позволить сражаться дальше, бок-о-бок с теми, кто выжил, бок-о-бок с ним, Мельником, который столькому научил Артема с тех пор, как они встретились. Он пытается сказать, что должен вернуть этому человеку долг, должен сделать хоть что-то, чего так от него все ждут, но понимает, что это что-то — уход.
[indent]Артем понимает, что ему нечего сказать, что у него нет правда тратить время и что он действительно должен идти. Поэтому, не медля больше, он поднимается, кивает Мельнику, разворачивается к нему спиной и так быстро, как позволяет израненное тело, возвращается к Князю, хватает его за локоть и буквально тащит нагруженное оружие и броней тело товарища за собой, не давая ему и секунды на раздумья.

[indent]Год назад Артем пообещал себе, что больше не будет думать чужой головой и каждое его решение будет принадлежать лишь ему. Сейчас Артем признает, что его детское никогда не прошло проверку временем.

+2

13

Игорь подползает к Артему, до боли в пальцах сжимая окровавленный нож, видит, что глаза у товарища открыты и на несколько секунд просто замирает, уткнувшись в чужое плечо лбом. Жив, и это главное. У Игоря не было сомнений, что Артем выкарабкается, что сделает еще вздох, глянет небесными глазами в коричные, но почему-то сейчас его голос Князева без сил и без дыхания оставляет, у него как будто все мышцы парализовало радостью звенящей в каждой клетке тела и двинуться ему больше невозможно. Это чувство, когда надеешься долго и беспробудно, живешь одной надеждой, и вдруг все оправдывается. Каждая несмелая мысль — правда. И в этой эйфории тонешь.

— Давай, Артем, поднимайся скорее, — говорит, мазнув рукавом по залитому кровью и потом лицу, поднимается на некрепких еще ногах, подает руку, ждет, когда на предплечье цепко сомкнутся чужие пальцы и тянет, от напряжения стиснув зубы и брови нахмурив. Прячет нож, озирается по сторонам. Все в оттенки красного окрасилось. Кровь на стенах, на полу, алое пламя заревом предрассветным танцует. Смотрит на черное исполинское чудище, пробившего ворота и даже царапинки на теле не заимевшего, и понимает, что они проиграли.

От дозы праздности и ощущения, что все в итоге будет хорошо не остается и следа. Реальность отрезвляет, словно хук справа — жестко и без предупреждения. Князев думает, что не может же так быть, что выжили только они с Артемом. Нужно поискать остальных. Хотя ему, на самом деле, просто хочется встать на колени и кричать. Но он к этому чувству, к ужасу цепенящему привыкший, и потому только стоит крепко на ногах, потому что может заткнуть страх а пазуху, не избавиться от него, а просто признаться себе в том, что боится. Так страх кажется меньше и слона в комнате можно не заметить.

Игорь вскидывает винтовку незамедлительно, проверяет двух убитых им, мертвы ли, слышит где-то голоса знакомые, но в голове так звенит, что он только хмурится болезненно, дергаясь, когда этот звон зрение перекрывает и мутит. Потом только начинает разбирать обрывки слов, отдельные фразы, из которых не складываются предложения хоть с каким-то смыслом.

Заминирован.
Идите.
Прикроем.

Все будто в патоке. Так медленно ощущается поток неумолимого времени, когда еще секунду назад оно летело со скоростью бронепоезда на полном ходу. В прямом смысле. На вдох ему надо секунд десять, кажется. Он будто под кайфом. На Тверской блатные ширялись когда-то дрянью какой-то. Накуривались и будто сами не свои. Роскошью такая трава считалась, мол вырастить трудно. Игорь пробовал единожды. Самые простые вещи казались чем-то совершенно иным, приковывая к себе красно-капиллярный взгляд. И время точь-в-точь как сейчас замедлялось. Тело будто не свое. Он еще тогда испугался, что так и останется в этом состоянии, никогда не скинет с себя наркотического кумара и будет жить овощем. Потому и не пытался курить еще, и к водке прикладывался только по особым случаям. Князю все-таки нравилось держать голову в холоде. Но он забыл, как пьянит проигранное сражение. Руки опускаются, потому что сделать уже будто бы ничего не можно. Но Князь уперты. Смотрит в прицел, даже когда глаза обжигает жаром. Он никого не подпустит. Там сзади свои. Интересно, он увидит, как пуля замирает в воздухе и вгрызается во вражье тело секунду спустя?

Когда Артем его подхватывает и тащит куда-то все вдруг приходит в норму. Он видит Мельника, не видит Ульмана.

— Нет, стой, так нельзя... — срывается с губ тихо совсем, когда Князю хочется кричать. Он, спотыкаясь, бежит вслед за Артемом, когда хочется вырваться и броситься на подмогу остальным. Еще не все. Они еще могут сражаться. Пока у Игоря хоть капля крови останется в жилах — он будет драться за Орден.

Он не верит. Это не может быть правдой, но слова услышанные ранее вдруг приобретают смысл. Но он не пытается протестовать, просто бежит туда, где сияет огонек надежды истинной, на дне чужих зрачков. Он не гас даже в самые темные и тяжелые времена, а сейчас вот меркнет, кажется. И душа у Игоря от этого обрывается, он все на автомате делает: забирается вслед за Артемом в генераторную, они вместе взлетают по ржавой лестнице вверх. И прямо как в фильмах, которых Князь-то никогда и не видел, перед ними за стеклом как ягода, перезревшая на солнце, блестит красная кнопка.

Остатки их обороны полудохлой прорвали, конечно же. За ними идут, тени багровые на красных стенах колышутся, бегут, кричат.

За ними, за ними.
Не дайте им уйти.
Остановить.
Перехватить.

Со стороны Князь, наверное, кажется отлично собранным, спокойным, но внутри у него буря и по глазам его взволнованным все видно. Он всегда был открытой книгой, даже когда врал так искусно и себе, и другим. Пальцы сжимает, дрожь унять безуспешно пытаясь, поворачивается к Артему, замаявшись, хочет швырнуть что-нибудь, разбить, уничтожить, лишь бы куда-то с вен всю лаву слить, чтобы она не сожгла его изнутри.

— Только не проси меня. Не проси, — отступает, качая головой, и сглатывает шумно и судорожно, не находя себе места.

— Может вместе, а?.. — предлагает робко, а голоса внизу становятся все ближе. Игорь много не успел за свою жизнь короткую, у него даже сейчас где-то на подкорке сознания надежда пускает корни ядовитые. Надежда, семя которой посадил Артем. Он всегда был будто бы живым ее воплощением. Свет в конце тоннеля. Игорь всегда знал куда идти. А потому и прощаться он не стал, вот так наивно надеялся, что есть еще шанс им остаться в живых. Он ведь с Артемом, а он из таких передряг выбирался, похлеще этой. Так Игорь себе говорит. Не прощаемся.

+1

14

[indent]Когда-то давно, в прошлой, кажется, жизни, когда он только-только ушел с ВДНХ и еще даже не добрался до Полиса, не представляя даже, что его на самом деле ждет, Артему казалось, что он понял одну важную мысль: без разницы, что происходит вокруг, потому что происходит оно лишь для того, чтобы он достиг своей цели. Потом, конечно, он от этой мысли избавился, потому что никакие это все-таки были не игры Судьбы, а простые, удачные случайности, сложившиеся, как рисунок труб на стенах покрытых моросью и плесенью туннелей, в канву его скромной, в общем-то, жизни, но мысль эта была настолько приятной, что забыть ее до конца так и не получилось.
[indent]И сейчас, пробираясь по узким коридорам Д6, прибиваемый к полу тяжестью израненного тела и массой кустарной брони, Артем снова начинает думать, что, возможно, кто-то свыше за ним наблюдает. Наблюдает, потому что как иначе объяснить то, что они, уставшие и буквально полумертвые, все-таки отрываются от погони, обгоняют красную смертоносную волну, лижущую им пятки огнем и смотрящую черными пустыми глазами дульных отверстий?
[indent]Может быть, думает Артем, его конечной целью был не Полис, не Ботанический сад с гнездом, не угроза всему метро, а вот эта короткая, тяжелая пробежка навстречу новой смерти, очередной гибели, поджидающей их за ближайшим поворотом в генераторную? Тогда ему было бы понятно, куда делось на время все его везение, все подарки Судьбы, все предзнаменования и голоса туннелей, заставившие его было подумать, что никакой, в общем-то, цели в его жизни нет и он, возможно, просто сумасшедший, как и все в этом чертовом маленьком мирке метро.
[indent]А может быть, он снова ошибается. Какая, в общем-то, разница? Скоро все это, как и их жизни, и они сами, и все их надежды, грехи и стремления, станет неважно, а сами они превратятся в ничто иное, как очередную байку, которую принявшие грибного спирта на грудь мужики будут негромко, шепотом, рассказывать друг другу у огня потому, что, возможно, вслух говорить ни об Ордене, ни о Д6 будет нельзя под угрозой смерти от красной вездесущей Гидры.

[indent]— Блять, куда эти крысы делись?

[indent]Артем придерживает Князя, заставляет прижаться к стене, и после подталкивает в сторону узенького прохода к пожарной лестнице на другой уровень. Они не замедляются, не ждут, не прячутся, но они так торопятся, что не могут позволить себе попасться так глупо.

[indent]Артему кажется, когда они влетают в генераторную, сопровождаемые матом, поминанием лежащего до сих пор на Красной площади Ленина, мимо которого совсем недавно ему пришлось проходить, и собственным тяжелым дыханием, что он никогда в жизни не бегал так быстро. Возможно, так и было, а, возможно, ему так хотелось думать, потому что это могло бы помочь ему хотя бы в своем воображении обогнать преследователей, все еще дышащих в спину. Забавно, но до сих пор Артем верил, что если хотеть достаточно сильно и делать все, что в твоих силах, то в итоге у тебя все получится.
[indent]В итоге ты победишь.
[indent]В итоге все будет не напрасно.

[indent]Но жизнь, как ему давно стоило бы понять под этими бетонными сводами, тоннами земли и в обстановке бесконечно обреченности, довольно жестокая, однообразная и, главное, не оставившая в себе места для надежд вещь. Ему ли не знать, ведь он так пытался сохранить хоть какое-то их подобие.
[indent]Красная кнопка за треснувшим стеклом шлема яркой красной точкой определяет за него конец всех этих попыток. Вряд ли теперь ему будет, куда бежать и к чему стремиться: если он нажмет на кнопку, то не останется тех, для кого он хотел бы в действительности поймать снова тот сигнал, услышанный на Башне; не нажмет — случится, в общем-то, почти все то же самое.

[indent]Тяжело выдыхая и поднимая стеклянное забрало шлема, чтобы стереть с лица пот и взглянуть на Игоря, Артем вдруг думает о том, что ему сейчас на самом деле обиднее всего не за себя, а за Князя. Почему-то печать страха и суровой решимости на чужом лице заставляет вспомнить о более привычной для него лучезарной улыбке и надеждах, которые так ярко бились в сильной груди, что не могли сдавить никакие тиски туннелей, и которую он больше не увидит.
[indent]Не увидит, как не увидит и не сделает Игорь того, о чем мечтал.
[indent]Артем не знает почему, но ему хочется просто обнять Князя, не думая ни о чем, не пытаясь найти себе оправдания и не пытаясь отговорить себя.

[indent]И он, помедлив всего секунду, делает это. Просто обнимает. Просто прижимает к себе порывисто, без слов и объяснений. А потом быстро и также молча отстраняется, опуская быстро взгляд на самодельную кустарную бомбу, похожую больше на какого-то монстра, нежели на произведение человеческого конструкторского гения, способного из говна и палок сделать то, что способно убивать. Ему вдруг кажется более важным и более безопасным попытка разглядеть в строении бомбы бывший радиоприемник "Родина", пульт от никому не нужных здесь, в метро, телевизоров, которые за всю свою жизнь Артем видел работающими лишь раз, и еще что-то, что уже даже нельзя было узнать.
[indent]Он вдруг понимает, что не может позволить себе дать слабину. Не сейчас. Не когда все зависит от него.

[indent]А потом он случайно задевает рукой чужой локоть и в голове яркой молнией, выжигающей все остальное, проносится мысль: он ведь не один. На этот раз все зависит не от него, а от них.
[indent]И они сделают то, чего от них ждут.

[indent]— Да, давай вместе, — Артем давит в себе желание покачать головой, кивая вместо этого, не позволяет себе оттолкнуть Игоря и сказать выбирайся, зная, что Князь только обидится, ощерится, цепится в него крепче обычного; Артем давит в себе стремление уберечь Игоря от греха, который самому уже кажется привычным, который сам уже — не замечает; Артем давит в себе страх и, дожидаясь, пока ладонь друга замрет почти над кнопкой, накрывает ее своею, сожалея лишь о том, что сквозь толстые перчатки не ощущается человеческого тепла открытой кожи.

[indent]А после Артем тяжело, медленно выдыхает, не поднимая глаз:
[indent]— Спасибо, Игорь. За все.

[indent]И, больше не медля, он нажимает на кнопку, прижав своей ладонью чужую к красной, обшарпанной поверхности.

[indent]Взрыва он уже не слышит, не видит и не чувствует. Чужой ладони — тоже.

+2

15

До последнего Игорь верит, до последнего надеется, что сейчас Артем одумается, сейчас развернется и скажет, что не нужно взрывать, что он знает, как всех красных мигом из Д6 вытравить другим способом. И все они останутся живы. Бункер придется бросить, но хотя бы Орден продолжит свое существование. Это все неправильно, так быть не должно. Артем - тот герой, о котором Князев читал в пожелтевших от времени и часто с вырванными страницами книжек, где всегда по сюжету сначала силам добра приходится трудно, и ситуация складывается почти безвыходная, но в конце злодей всегда получает по заслугам и справедливость торжествует. Игорь прекрасно знал, что их жизнь совсем другая, но рядом с Артемом так легко и приятно было об этом забыть. 

Но сейчас осознание хуком справа било по лицу. Вот он еще иглой неумело сшивает края равной на раны, чувствуя напряжение в каждой мышце чужого тела, болтает об Анапе, о море, о солнце, а сам чуть ли не сознание теряет от волнения, от страха, от заливающей руки теплоты крови. А вот заносит ладонь над кнопкой детонатора, что погубит их всех. Хочется по стене кулаками бить, выйти, на красных броситься вооруженных до зубов да хоть с одним ножом в руках, лишь бы руки не опускать. Как такое могло произойти? Самое худшее ведь для того и есть, чтобы не случаться никогда. Может ли быть хуже? Механизм заест, не изрыгнет искру, которая обвалит на их головы тонны щебня и бетона, и красные ворвутся сюда и схватят их с Артемом. Нет, этот расклад почему-то даже кажется лучше. 

Игорю так отчаянно и безнадежно хотелось сейчас казаться другу сильным, непоколебимым, готовым сделать то, что нужно, но его наизнанку, кожей внутрь, мясом наружу выворачивало. Он и так перед Артемом открылся весь. И не увидел в чужих глазах осуждения. И сам не осудил и судить не будет. Он просто хочет знать, что не подвел. Хочет быть лучше, хочет, чтобы мир был лучше. 

Объятий он совсем не ждет. Дистанция не позволяла, но не физическая, а та, что в голове, и хоть Игорь всегда пытался ее сократить, делая аккуратные неспешные шажки порой, но чаще просто летя вперед неуместно и негаданно, он никак не ожидал, что Артем сделает шаг навстречу. Самый настоящий шаг. Обнять в ответ времени почти нет, но Игорь успевает коротко сжать в кольце рук Артема, зажмурившись на мгновение крепко. И вдруг ему так тепло стало, спокойно, в висках все еще больно от напряжения, но комом слова недосказанные в горле больше не стояли. Князев напоминает себе еще раз — это не прощание. И хочется ему верить в бессмертность души, в колесо сансары, или просто в чудо. Хочется верить в то, что они попадут куда-то за черту вместе, или прорастут рядом травой, будут двумя реками с одной дельтой. 

Игорь не успевает подумать все, что хочется, но он уже не жалеет ни о чем, и своей слишком короткой жизни тоже. Его братья не дожили и до двадцати, большинство из детей, родившихся в Метро, не доживают. 

Давай вместе.

Он закрывает глаза, когда это случается. Не от страха, скорее просто в попытке наконец все принять. Слышит последнее тихое спасибо. За все? Кивает в ответ коротко и резко, тоже будто говорит таким образом свою благодарность. Не прощайся со мной, хочется ответить, но уже не можется. Надежда умирает последней, держа за руку любовь. 

››› х ‹‹‹

Игорь меряет шагами лазарет, держится рукой за бок, но ни разу болезненно брови не нахмурит, не оступится и спину не ссутулит. Он койки Артема и до своей раз триста за день. 

- Князев! Егоза ты неугомонная, ляг, кому сказали! Опять швы разойдутся! - требованиям врача Игорь, конечно же, не внемлет. - Ох и допрыгаешься.

И он действительно прыгает, за то врач пуще прежнего начинает махать на него руками, но удержать не пытается. Князь - он как танк. Маленький, конечно, совсем не размером медведя-Степу, но если уж решил идти напролом, то пройдет. 

- Ну переложите меня поближе. Вот сюда, например. Свободно же! И я помогать могу... - тычет пальцем в незанятую койку рядом с артемовой, потом оглядывается резво, будто уже пытается найти себе какое-нибудь занятие. Князь был готов хоть простыни менять, лишь бы без дела не сидеть. 

- Ты ж лечь не можешь, потому и торчишь тут! Два дня назад уже всех повыписывали, вы вдвоем остались. Вот очнется Артем, я его выпишу, а тебя тут оставлю. Помогать он хочет. - бурчит врач в густые усы, не отвлекаясь и корябая что-то карандашом в пузатой тетрадке, которая почему-то называлась “карта”, и куда записывали все хвори и недуги зачем-то. Но Князь не ученый, куда ему. Он жмет плечами. 

- Да Алешка где-нибудь шишку набьет через денек, в карты играть будем, - с бритым обаятельным спартанцем они и так каждый день устраивали турниры по карточным играм. Игорь проигрывал постоянно. Но любимый нож больше на кон не ставил. Артем спал все-таки, и не мог для него выиграть любимое оружие обратно. И дожидаться его пробуждения было чертовски трудно. Лазарет пустел с каждым днем, а Артем все глаза не открывал. Все говорили: выкарабкается, это же Артем. И Игорь верил. После того, что они вместе пережили, чтобы поверить ему достаточно было просто понаблюдать за тем, как чужая грудная клетка едва видимо вздымается и опадает под тяжестью дыхания. 

Князев и сам недавно только очнулся. И дни-недели из жизни будто вычеркнули. Мышцы не слушались и встать на ноги он смог часов так через шесть. Попросил еще не говорить, сколько он так пролежал, и этой темы деликатно избегали. Один раз приходил Мельник. Пожал руку, похлопал по плечу и приказал выздоравливать. 

- Вы с ним герои.

Игорь всю свою жизнь в Ордене ждал этого момента, но как-то совсем ничего не почувствовал, когда на его грудь цепляли этого невидимый неосязаемый орден. Он думал о море все еще, и рассказывал часто, но только Артему, надеясь, что он его слышит. Приходил каждый раз с отчетом о том, что делал, кто приходил сегодня. Игорь и рутина понятия очень плохо связуемые, но он как-то странно к этому привык, пытаясь спастись от одинаковых и ничем особо незаполненных дней на больничной койке. 

Ему нравилось вот так как сейчас: дождаться пока свет выключат, врачи уйдут. Останутся хлопотать на своем бессменном посту где-то за дверьми, а самому улечься на койку напротив и лежать, рассказывать, глядя в потолок и не особо задумываясь, о чем, собственно, говорить. Хотя сейчас он почему-то молчал. Он каждый день врачей спрашивал об Артеме, но от него, кажется, просто отмахивались и реального положения дел он не знал. Зато о своих ранах знал все и даже слишком много. 

Давай вместе.
Выйдем отсюда вместе.

+1

16

[indent]Артему снилось море. Он никогда его не видел, да и вообще с трудом мог представить себе, как это, когда на бесконечность вперёд под не ограниченным ничем небом простирается такое количество воды, которого должно было бы хватить, чтобы затопить их маленький мирок, да ещё и на метро Невидимых Наблюдателей наверняка бы хватило, но он был уверен, что это точно море. У него открытка была, которую Сухой как-то однажды принёс с поверхности или выменял у сталкеров — поди разбери. Там, на этом пожелтевшем от времени и поистерепавшемся то ли из-за частой смены хозяев, то ли из-за недружелюбного радиоактивного света выжигающего все солнца, был точно такой же простор вперёд, за объективом камеры, и яркий, почти кровавый, диск над горизонтом.
[indent]Что такое «простор» и «горизонт» Артём, кстати, тоже представлял смутно, потому что ни того, ни другого в метро не было. Они ему во сне, тем не менее, нравились. Они и ветер, что ласково касался кожи и что-то шептал ему, тепло, осторожно, мягко, так, как, наверно, шептала бы ребёнку мать, укладывая его спать.
[indent]Спи.
[indent]И ничего не бойся.

[indent]И Артём, как и любой послушный ребёнок, этого ласкового голоса слушался, не открывал глаз и, как ни странно, ничего и правда не боялся.
[indent]Ничего, потому что, подсказывала ему память, уже было нечего бояться.

[indent]Иногда ветер приносил с собой из тишины эхо голосов, смысл слов которых Артём никак не мог разобрать. Иногда ветер приносил картинки, размытые или очень резкие, засвеченные или слишком темные, такие, какие бывают лишь во время полуночного пробуждения, в момент, когда ты тут же проваливаешься в сон, перевернувшись на другой бок. Но чаще всего — и этого Артем ждал особенно жадно, сидя перед своим морем, которого никогда не видел, — ветер приносил с собой негромкий, очень знакомый, сбивчивый голос, рассказывающий ему обо всем на свете, обрывками, но так, что его хотелось слышать и слушать.
[indent]Артём не мог вспомнить, кому принадлежал голос, потому что в этом его сне не было вообще ничего, кроме картинки моря на выцветшей открытке. Он пытался, честно пытался, но вся его память, кажется, стала выцветшей. И у него не получалось.

[indent]С другой стороны, это не было важно. Важно было то, что море перед его глазами под звуки чужого голоса оживало, становилось красочным, чистым, а чёрные точки в небо от каждого слова все вернее превращались в птиц, какими Артём помнил их по старому учебнику биологии.

[indent]Артёму не хотелось уходить. Здесь, у воображаемой кромки воображаемого моря, тихо, мирно, спокойно, и ему не хочется, чтобы это заканчивалось. Ему хочется, чтобы закончилось другое, то, что осталось позади, там, за нервным, неуверенным нажатием кнопки и темнотой, то, от чего он устал за двадцать лет, и то, что так хотел бы исправить, но все равно не смог. И постепенно, медленно, по мере того, как теплый знакомый голос с каждым разом становится все тише, Артем почти смиряется с этим своим желанием, принимает то, что больше ничего кроме мира и ветра в его жизни не будет.
[indent]Почти.
[indent]Но не до конца. Не до конца, потому что ему не хочется расставаться с голосом. Артему нравится то, что он ему говорит, нравится то, что море перед ним словно оживает от незнакомого слова Анапа, нравится, что от этого голоса окутывает спокойствием.
[indent]Нет, ему не хочется с этим расставаться. И с голосом — тоже. Ему хочется последовать за этим голосом, туда, куда он его зовет, куда просит вернуться, и не важно, что он не помнит — куда. Он доверяет этому голосу, а доверие, знает Артем, в его жизни очень много стоит и слишком дорого обходится.

[indent]Помедлив, Артем понимает, что хотя бы сейчас должен позволить себе сделать то, что хочется, а не то, что нужно.
[indent]А хочется ему к этому голосу. И, быть может, в эту мифическую, как Метро-2 и мир без радиации, Анапу.

[indent]Артем опускает ладонь на то, что, наверно, могло бы быть песком, таким, каким он в состоянии его себе вообразить, вспоминая паль и крошку каменных сводов метро, оседавшие по углам станций, прикрывает глаза. Прикрывает, вслушиваясь в затихающий голос, расслабляется и думает, точно ли происходящее с ним сон.
[indent]А потом он откидывается назад, на спину, позволяет тому, что он принимал за песок, обнять себя осторожно и мягко, укрыть, согреть, и шумно, судорожно выдыхает, будто выныривая из воды, тут же слыша голос снова, на этот раз совсем близко.
[indent]И громко.

[indent]— Игорь? — Артем выдыхает тихо и не узнает свой голос, потому что тот сухой и хриплый.

[indent]Он кашляет, открывает наконец глаза и чувствует, как песок вокруг головы превращается в подушку, пахнущую мылом, сваренным на свином жиру. Тело болит и в первую секунду Артем малодушно думает, что, возможно, ему стоило остаться у моря, там, где всего этого не было. А потом его внимание привлекает повисшая над кроватью тишина.

[indent]Он поворачивает голову туда, где, кажется, только что звучал голос, моргает осторожно и тянется потереть рукой лицо, выдыхая. В полутьме, за яркими кругами, на него смотрит удивленное, немного потрепанное лицо Князя.
[indent]Живого.

[indent]— Это в Раю освободилась пара мест или мы все-таки в Аду? — Артем смеется глухо, кашляет тихо снова и поднимает взгляд снова в потолок.

[indent]Они живы. Оба.
[indent]Живы.

+2

17

Ночью здесь тихо, только врачи снуют туда-сюда, отдаленно слышатся их разговоры, приглушенные стенами, желтый яркий свет бьет сквозь щель между дверью и косяком. Князь считает трещины в потолке, в полу, в стенах, и впервые не рвется к смерти в пасть, чтобы выбить ей все зубы. Безделье, каким часто мучаются больные, его совсем не страшило. Занять себя он умудрялся даже в общей пустой палате — вот хотя бы взять его привычку говорить с Артемом. Игорю достаточно было заставить себя поверить в то, что это приносит какую-то пользу, чтобы подойти к делу со всей серьезностью, какая у него была, как к самому важному заданию, которое Орден ему не поручал. 

И так было хорошо. После взрыва в Д6 Игорю радостно просто открыть глаза утром, осознать в который раз, что он жив, сказать Артему “С добрым утром!”, а потом и “Спокойной ночи!”, надеясь однажды услышать ответ. Иногда Князеву казалось, что о море он слишком много и часто говорит, но переключаться на “реальность” ему не слишком хотелось. Зачем в мире снов и мечтаний тяжелая нелицеприятная правда? Ему и самому хотелось слушать только лаской шум прибоя ( Игорь знает только как булькает радиоактивная жижа, кишащая чудовищами ), крик чаек в синей вышине ( Игорь никогда не видел чаек ), скрип белого песка под ногами ( Игорь помнит как скрипит снег ), а не новости о потерях, о тяготах и невзгодах, которые Орден переживал с потерей своей крепости.

Пару раз еще заходит Аня. Спрашивает, хорошо ли Игорь заботится об Артеме. Князев только шутливо ладонь раскрытую ко лбу подносит, с широкой улыбкой на лице салютуя. Странно, что даже ее у него получается рассмешить. Генеральская дочка верно подмечает, что серьезным Игорь может быть только когда дело касается Артема. Говорит, что он как стрекоза в какой-то басне, а Князь даже не знает, что такое эта “басня”, но, впрочем, посыл он понял.

Вот так мир сузился до палаты и разговоров в пустоту о мифической Анапе. А люди, иногда приходившие проведать, казались пришельцами с других планет, непонятными, странными, и запах крови ядовитой, который за ними по пятам шел, Игорю хотелось бы забыть навеки, хоть он и понимал, что едва выйдет отсюда, то будет пахнуть так же. Не морской солью, не летним солнцем и свежескошенной травой, кровью. Потому как в их мире никаких других запахов не осталось. 

Было в этом, наверное, что-то благородное. Кто, если не мы, правда? Но, если подумать, обратно в бой Игорь не рвался. Они с Артемом заслужили отдых. Ему хотелось лишь, чтобы Артем был здесь, чтобы послушать. Хотя, может он и так слушает, но Князю отчаянно хотелось однажды в темноте увидеть блеск чужих глаз, ту ярую решимость за секунду до взрыва, почувствовать теплоту сомкнувшегося вокруг него крепко-накрепко, пусть и на жалкое мгновение, кольца рук. Эту секунду Игорь проживал снова и снова во снах. Ночь за ночью. Руки, “спасибо за все”, белый свет. Страшно не было, только очень волнительно, порой до невозможности: как будто кто-то руками холодными в теплых влажных внутренностях его копошится, сжимает, скручивает в узел, и голову от этого так ведет, как будто он снова кожу разорванную выстрелом сшивает небрежно. 

Многого Игорь не помнит или же решает забыть, остается только хорошее, пусть и немного печальное, но зато его не так часто ночью собственный крик будит. Первые пару раз врачи прибегают, спрашивают, что такое. Князь не рассказывает, как его братья мертвые холодными пальцами хватают и тянут в могилу сырую, вместо этого говорит, что ему кошмары про Д6 снятся. Отмазаться выходит. В Ордене хрен кого таким удивишь. Некоторые вовсе глаза сомкнуть боятся. 

Игорю кажется, что он спит, когда слышит собственное имя, произнесенное задушено, слабо, голосом, который он уже черт знает сколько слышал только во сне. Приподнимается на локте, рот сам в удивлении чуть приоткрывается, а слова, смех, крик в горле застревают. 

За глазами немного щиплет. Разве должно быть так больно и радостно одновременно? Князь себя не держит, шуршит простынями, быстрее, скорее подбегает ближе, больно ударяется коленями об пол - ноги не держат. Он, наверное, выглядит как истосковавшийся по хозяину пес, который каждую ночь спит в пустой кровати в изножье один, а теперь вот тянет морду к знакомой руке.

Надо бы врачей звать скорее, но Игорь медлит. Раз уж у Артема хватает сил шутить ( как только Артем и умеет - мрачновато, но Князь все равно расплывается в улыбке ), то почему бы не выкроить им всего минуту? Одну жалкую минуту для тех, кому суждено было первыми умереть в красном зареве. Игорь думает, что теперь их связывает не только кровь, как бы глупо и наивно это не казалось даже ему самому. 

- Не знаю про Рай и Ад, а вот в Вальхаллу нам еще рановато. Там сказали, что подвиг достойный, а поэтому на этот раз отпускают, - смеется почти неслышно Князь, и говорит шепотом заговорщическим, как будто они тихий час нарушают. Трет пальцами свой новый шрам на правой брови - узкий совсем, но врачи вроде говорили, что ему очень повезло, и глаза он мог лишиться запросто. Игорь сокрушается шутливо. Он всегда хотел глазную повязку. 

- Ну ты и соня, брат. Я... да все заждались. Ты даже валькирий проспал, - кладет ладонь на чужое плечо осторожно, и не замечает, как постыдно всхлипывает посреди фразы, на выдохе, сглатывает шумно, но это все от радости, от счастья. 

- Надо позвать кого-нибудь. Ты лежи, я сейчас, - шутит опять, дергая уголками губ и поспешно поднимаясь на ноги. Игорю хочется себя ущипнуть, чтобы окончательно убедится в том, что происходящее - не сон. Но он вскоре понимает, что надобности в этом нет. У него будто сердце наконец-то на место встало. Вот бывает такое, когда чувствуешь - что-то не так, что-то не то. А потом - раз! И, будто сустав вывихнутый вправили одним резким движением, и ты снова можешь двигаться по-человечески, а не как калека, и даже воздух другой на вкус становится. 

Все правильно. 
И все хорошо.

+1


Вы здесь » Nowhǝɹǝ[cross] » [nikogde] » Незавершенные эпизоды » никто не хотел умирать


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно