Джаспер выбирает Землю своим будущим домом всякий раз, когда они играют в эту игру, спрятавшись от просьб и претензий родителей, от шумных голосов множества приставучих друзей, от назиданий преподавателей и инструкторов. Стекло иллюминатора толстое, и несколько раз Монти даже пытается высчитать, сколько силы нужно приложить, чтобы разбить его — ответ не радует авантюрного Джаспера, идея остаётся забытой, и на её месте тут же появляются новые. За стеклом бескрайние просторы, но они оба — всего лишь две точки на огромнейшем Ковчеге, сбежавшие от забот и вечных подростковых проблем.

Глаза у Джаспера всегда такие же тёмные, как и космос во все стороны от них — то ли от восторга, то ли от веществ, которые они пробуют в поисках новых ощущений, то ли от чего-то высокоградусного, что удаётся утащить у старших. Монти не знает, куда он смотрел бы с большей охотой, в глаза Джасперу или на бесконечную Вселенную.

Он знает другое: не важно, какую планету выберет его друг. Монти Грин готов называть домом Землю, готов называть домом Марс, готов называть так любой кусок камня, движущийся по какой-нибудь из орбит вокруг куска камня побольше.

Дом — там, где Джаспер.

Земля, красивая сверху, на самом деле оказывается не слишком дружелюбной. Монти далеко не боец, но выживание становится чем-то обыденным, чем-то, без чего нельзя нормально позавтракать или отправиться ко сну; они все сражаются за жизнь, что у челнока, что на горе, что после в Аркадии. Дни сливаются в один большой промежуток, когда он только и делает, что строит планы, учится держать оружие, учится не дрожать от вида крови и не падать в обморок от тел мёртвых товарищей и, самое главное — учится не опускать руки.

Не у всех из них это получается — кто-то не сможет подняться с земли уже никогда, Монти же встаёт всякий раз, как его втаптывают обратно. Встаёт даже тогда, когда становится невыносимо сложно. Более того, готов тянуть за собой и на себе тех, кому это нужно.

Джаспер сопротивляется до последнего. Джаспер, некогда сияющий ярче Солнца, о жаре которого им очень много рассказывали, потухает, как затоптанный огонь, слишком быстро и слишком резко, и каждый раз, когда Монти протягивает ему руку, чтобы если не зажечь снова, то хотя бы согреть своим теплом, тот отбрасывает её прочь.

У Монти, впрочем, хватит сил пытаться и дальше. Даже после того, как он впервые за долгое время видит слёзы лучшего друга. Даже после того, как кричит на него сам — кажется, вообще впервые в жизни повышая на него голос. Даже после того, как Джаспер говорит, что умирает в тот день. Джаспер слишком много говорит.

— Говорил, — поправляет он сам себя. Беллами обеспокоенно хмурится, позволяя морщинке залечь меж бровей, но Монти знает — у Блэйка достаточно проблем и без них двоих. — Не помню, когда в последний раз мы нормально разговаривали. Возможно, тогда, когда он всадил отвёртку мне в живот.

И если это — единственный способ снова начать общаться так, как раньше, Монти готов стерпеть хоть десять отвёрток подряд.

— Сколько ещё? — Беллами продолжает хмуриться, Монти — продолжает упаковывать себя в защитный костюм. Очередной конец света, на этот раз самый масштабный за всё это время, уже облизывает горизонт, готовый накрыть всю планету или же большую её часть, а он — крохотный человечек на таком же крохотном в масштабах Земли джипе — продолжает вывозить с Аркадии последних оставшихся там людей до бункера, где им предстоит провести следующие несколько лет. Ужасно мало по меркам Вселенной, но весьма ощутимо для уставшего играть в выживание подростка.

— Два раза, — пожимает плечами Монти, усаживаясь за руль. Блэйк подходит к двери, стучит костяшками пальцев по стеклу, по его губам Монти читает сдержанное «Береги себя», и заводит двигатель. Беречься — уже так же в крови, как и выживать.

Два раза будут идеальным исходом, на который не надеется уже никто: ни Беллами, ни Монти, ни уже отбывшие в бункер люди. Оставшиеся на Аркадии делают сознательный выбор, предпочитая не двигаться с места и встречать катастрофу лицом к лицу, Монти же делает свой выбор чуть ранее. Когда-то давно, лет в четырнадцать, словно бы уже в прошлой жизни, он выбирает Джаспера, когда тот, в очередной раз попробовав что-то сносящее крышу и туманящее сознание, целует его впервые — неловко и неосторожно, совсем не приятно и не будоражаще, как описывают взрослые.

Монти вспоминает это первое нелепое касание четыре года спустя, и ничуть не сомневается в правильности своих решений.

— Джаспер, — зовёт он, переступая порог ангара в Аркадии, где совсем недавно играла музыка, мешались коктейли из всего, что льётся и горит, где чествовалась жизнь и принималась скорая смерть, и его едва ли не выворачивает наизнанку. Он тащит в руках второй костюм, готовый отдать его одному-единственному человеку, игнорируя всех остальных — даже если будет расплачиваться за это ежедневными кошмарами про людей, умирающих в муках, всю свою оставшуюся жизнь.

Он перешагивает через тела, лежащие на полу без сознания. До момента, когда их лёгкие станут обожжены радиацией и не смогут больше подавать кислород, остаётся слишком мало времени.

— Джаспер! — зовёт он снова, идя по наитию. Он бы назвал это связью лучших друзей, но он не знает, когда именно рвётся эта их связь — порой кажется, что в день, когда они ступают на эту самую планету. Возня у ближайшей к нему двери заставляет напрячься и двинуться в ту сторону; кто-то ухватывает его за ногу, стоит подойти, и Монти всматривается в темноту — кто бы ни сидел там, на полу, ему тоже остаётся очень и очень недолго.

— Оставь его, — просит парень. Кажется, с той же станции, что и сам Монти — но в темноте и в костюме он не узнал бы и родного отца. — Он сделал свой выбор.

— Иди к чёрту, — выплёвывает он, распахивая дверь. Он готов везти Джаспера в бункер, даже если придётся вырубить того, а после слушать его ворчание все следующие сколько-то там лет. Он готов нести его на руках, если посреди дороги сломается джип. Он готов впихивать его за тяжелую дверь их будущего убежища, даже если это — последнее, что ему удастся успеть сделать перед своей собственной смертью. Никогда ему не хотелось так сильно жить, как сегодня, особенно при взгляде на Джаспера, сидящего у окна. Горизонт где-то там, пока ещё вдалеке, занимается жёлто-оранжевым заревом, и на мгновение можно даже представить, что они собираются встречать тут рассвет под бутылку чего-нибудь высокоградусного, и заливисто смеяться после неловких поцелуев, но нет. Не сегодня.

Монти оказывается рядом с Джаспером так быстро, что сам не успевает это заметить; защитный шлем сброшен на пол, лёгкие впервые за долгое время вдыхают незримо отравленный воздух, но он готов дышать им столько, сколько потребуется, чтобы вывести Джаспера наружу.

— Это я, — подтверждает он. Монти тянет руки сразу же — не потому, что ему не хватает физического контакта, а для того, чтобы удостовериться, что тот ещё держится, и чтобы держать самому, если потребуется. Кожа Джаспера под перчатками ощущается чужеродно, и он стягивает их тоже, чтобы сразу после обхватить ладонями его лицо — щёки влажные, то ли от пота, то ли от слёз, а может от всего и сразу, и кожа горит, словно Джаспер простужен. Словно Монти приходит просто для того, чтобы принести ему украденные с другой станции лекарства.

— Как ты? — спрашивает он, не думая о нелепости своего вопроса. Ему нужно, чтобы Джаспер с ним говорил, чтобы не отключался и не затихал — а он выглядит так, словно вот-вот готов потерять сознание. Грин трогает кончиками пальцев его веки, проверяет зрачки — расширенные, само собой, — касается коротких волос и опускается на одно колено, нависая над ним. — Что с тобой? Ты пил? Что ты принял, Джаспер?

Монти осматривается; взгляд тут же находит бутылку, рука тянется к ней, обхватывая за горлышко, он втягивает носом запах и резко выдыхает, отшвыривая бутылку в сторону — и не жаль, даже если разобьётся, и плевать, если пойло вытечет на пол. Через несколько часов от этого места не останется и следа, и Монти перестаёт волноваться о мелочах.

Важен лишь единственный человек.

— Давай, Джас, — Монти возвращается руками на его лицо, на шею, чуть тормошит за плечи, словно Джордан никак не может проснуться, а они уже давно опоздали на занятия на Ковчеге. Джаспер практически не реагирует, и где-то внутри Монти, в том месте, где сердце качает ему кровь по всему телу, что-то отмирает. Руки начинают дрожать не хуже, чем они дрожат у самого Джаспера, и прогнать тревогу, охватывающую от головы до пят, так быстро не получается.

Давай, пожалуйста, послушай меня хоть сегодня.

— Вставай, нужно ехать. Времени совсем мало осталось.

Ему бы только вытащить Джаспера из этой железной махины, а дальше будет проще: пусть его вывернет где-нибудь в лесу на тропе, пусть он отключится на заднем сиденье, это уже будет не важно. Всё, что ему нужно — чтобы Джаспер поднялся.

— Джаспер, — просит он. Ладони опускаются на чужую грудь, Монти пытается обхватить его и приподнять, и сдавленно, надрывно всхлипывает, когда не получается. Джордан становится будто бы каменной глыбой, которую никак не сдвинуть с места простому смертному. — Я не оставлю тебя здесь, Джас. Я не уеду без тебя, даже не думай.

Он правда верит, что у него всё получится. Для Монти Грина попросту не остаётся других вариантов. Не сейчас, не сегодня.